Кукольник

25.10.2014 14:28 Обновлено 25.10.2014 15:12 Автор: Administrator

«Чтобы узнать будущее, надо разобраться в прошлом»

Часть I

Возбужденная публика нехотя покидала зал и медленно заполняла фойе, где вот-вот должен был начаться прием. Отовсюду слышались восторженные отзывы о концерте, прекрасном, и даже изысканном, репертуаре, и, конечно же, об исполнителях. А когда они сами вышли к гостям, овации еще не стихали долго. А потом были тосты в честь великого русского певца Мелетия Волжского, юной и блистательной Анастасии Прохановой, князя Проханова, который волновался в этот вечер больше всех, ведь его дочь впервые после таких трудных лет, которые пришлось им пережить, попыток сделать карьеру, наконец, вышла на большую сцену. И где? В главном городе Европы – Париже. Но больше всех купался в лучах славы Церетели. Многие спешили засвидетельствовать ему свое почтение, высказать слова восхищения, и что немаловажно, предложить сотрудничество. А были среди гостей весьма именитые особы, дипломаты. Это вселяло надежду на продолжение успешно начавшихся гастролей. Николай так и не успел обменяться с Церетели хотя бы несколькими фразами. Маэстро тут же взяли в плотное кольцо не только его почитатели, но и те, кто был в нем заинтересован, спешил воспользоваться моментом, чтобы решить свои какие-то дела. Теперь Шереметьевский, оттесненный толпой поклонников Церетели, пытался добраться до Прохановых. Княгиня уже не раз устремляла свои взоры в его сторону, жестом приглашая побыстрее присоединиться к ним.

-- Мне кажется, вы хотели высказать слова восхищения Анастасии. Она была великолепна, не правда ли! – раздалось рядом.

Шереметьевский не успел обернуться, как его взяли под локоть и уже направляли в ту сторону, где чествовали исполнителей.

-- Я рад нашей встрече, рад, что все так закончилось, -- тихо проговорил Аскольдов.

-- Митрофан! Как же мне хочется обнять вас! Друг вы мой дорогой! – так же тихо ответил Николай, наклоняясь к нему.

-- Привет вам от всех наших, -- произнес Аскольдов едва слышно. – Передаю вам, блистательная Анастасия, еще одного вашего искреннего поклонника, -- добавил он, подводя к ней Шереметьевского.

-- Анастаси! Я восхищен! – произнес Николай, не скрывая восторга и целуя руку Анастасии.

-- Моя миссия выполнена. Я помог Николаю Дмитриевичу преодолеть этот сложный путь к новой восходящей звезде и хочу теперь присоединиться к поклонникам Церетели. Может и мне удастся высказать ему свои слова благодарности за прекрасный концерт, -- галантно откланиваясь, сказал Аскольдов и направился в сторону маэстро, но тут же оказался в объятиях, видимо, какого-то своего давнего знакомого. Тот был искренне рад их встрече, и судя по всему, скоро отпустить Аскольдова не собирался.

-- Анастасия, милая Анастасия, я покорен, и удивлен одновременно. Вы подали мне знак на случай особых обстоятельств! Но им пользовались в то, давно ушедшее время! Что все это значит? -- быстро заговорил Шереметьевский, когда они отошли в сторону.

-- Молчите! Ничего не говорите! – прервала его Анастасия.

-- Но как я могу молчать, когда…, -- теперь уже Шереметьевский перебил Анастасию.

-- Так будет лучше для всех, Николя, для всех нас, -- парировала Анастасия, делая акцент на последней фразе.

Николай впервые в жизни услышал в ее голосе жесткость, и даже решительность, граничащую с безапелляционностью, что вызвало некоторое замешательство. Такой он не видел Анастасию никогда!

-- Слушайте внимательно, -- тем временем продолжала Анастасия, мило улыбаясь и раскланиваясь гостям. – На улице Иветт найдете магазин месье Полиду. Он в самом начале. Там спросите часы саксонской работы. Часовщик вам предложит взамен из России, сославшись на то, что эмигранты приносят на продажу редкие экземпляры и отменной работы. В футляре будет сообщение для вас.

-- Анастасия, зачем вы ввязались во все это? – не сдержавшись, в сердцах произнес Николай. Пожалуй, впервые в жизни он не мог справиться с эмоциями.

-- Не я, -- жестко сказала-отрезала Анастасия. – Так сложились обстоятельства! Не стоит больше задавать вопросы, вы же прекрасно понимаете, что они не уместны. И давайте все сохраним в тайне, -- уже более миролюбиво добавила она. – Нас ждет общество.

«Что же происходит? Что могло такое случиться, если вся семья оказалась втянута в какие-то шпионские дела, -- пытался найти ответы Николай. -- Ариадна, теперь вот Анастасия. Церетели со своими намеками и интригой, Аскольдов с приветами от всех «наших»… Кто они сейчас эти «наши»? На чьей стороне? На кого работают? Какая у каждого из них миссия? Как мне к ним относиться – как к близким родственникам, друзьям, или как к агентам неизвестных пока мне специальных служб?» Николай был потрясен. За какие-то часы, минуты, мгновенья в нем будто все перевернулось. Он стремился к дорогим и близким людям, так хотел вновь обрести дом, семью, а оказывается, и здесь надо быть предельно осторожным, оглядываться, подозревать, начинать разгадывать ребусы и головоломки.

Николай так глубоко погрузился в свои мысли, что уже не ощущал присутствия людей, восторженной публики, он окидывал взглядом гостей, скользил по их лицам, и вдруг остановил его на таком милом и дорогом. Николай непроизвольно перехватил взгляд Ариадны. Она смотрела на Мелетия, а тот, будто никого не замечая, не сводил с нее глаз. Защемило сердце. «Неужели мой путь домой, такой долгий и опасный, был напрасен. Неужели мои чувства так и останутся со мной навсегда, и я никогда не смогу рассказать о них Ариадне?»

Та словно почувствовала, что на нее кто-то смотрит, и медленно развернулась в сторону Николая. Их взгляды сошлись. Растерянность, сострадание прочитал он в глазах Ариадны. Но ему не нужны были ни жалость, ни снисходительность. Он так хотел увидеть искренние чувства к себе и жил последнее время надеждами на их скорое воссоединение. Но все было таким хрупким. И, тем не менее, установившиеся между ними, как казалось Николаю, добрые отношения обнадеживали. Супруги словно познавали друг друга заново: бросали изучающие взгляды, подмечали появившиеся привычки каждого, которых не было ранее, вместе пытались обсуждать прессу и семейные дела. А, оказывается, это были просто его иллюзии. Николай резко развернулся и стал пробираться сквозь толпу. Ему хотелось только одного – поскорее покинуть и этот прием, и это общество, остаться одному, побыть наедине со своими мыслями. А они путались – столько всего произошло на таком коротком временном отрезке. Ариадна взглядом провожала Николая. Ей казалось, что сердце разрывается на части. Оно стремилось к Мелетию. Хотелось пренебречь приличиями и броситься к нему в объятия. В его глазах она читала страстное желание обладать ею. Но болью отзывались в ее сердце чувства к Николаю. «Боже, сколько пришлось выстрадать ему. Об этом можно только догадываться. Николя так изменился, видно, что он страдает, ему так нужна моя поддержка, семья, но я ничего не могу с собой поделать. Ну что же делать мне со своим сердцем? Оно стонет, кричит…» Ариадна перевела взгляд на Мелетия. Он быстро приближался к ней, раздавая восторженным гостям улыбки и поклоны. Они стояли напротив друг друга. Мелетий дольше обычного удерживал руку Ариадны в своих руках, прижимая к сердцу и не решаясь ничего сказать.

-- Господин Мелетий, мы с князем ждем вас сегодня на ужин. Будет узкий круг, все свои, - нашлась княгиня Проханова, желая таким образом сгладить неловкость.

За ужином она тоже солировала, пытаясь вывести Николая на интересный рассказ о его путешествии по Америке и Японии. Николай оставался учтивым, внимательным, и уже вполне владел собой, даже поддерживал рассказ Мелетия о нравах и обычаях американцев, но необходимость вновь заставлять себя быть тем, кем хотят тебя видеть, угнетала. Он делал комплементы княгине, восхищался Анастасией и благодарил Мелетия за внимание к своей супруге, за то, что он помнит о ее благородстве и участии в его судьбе.

Мелетий же и не пытался скрыть своих чувств к Ариадне. В нем едва ли можно было узнать того неуклюжего мужика из российской глубинки, которому так неуютно было среди почтенной публики. Теперь же перед этой самой почтенной публикой предстал холеный красавец, избалованный вниманием, знающий себе цену и уверенный в том, что не нравиться он просто не может. Казалось, для него не существовало никого, кроме Ариадны. Его внимание к ней переходило все рамки приличия, и это не могло остаться не замеченным ни для кого.

-- Николя, мы должны объясниться! – тихо проговорила Ариадна, когда гости покинули дом и они остались одни.

-- Не стоит, -- прервал ее Николай. – Мне и так все понятно. Вы свободны от всяких обязательств в наших отношениях.

-- Николай, ты все не так понял, -- пыталась продолжить разговор Ариадна.

-- Вы вольны поступать так, как считаете нужным. В ближайшее время я покину этот дом. Решение принято, я намерен поселиться в Копенгагене, где в научном обществе продолжу свои исследования. Князю и княгине такую необходимость я объясню. Мой отъезд не скажется на вашем авторитете, -- жестко произносил Николай.

-- Николя, мы столько пережили, я знаю, я виновата, -- тихо произнесла Ариадна, опускаясь в кресло. Нахлынули воспоминания, защемило сердце, из глаз потекли слезы.

-- Избавьте меня от сентиментальных сцен, -- жестко сказал Николай, поднимаясь и направляясь к выходу. Его сердце дрогнуло, и теперь он боялся, что наплывающие из глубин памяти воспоминания растревожат его чувства, сдержать которые будет не в силах.

У двери кабинета Николай резко остановился. Вопрос, который мучил Шереметьевского все последнее время, сам собой непроизвольно сорвался с его уст.

-- Скажите правду: на фотографиях, которые мне периодически показывали весьма осведомленные о всех ваших передвижениях люди, были действительно вы? Простушка-крестьянка, девица легкого поведения? Ариадна молчала. От одних только мыслей, что все это пришлось пережить, бросало в дрожь. Наконец, она тихо произнесла:

-- Да, так сложились обстоятельства.

-- Ваше легкомыслие слишком дорого обошлось нам обоим. Впредь советую быть более предусмотрительной, -- сказал Николай напоследок и захлопнул за собой дверь. Ариадна, оставшись одна, тупо смотрела в одну точку. Слез больше не было, мыслей никаких, что делать, как поступить, она не знала. «Вроде бы в моей жизни закончился этот кошмар, но проблем не становится меньше, -- рассуждала она. -- Николя… Мне его жаль?» – задавала Ариадна себе вопрос, который мучил ее все последнее время. И тут же отвечала на него: «Но я же понимаю, что это не только жалость. Есть еще что-то такое, что не дает мне покоя. Неужели во мне рождаются еще какие-то более глубокие чувства? Но я люблю Мелетия!» Вновь из глаз потекли слезы.

Дверь тихонько отворилась и в кабинет бесшумно вошла Анастасия. Присев в кресло, она обняла сестру. «Боже, как сложна жизнь! И сколько испытаний она нам посылает!» -- только и смогла произнести Анастасия.

Николай входил в магазин часов на улице Иветт. Его почему-то охватило волнение. Он вообще стал замечать за собой в последнее время непозволительную эмоциональность, которую обуздать не было сил. «Надо собраться. Надо собраться», -- отдавал он себе команды. «Ощущение свободы, пусть даже и относительной, расслабляет», -- заключил Николай.

Ему навстречу вышел приветливый немолодой мужчина, который внимательно выслушал его просьбу, но с сожалением отметил, что часов саксонской работы в настоящий момент нет. Но он может предложить очень хороший экземпляр из России.

-- Немало эмигрантов, видите ли, бедствует. И я стараюсь, как могу, помочь им хоть как-то решить свои финансовые вопросы, несмотря на то, что часов работы русских мастеров у нас достаточно, -- приговаривал владелец магазина, доставая из настенного шкафчика часы в золоченом футляре.

-- Благодарю. Это как раз то, что я искал, -- рассматривая часы, проговорил Николай. -- Вовсе не хуже саксонской работы, -- с удовлетворением добавил он.

Уединившись в своем кабинете, Шереметьевский с волнением отворачивал обшивку футляра. Учащенно билось сердце. «Кто, интересно, кто же выходит со мной на связь? Свои? Но кто они теперь эти «свои?» Он извлек сложенный вдвое листок. «Шифр наш», -- отметил Николай, разворачивая его. Затем он достал с полки томик Андрея Белого и стал расшифровывать сообщение. Совсем скоро перед ним лежал готовый текст.

«Если вы сейчас читаете это письмо, значит, все прошло успешно. Простите, что вместе со «стариком» не уберегли. Теперь мы по разные стороны, но на время забыли о наших разногласиях ради того, чтобы вернуть науке великого ученого. Надеюсь, вы еще послужите России, только уже советской. Какой бы не была она сейчас, мы присягали ей на верность.

P.S.

Возможно, обстоятельства сложатся так, что наши контакты возобновятся. В Фонтебло у местного священника спросите «Новый завет» издания 1910 года с комментариями. Там найдете шифр и ключ. Передаю их вам для нашей личной переписки. Тот, кто был вторым, после главного».

Николай еще несколько раз перечитал письмо. «Потапов… Это, наверняка, Потапов подает мне знак», -- рассуждал он, выстраивая в логической последовательности события давно ушедших лет. «Операцию «натуралист» разрабатывал Монкевиц, руководил ею, был главным, потом кураторство передали Потапову. Он был вторым после Монкевица. Значит, Потапов» Теперь Николай пытался понять, что же он хотел сказать ему. Очевидным являлось то, что Потапов не просто надеется на продолжение сотрудничества. «По стилю письма, по тому, что тот передает мне новый шифр, контакты, видно, -- для Потапова это уже решенный вопрос», -- заключил Шереметьевский. «А для меня?» -- тут же пронеслось в сознании Николая. Он еще долго держал в руках небольшой листок, размышляя над ситуацией. Вспомнился любимый Боровский. «Старик», бесконечно уважаемый Ермолай Алексеевич…Бескомпромиссный в вопросах чести, он все же отступил от своих принципов ради того, чтобы вывести меня из-под удара, -- раскладывал теперь пасьянс Шереметьевский. -- Слишком важно было остановить беспредел в исследованиях и тех, кто его устроил. Есть Россия, Россия, которую я не знаю. А сведения, которые доходят до нас, о том, что там происходит, не позволяют принять эту самую новую Россию. И ни слово о Церетели, но он откуда-то знает название операции. Что это -- шантаж, начало вербовки? Чьи интересы он представляет? Ведет чью-то, или начал свою какую-то игру? Или это простое совпадение?»

Николай положил листок в пепельницу и поджег его, наблюдая за тем, как пламя медленно заглатывает бумагу. «Слова, мысли, бумага скоро превратятся в пепел, но проблемы останутся. И нужно принимать решение», -- размышлял он. «Но оно принято, Копенгаген – сегодня, пожалуй, то место в Европе, где я смогу заняться не только наукой, но и понять, почувствовать время. «Никогда не стоит делать поспешных выводов. Это вредит делу», -- так всегда любил повторять Боровский», -- заключил Николай, высыпая пепел в камин.

Вашингтон, Белый Дом, 1933 год.

-- Сэр, Госдепом подготовлена записка по России. Полученные нами сведения от разных источников свидетельствуют, что на очередном заседании конгресса Коминтерна планируется окончательно снять лозунг о «мировой революции», -- несколько нерешительно произнес Госсекретарь Генри Стимсон, пытаясь нарушить образовавшуюся неловкую паузу. Она явно затягивалась, а весь вид президента Герберта Гувера подчеркивал недовольство всем и вся. Сидя к госсекретарю вполоборота, он рассматривал висевшую на стене карту мира, о чем-то размышляя. Наконец, резко развернувшись, в упор посмотрел на Стимсона.

-- Россию вопреки всем нашим усилиям не расчленили, а наоборот собрали, и оказалась она более непредсказуемой по сравнению с Россией царской, заметьте, понятной и обязательной в отношении союзников и партнеров.

-- Но…, -- попытался возразить госсекретарь.

- Ах, оставьте свои эти «но», - прервал его президент. Поднявшись, он подошел к карте.

-- Сталин предпринимает попытки объединить вокруг СССР земли, некогда ей принадлежащие. Проект «Троцкий» провалился. А лозунг о «мировой революции», оказывается, собираются похоронить окончательно,

-- не скрывая раздражения, произнес Гувер.

-- Но…, -- вновь попытался возразить госсекретарь.

-- Молчите! – резко оборвал его президент.

Он возвратился в кресло и, развернувшись в сторону окон, еще какое-то время смотрел задумчиво куда-то вдаль.

-- Россия.., такая непредсказуемая Россия… Сколько усилий… Усилий не простых и очень заинтересованных людей… И все пошло не так, - наконец, произнес он вслух. – А мне казалось, что я хорошо изучил этот край. Жаль. Мои заводы приносили там хорошую прибыль. И я тоже все потерял…

Президент поднялся из-за стола и стал расхаживать по кабинету. Он явно был встревожен.

-- Стимсон, вы хотели изложить какой-то сверхсекретный план? – наконец, произнес он, остановившись и внимательно посмотрев на госсекретаря.

-- Да, господин президент, -- уже более уверенным тоном проговорил тот. – Над ним работали лучшие специалисты по России, учтены проекты по удушению большевизма наших английских и французских коллег.

-- Планы, проекты, коллеги, союзники…, -- ворчал Гувер, присаживаясь за стол. – Умы стольких людей только и заняты тем, чтобы придумать, как обмануть друг друга, будто в мире больше нечем заняться и нет других проблем.

Госсекретарь услужливо положил перед ним на стол папку.

-- Неужели вы думаете, дорогой Генри, что политик союзной нам страны, или как вы их называете, коллеги, поделятся с нами своими истинными планами? – уже более дружелюбным тоном проговорил президент, перелистывая объемный доклад.

Париж, Великая Ложа Франции, 1933 год.

Пароль, приветствие, клятва быть верным. Дороти Шифф в сопровождении Макса Варбурга входила в храм. Вместе они предстали перед братьями 31 и 32 степени – Главным Командир-Инспектор-Инквизитором и Великим Принцем Королевской Тайны. Обменявшись приветствием, Дороти и Варбург обратили свои взоры к Суверенному Великому Ревизору, главе Всемирного Масонского Верховного Совета.

-- Все пошло не так! Финансовые планы не просто не оправдались, становится очевидным их полный провал, -- не скрывая раздражения, проговорил Варбург, руководитель банка «М. М. Варбург & Ко».

-- Акционеры волнуются, -- вторила ему Дороти Шифф, внучка некогда всемогущего Якова Шиффа, владельца американского банка «Кун и Лоеб». Именно она теперь вела все финансовые дела клана Шиффов.

-- Но наши братья подтвердили, что долг возвращен, финансовые потоки были направлены по тем же каналам, по которым деньги передавались большевикам – через Швецию, -- несколько растягивая слова, помпезно проговорил Суверенный Великий Ревизор.

-- Да, но не выполнено главное требование – Мы не получили контроль над Россией. Ее-то нам просто не отдали! Мы отрезаны от ресурсов, огромных ресурсов! И никакой долг не может сравниться с теми прибылями, которые мы могли бы иметь! – стоял на своем Варбург.

-- Но помилуйте, семейство Шиффов даже заполучило весьма выгодный контракт. Вопреки недовольствам в России, большевики все-таки организовали массовую закупку паровозов в Швеции в подконтрольной семейству фирме. А если быть точнее, то вам, Дороти. Ее название, кажется, «Нидквист и Хольм». Так что свои обязательства «товарищи» выполнили.

-- Причем здесь контракт?! Это такие мелочи по сравнению с тем, что мы могли бы иметь! – в сердцах бросила Дороти.

-- Тысяча паровозов на 200 млн. золотых рублей! – парировал Суверенный Великий Ревизор. -- И вы называете это мелочью?

-- Но ради таких денег не стоило устраивать столько суеты на весь мир. В принципе, мы и так имели неплохой бизнес в России, -- вновь не скрывая раздражения, произнес Варбург.

-- Сумма, согласитесь, не просто большая! Насколько мне известно, восемьдесят процентов от годового бюджета России. А если учесть, что Швеция никогда больше сорока паровозов не производила вообще, то для вас это более чем выгодный заказ! – возмутился Суверенный Великий Ревизор.

Образовалась пауза. Нужно было найти какое-то решение, но эмоции брали верх. Их уже никто не пытался скрыть, разговор шел на повышенных тонах.

-- Столько сделано! Столько вложено в них! -- никак не мог собраться с мыслями Варбург. Он все возвращался и возвращался к болезненной для него теме. Ведь речь шла о прибылях, огромных прибылях, на которые тот так рассчитывал, и которые, по всему видно, никогда уже не получить.

-- С одним я согласен: и сделано, и вложено, -- прервал его Суверенный Великий Ревизор. -- Но заметьте! Названная мной цифра в восемьдесят процентов от годового бюджета России поступила все-таки на счета Шиффов.

-- Банков! – парировала Дороти. – Где сохраняются известные вам деньги!

Но слова Суверенного Великого Ревизора несколько остудили их с Варбургом пыл.

-- И эти наглецы смеют еще выдвигать условия, позволяют торговаться! – уже более сдержанно проговорил Варбург, продолжая негодовать. – Все пошло не так! Россия, заметьте, новая Россия укрепила не только финансовые позиции. Она уже начинает навязывать миру свою политику.

-- Да, игру они затеяли вовсе не шутейную, -- после некоторой паузы проговорил Суверенный Великий Ревизор таким тоном, будто принял уже какое-то решение. -- Вздумали показать, что и они что-то значат. Ловко, ловко все придумали. А чтобы не выполнять остальные обязательства, разгромили ложи. Но они должны ответить за все! – заключил он.

Москва, Лубянка, 1933 год.

Совершенно секретно.

От источника, близкого к окружению президента США, стало известно о начале американцами тайных переговоров с представителями Франции и Англии. В их основу положен подготовленный Госдепом доклад по России. К его разработке были привлечены лучшие специалисты, также из числа русской эмиграции, осевшей в Англии и на американском континенте. Для подготовки переговоров в Вашингтон под видом корреспондента британской газеты «Таймс» прибыл спецпредставитель премьер-министра Англии. На основе имеющихся сведений, есть основание полагать, что это наиболее опытный сотрудник английской разведки, специалист по СССР, неоднократно посещавший нашу страну под именем Тристан.

Артузов, руководитель внешней разведки, отложил сообщение в сторону. «Тристан.., Тристан… Давненько не всплывало это имя…, --рассуждал Артур Христианович вслух. -- И если оно начинает фигурировать в сводках нашей закордонной агентуры, значит, что-то затевается очень серьезное. Этот человек так просто не выходит из тени. Но он появился, и появился в контексте каких-то тайных переговоров двух ключевых стран в мировой политике – Англии и США». Артур Христианович открыл папку с только что расшифрованными сообщениями от источников во Франции и Швеции, еще раз внимательно перечитал их. В них фигурировали имена людей, некогда очень влиятельных в финансовых кругах Америки, Германии, Англии, но которые предпочитали в последние годы не светиться и аккуратно вести свой бизнес.

«Дороти Шифф… Это имя стало попадаться в сообщениях агентуры достаточно часто, -- отметил по себя Артузов. -- Значит, на политическую арену уверенно выходит внучка некогда всемогущего банкира Якова Шиффа – сиониста, масона, известного своей особой ненавистью к России, еврея немецкого происхождения, владельца американского банка «Кун и Лоеб», -- перебирал в памяти известные сведения о «выдающихся» людях эпохи революции и Первой мировой. Только по нашим скромным подсчетам его вклад в передел Европы составил 20 млн. долларов. И вот теперь эстафету его дел приняла Дороти, вместе с Варбургом, не менее влиятельным банкиром, чем ее дед, владельцем американского банка «Кун и Лоеб». Она появляется во Франции, встреча в Великой Ложе Франции, обсуждаются финансовые вопросы».

Артузов размышлял, интуиция подсказывала ему, что между, казалось бы, разными сообщениями есть определенная связь. Все это очень напоминало картину, расклад десяти – пятнадцатилетней давности: активность английской разведки и США, приток серьезного капитала в Европу, и последующий ее передел.

Он вновь обратился к донесению. «Компания та же – Ашберг и его «Ниа-банк» в Стокгольме, Макс Варбург в Америке и вот теперь Дороти Шифф. Фигуранты – не просто очень богатые и влиятельные люди мирового бизнеса. Это главные финансисты всех весьма деликатных дел ключевых игроков в мировой политике. Только Германия выпадает из этого союза Пока!»

Артур Христианович сделал паузу. Он понимал, что не так все однозначно. После Версальского договора Германия обескровлена. Это было так. И основными потенциальными фигурантами в какой-то очередной мировой афере остаются Англия, США и, пожалуй, Франция. Но то, что Германия в последнее время активно вооружалась, несмотря на достаточно жесткие и кабальные условия договора, наводила на размышления. Появлялись серьезные опасения, что она уверенно вновь вступает в большую игру. На душе становилось тревожно. «Нет, докладывать «наверх» рано, это только мои предположения, нужно все хорошенько проверить. У нас ведь союзнические обязательства, много сделано по дипломатической линии, крупные контракты с той же Америкой. Нет, нужна достоверная информация, подлинные документы, пока это только эмоции и догадки, -- заключил Артузов. -- Хорошо было бы потолковать на этот счет с Потаповым. Именно он в свое время занимался этими «товарищами».

Артур Христианович еще какое-то время размышлял над полученными сообщениями. Подступало чувство тревоги, оно усиливалось. «Все успокоиться не могут, гады, оттого, что Россия оказалась им не по зубам, -- в сердцах произнес Артузов. -- А встреча с Потаповым будет теперь очень кстати».

Он уже собирался отправить папки с донесениями в сейф, но что-то удерживало его. Артузов вновь стал перебирать сообщения. «Гиммлер…, Гиммлер.., ближайший сподвижник Гитлера.. Они только-только пришли к власти и, казалось, должны заниматься делами, связанными с рейхом. Но сразу несколько источников отмечают повышенное внимание Гиммлера к практически разрушенному замку Вевельсбург в Вестфалии. Источники также подтверждают слухи о создании на его базе чуть ли не какого-то мистического ордена из тайной полиции СС …. Чушь какая-то!» - в сердцах произнес Артузов.

Он пытался выстроить в логической последовательности имеющиеся в его распоряжении факты, но никак не мог даже ухватиться хоть за какую-то ниточку, выделить главное. «И тут же активные контакты Гиммлера с учеными, -- вновь пересматривал донесения Артузов. -- Но среди гадателей, прорицателей, астрологов, магов, встречаются и имена известных ученых -Ганс Гюнтер, Вальтер Дарре, теория крови и земли, теория рас». Эта информация настораживала больше всего. «Чем-то подобным занимается управление Бокии. Нужно обратиться к нему с просьбой повнимательнее изучить изложенную в сообщениях информацию. В его распоряжении ведь целая лаборатория, где занимаются изучением чего-то подобного…, -- размышлял Артузов. -- А насчет ученых необходимо посоветоваться и с Потаповым. Он курировал в свое время новейшие научные разработки в области воздействия на сознание масс. Жаль, что Николай Михайлович сегодня практически не в удел», -- с сожалением отметил про себя Артузов, собирая документы и раскладывая их по папкам, которые, теперь уже наверняка собирался отправить в сейф. Чтобы разобраться во всей этой противоречивой информации, «переварить ее», как он не раз любил повторять, требовалось время и документы должны отлежаться.

Артузов нажал на кнопку вызова. Мгновенно распахнулась дверь, на пороге в ожидании указаний замер помощник.

-- Машину к подъезду, мы едим в Военную Академию РККА, -- закрывая сейф, сказал Артур Христианович. А про себя вновь подумал о Потапове: «Какой потенциал еще у человека, опыт, знания, а руководит практическими занятиями по французскому языку в академии. Как судьба бывает порой несправедлива!».

Вена, 1933

Улицы шумной Вены были непривычно пустынными для любимой поры года многочисленных туристов. Сентябрь в Европе выдался на редкость дождливым. Зато рестораны, кафе и бесчисленные кофейни напоминали один большой гудящий улей. Народу в них собиралось так много, что найти свободное местечко становилось проблемой. Николай, в который раз, в душе похвалил себя за предусмотрительность, за то, что попросил местное отделение шахматного клуба зарезервировать за ним столик в старинной кофейне на все дни его пребывания в Вене. Привычка выпить чашечку ароматного кофе за утренним просмотром прессы, а потом поработать над очередной статьей или просто над материалом по проблеме, многие годы оставалась неизменной. Теперь же предстояла не менее приятная встреча с одним из представителей шахматной федерации, по приглашению которой он и прибыл в Вену. Нужно было обсудить детали ответственного турнира, к участию в котором он тоже был допущен после серии успешных игр. «А в Копенгагене осень в этом году необыкновенно хороша», - отметил про себя Николай, присаживаясь за свой столик у окна. Он специально пришел пораньше, чтобы насладиться уютной атмосферой очень старинной кофейни. Об этом посетителям напоминала табличка с начертанной на ней датой – «1683 год». Здесь была особая, очень уютная атмосфера, казалось, будто сохранилась она с тех, давних времен, когда хозяева обустроили ее с любовью и открыли для посетителей, -- первую кофейню в Вене, такое непривычное когда-то заведение для этих мест.

Теперь Николай с интересом рассматривал детали старинного интерьера, отпивая маленькими глотками ароматный кофе. Боковым зрением он вдруг увидел господина, который о чем-то расспрашивал распорядителя зала. «Какой знакомый силуэт… И эти жесты… Не может быть! Ведь прошло столько времени!» -- пронеслось в сознании Николая.

-- О, господин Вайс! – приветствовал он уже гостя, который присаживался за столик. – Сколько зим, сколько лет! Рад, рад нашей встрече!

-- Поверьте, я тоже искренне рад нашему свиданию, -- приятным голосом произнес Вайс. – Вы правы, прошло немало лет, но наш с вами шахматный поединок я помню в деталях. Это была красивая игра!

-- Да, мне всегда импонировали неординарные решения. Мой проигрыш – хорошая наука, тем более, что преподал мне урок очень сильный противник, – заметил Шереметьевский.

-- И тем более приятна наша встреча! У нас есть возможность продолжить шахматные баталии, -- не без удовольствия проговорил Вайс, пододвигая к себе круасаны.

-- Угощайтесь. Здесь их готовят просто великолепно. Можно объехать всю Европу, но таких вы, наверняка, нигде не найдете. Кстати, именно это заведение является родиной этого чудного кулинарного изобретения.

-- Да? А я и не знал! – удивленно произнес Вайс.

-- Его придумал поляк, первый основатель и владелец этого заведения. Испек в честь победы над турками в виде полумесяца выпечку и вот уже ни одно столетие человечество наслаждается плодами его фантазии, -- не без удовольствия демонстрировал Николай свои познания. Тем более, что это был хороший повод привести в порядок свои мысли. «Аргентина, поместье «Исабель», их с Райхом приезд в гости к чете Кремеров – немцев по происхождению, осевших в стране, и шахматная партия. Мне тогда подали условный знак… Условный знак от Боровского… И сделал он это через Вайса», -- проносилось в его сознании.

-- Вкусно, очень вкусно, полностью разделяю ваш восторг и этим заведением и его отменной кухней. Но у меня для вас сюрприз, -- проговорил Вайс, довольный тем, что смог заинтриговать Шереметьевского, на лице которого было теперь неподдельное удивление.

-- Да? Насколько я понял из нашего шахматного поединка, вы, господин Вайс, удивлять можете, -- вторил ему Николай.

-- Генрих, просто Генрих, давайте без этих условностей, -- прервал его Вайс.

-- Согласен, -- поддержал его Николай. – Я весь во внимании и, поверьте, заинтригован, -- выказывал теперь Николай нетерпение поскорее услышать от Вайса нечто важное.

-- В этом конверте -- расписанная партия. Не могу сказать, что она из легких, но уверен, вам, Николай, будет интересно, -- с хитринкой в глазах произнес Вайс. – До турнира еще есть время решить задачу, очень любопытна, -- добавил он.

-- Буду рад ознакомиться. Сложная партия, сильный противник, о чем еще может мечтать шахматист, -- принимая конверт, пустился в пространные рассуждения Николай. Нужно было обязательно продлить их общение, чтобы через интонацию, какие-то фразы Вайса постараться понять о цели его встречи с ним.

-- Азарт, адреналин, видите ли, вводят в кураж. И это незабываемое чувство! – продолжал Шереметьевский.

-- С вами невозможно не согласиться! Мне это так знакомо! -- закатывая глаза от удовольствия, вторил ему Вайс. – Я еще какое-то время перед отъездом в Штаты буду в Вене, и мы могли бы разыграть партию в местном шахматном клубе.

-- Буду рад принять ваше, Генрих, предложение, - не задумываясь, произнес Николай. – Мне, казалось, что вы преданы Германии и европейскому континенту, -- не без легкого укора заметил он.

-- Дела, видите ли, дела. Я имел неосторожность вложить некоторые сбережения в бизнес в Америке, но депрессия коснулась и меня, нужно срочно выправлять ситуацию, -- с сожалением произнес Вайс.

-- Не стоит сожалеть, -- попытался успокоить Генриха Николай. – Кризисы ведь когда-то заканчиваются.

– Да, вы правы, кризис – это явление временное, -- несколько приободрился Вайс. -- Но, несмотря ни на что, я уверен -- будущее все-таки за американским континентом, возможности огромные и надо не упустить момент, -- с оптимизмом добавил он.

-- Я с удовольствием воспользуюсь предоставленной мне возможностью сыграть с вами. Это будет хороший мастер-класс, -- вновь перевел разговор Шереметьевский на шахматную тему.

-- Не скромничайте, вы сильный противник! Жду вас сегодня в семь в клубе. И не забудьте, королева может быть в опасности! – хитро улыбаясь, произнес на прощание Вайс.

«Королева в опасности.., королева в опасности… -- повторял про себя Николай, оставшись один. -- Об опасности тогда меня предупреждали по двум каналам. Аскольдов в Данциге – это была линия Потапова. Боровский же воспользовался услугами Вайса, то есть, каналом, предоставленным ему кем-то и за какую-то, видимо, услугу, -- перебирал в памяти события Шереметьевский. -- А услуга, несомненно, была, потому что тогда, на приеме, Боровский появился вместе со своими бывшим конкурентами – шефом германской разведки – Николаи и австрийской Ронге. Значит, это не сигнал от Потапова, а скорее от других «коллег». Но меня предупреждают об опасности. Откуда теперь исходит угроза? Может, все-таки Потапов таким образом выходит на связь? – пытался разобраться в ситуации Николай. -- Но Потапов и Вайс? Нет, это совершенно несовместимые вещи».

Мысли путались. «Сколько лет прошло? Пять, семь? Кому-то покоя не дают незавершенные дела. Страсти улеглись и вот теперь снова можно вернуться к ним. А игроки, видимо, остаются прежние. Уязвленное самолюбие, жажда реванша. Значит, затевается что-то очень серьезное», -- заключил он.

В местном шахматном клубе было много народа. Вокруг каждого столика, за которым шла игра, толпились поклонники, болельщики, просто начинающие шахматисты. Николай взглядом окидывал зал. Разобраться, за каким же столом должна состояться его партия, было достаточно сложно. Видимо, заметив его растерянность, к нему подошел распорядитель.

-- К сожалению, ваш стол еще занят, партия затянулась, так бывает, -- учтиво произнес он. – Хочу предложить вам провести некоторое время в баре. Вас уже спрашивали, и там ждут, просили проводить.

В уютном барчике шахматного клуба тоже было многолюдно и к тому же шумно. Его посетители спорили между собой, что-то доказывали друг другу, много курили, из-за чего над залом нависла пелена из табачного дыма. По всему было видно, что страсти

здесь накалены до предела, ходы и партии обсуждали истинные поклонники шахмат. Николай глазами искал Вайса.

-- Не хотите ли пройти в более спокойное местечко, -- раздалось рядом. – Здесь есть еще один зал.

Николай на мгновенье замер. До боли знакомый голос словно наплывал из глубин памяти.

-- А вы как всегда изобретательны, Райх, -- поворачиваясь в его сторону и мило улыбаясь, произнес Николай.

-- Ну, что вы, Шереметьевский, разве я мог вот так просто встретиться с вами? Вы же разведчик, классный профессионал! Поэтому и свидание наше с вами нужно было обставить подобающим образом, -- радушно улыбаясь, сказал Райх. – Все должно быть запутано, непонятно. Страсть как люблю шпионские забавы.

-- Шутник вы, однако, Райх. Но несмотря ни на что, я действительно рад нашей встрече, -- дружелюбным тоном произнес Николай. – Не сидится вам в Аргентине, в Европу потянуло? Значит, что-то затевается грандиозное, -- подтрунивал уже Шереметьевский над ним, присаживаясь вместе с Райхом за столик у окна в зале, где было немноголюдно и действительно спокойно.

-- Захотелось вдохнуть родного воздуха, вспомнить былое, -- отшучивался Райх.

-- Тесно стало вам на другом континенте, тесно. Таким как вы размах нужен, – продолжал подтрунивать над Райхом Николай.

-- А вы по-прежнему не можете без своих этих головоломок. Все вам нужно анализировать, во всем видеть какую-то подоплеку, -- добродушно ворчал Райх.

-- Полноте, Гюнтер, кто бы говорил? – в тон ему ответил Николай. – И не жалко вам было покидать уютный особняк в пригороде Буэнос – Айреса, когда-то организованное нами дело? Судя по тем отчислениям, которые регулярно приходят на мой счет, бизнес процветает!

-- Хоть мы и разошлись, в вопросах финансов стараюсь быть обязательным, -- явно польщенный, произнес Райх. – Не хочу, чтобы вспоминали меня не добрым словом. Хорошие времена были все-таки Шереметьевский, вы не находите?

-- В чем я не сомневаюсь точно, так это в том, что с чувством юмора у вас по-прежнему все в порядке, -- подыгрывал Николай благодушному настроению Райха. – И все же? Вам не жалко ваших исследований? Вы же не станете отрицать, что занимались ими активно?

-- Все-то вы замечали, вот и выскользнули из-под контроля благодаря своей зоркости и прозорливости, -- растягивая слова и рассматривая на свет бокал с виски, произносил Райх. -- А еще потому, что мы позволили себе кое - что не замечать, например, ваш выдающийся шахматный поединок с господином Вайсом.

-- И что же вас остановило? Вы же, Гюнтер, никогда ничего не делаете так просто. Видимо в этом была какая-то выгода для вас, -- переходил уже на серьезный тон Шереметьевский. -- И все же, вам не жаль синьорину Розалину? Она в вас была искренне влюблена, -- лавировал переменой тональности в их разговоре Николай.

-- А вам не жаль юную Оцу? Вы же наверняка понимали, что используете бедняжку с риском для ее жизни, -- парировал Райх, тоже переходя на серьезный тон.

-- В вас говорит уязвленное самолюбие, Гюнтер, - оборвал его Николай. -- Вы по сей день не можете успокоиться, что не воспользовались возможностями гейш. А их было немало.

-- Да… Очень важно правильно расставить игроков на шахматной доске и делать верные шаги, -- задумчиво произнес Райх. – А игрок, вы Шереметьевский, отменный.

Образовалась пауза. Райх замер в позе глубоко ушедшего в свои мысли человека. Шереметьевский же смотрел на него с некоторым удивлением. Ему безумно теперь хотелось рассмеяться, он едва сдерживал это желание, лишь отмечая про себя: «В манерах Райха появилась картинность, наигранность, позерство. Зачем ему все это?»

-- Но их, игроков, еще нужно вычленить, сделать ставку именно на тех, кто нужен, -- продолжал тем временем свои умозаключения Райх.

-- Браво, Гюнтер! Вы стали так артистичны. Ваши позы, манеры, вы меняете имидж? – с иронией в голосе произнес Николай.

-- Мы знали, что с вами должны были связаться, и заметьте, не мешали, -- не обращая внимания на вопрос Шереметьевского, прервал его Райх.

-- Но зачем-то вы это не заметили. Вы же никогда ничего не делаете так просто, -- жестко ответил Николай.-- Я не верю в вашу доброту и, тем более, бескорыстность. У вас, наверняка, был план.

-- Да, вы правы. Очень хотелось отвязаться от назойливой мадам и ее хозяев, расчистить путь, -- цинично бросал слова Райх.

-- Мне казалось, что ваши отношения были достаточно прочны, - удивленно произнес Николай.

-- Бросьте, Шереметьевский, все вы видели, все вы понимали, -- прервал его Райх. А потом заговорил быстро: «Мир стремительно меняется. Идея, вокруг которой мы можем объединить наши усилия, усилия ни одной страны – уничтожение большевизма. Вы же не будете отрицать, что этот режим ненавистен для вас, ведь именно он отнял у вас вашу Россию».

-- Оставим эту тему. Я не знаком с новым режимом. А с Россией воевать я не собираюсь. Что вам надо Гюнтер? К чему эти длинные прелюдии? – уже достаточно жестко говорил Николай.

-- Ловко, ловко вывели вас бывшие ваши хозяева из-под нашего влияния, легализовали грамотно, -- словно не слыша Шереметьевского, продолжал свои рассуждения Райх. – И что же?

Он смотрел в упор на Николая, словно пытался увидеть в его взгляде что-то такое, что доселе было ему не известно.

-- Вы же разведчик, матерый разведчик и без дела не можете! – наконец, произнес он.

-- К чему вы клоните, Райх? Когда навязчивая идея не дает покоя многие годы, это становится опасным! – заметил Николай. – Это я вам говорю как специалист.

-- Мир готовится к войне. Это было понятно еще в Японии. И наши исследования как никогда кстати. Только мы имеем преимущество: у нас есть результат, мы создали хороший задел для будущих исследований, я бы сказал, прорыва, возможности для проведения более серьезных экспериментов, -- быстро заговорил Райх.

-- В одном я с вами согласен – мир готовится к войне. По-другому и быть не могло. Ведь некоторым господам так и не удалось реализовать грандиозные планы. Наивно было бы думать, что они отступятся. Время прошло, страсти улеглись и можно

вновь вернуться к делам незавершенным. Но от меня-то что вы хотите? Положение в этом самом мире я вряд ли смогу изменить, -- глядя с удивлением на Райха, произнес Николай.

-- Бросьте, Шереметьевский, вы же еще и ученый, и не думаю, что вам будут не интересны исследования ваших коллег, -- с видом победителя говорил Райх. – Тем более те, с которыми вы наверняка не знакомы, - загадочно улыбаясь, добавил он.

-- Райх, говорите прямо, что вы хотите, к чему все эти загадки и условности. За вами ранее такого замечено не было, - оборвал его Николай.

Райх, продолжая оставаться в позе победителя, картинно достал из портфеля папку и положил перед Шереметьевским.

-- Вот здесь то, что вас, наверняка, заинтересует, -- загадочно проговорил Райх.

-- Я вас, право, не узнаю, -- удивленно произнес Шереметьевский. – Вы вот так просто передаете мне, как я понимаю, бесценные материалы! В кои-то века вы стали мне доверять?

-- Времена наступили нынче другие. Да и бояться нечего. Вы же остались без хозяев, можно сказать, бесхозный, -- парировал Райх, пододвигая поближе к Николаю папку. Немного о чем-то поразмыслив, он тихо добавил: «Пока».

-- Я ученый и не хотел бы играть в ваши, как вы выражаетесь, шпионские игры, -- отодвигая от себя папку, произнес Николай. – А по поводу сенсаций хочу сказать: если предлагаемый вами материал действительно содержит нечто важное, то о нем наверняка станет известно в научном мире, с той лишь разницей – годом раньше, или годом позже.

-- Я вас не узнаю, Шереметьевский! Вы потеряли нюх, интуицию, или вы утратили интерес ко всему новому? – удивленно произнес Райх. Судя по выражению лица, он действительно не ожидал такого поворота событий.

-- Честно говоря, я не хотел бы иметь отношение к исследованиям, замешанным на крови, -- с некоторым пренебрежением сказал Николай, окончательно отодвигая от себя папку.

-- Ну, зачем вы так сразу? -- не унимался Райх, вновь пододвигая материалы к Николаю. – Разве можно делать поспешные выводы. Королева в опасности, -- тихо проговорил Райх, внимательно следя за реакцией Шереметьевского.

-- О! Райх! Вы к тому же увлеклись еще и шахматами?! – не сдержал восторг Николай. – Для меня это приятная новость!

-- Прекратите разыгрывать передо мной спектакль, -- зло цедил сквозь зубы Райх, в упор глядя на Шереметьевского. – Королева в опасности! Что тут не ясного? Мы оба знаем, что это условный знак о том, что вам угрожает опасность.

-- С вами и вправду происходят странные вещи – налицо маниакальность, страх, порождаемый какими-то воспоминаниями, -- спокойно произнес Николай. – Я не на шутку обеспокоен.

-- Вы, вы, -- пытался что-то сказать Райх. Гнев был таким сильным, что он весь побагровел.

—Вам угрожают! И только мы сможем защитить вас, вывести из-под удара! Да, именно мы, и сделать это так, как когда-то те люди, которые объединили лучшие умы разведок, чтобы спасти великого ученого! Как вы этого не понимаете?!

-- Я не понимаю, о ком идет речь? И кто эти загадочные «мы»? Всего доброго, Райх! Я действительно рад был повидаться с вами, приятно видеть, что вы в здравии. Мой вам совет – поезжайте в Гарц. Там прекрасная природа. Она вас успокоит, а воспоминания о нашем таком долгом путешествии по его подземельям придадут вам силы, -- сказал напоследок Николай, покидая шахматный клуб.

-- Но опасность грозит не только вам, -- бросил в след удаляющемуся Шереметьевскому Райх.

-- Догадаться не трудно: моей супруге, -- обернувшись, спокойно произнес Николай. – Но это тоже все уже было.

«Чтобы узнать будущее, надо разобраться в прошлом», -- эта фраза не давала покоя Николаю уже который год, теперь же в мыслях он возвращался к ней все снова и снова. «Вот уж точно, чтобы разобраться в том, что меня ждет, нужно хорошенько покопаться в прошлом, -- отмечал про себя Николай, глядя в окно, за которым проплывали осенние европейские пейзажи. Стук колес успокаивал, а приветливые и услужливые проводники, которые разносили чай по купе, свежая пресса, удары колокола на очередной станции, отвлекали от воспоминаний о встрече. Они явно не были приятными. Хотелось поскорее покинуть эту часть Европы и укрыться от появившихся вдруг проблем в родном Копенгагене. Николай совершенно неожиданно для себя отметил, что его неудержимо тянет в этот уютный город, где его ждет привычный образ жизни. Он вновь сможет начинать свой день с чашечки ароматного кофе, который варят по особому рецепту только в кафе научного общества, обсуждать с коллегами последние новости. Непроизвольно Николай подумал про себя, что именно там теперь его дом, дом, в который очень хочется возвратиться. «Время, обстоятельства все так перепутали в жизни», -- заметил он. -- Думал ли я, русский человек, что когда-то более близкой для меня станет не Россия, а совсем другая страна. Да и нет теперь былой России. СССР? Но я не знаю, что это такое!». Шереметьевский гнал от себя воспоминания. «Утраченная страна, утраченные надежды», -- отстукивало сознание в такт грохота колес. Думать не хотелось ни о чем.

Но проходило какое-то время, и в своих мыслях он вновь возвращался к встрече. Николай предполагал, что его ждет нечто неожиданное, но появление Райха явно встревожило. «Вайс, условный знак об опасности, Райх, который тоже знает о чем-то таком, что заставило его волноваться… Хитрый «лис» давно уже все продумал, я – в его планах, и он только выжидал удобный момент. И если Райх вот так открыто появляется из небытия, сам выходит на связь, значит, очень боится, что кто-то его опередит и его предприятие сорвется. Скорее всего, угроза может исходить от новой России, или же от бывших соратников Анны», - размышлял Николай.

Он вдруг поймал себя на мысли, что впервые после трагедии с Боровским вспомнил о ней. Ее образ зримо предстал перед ним, сжалось сердце. Большие выразительные глаза, белокурые волосы, красиво уложенные в прическу. «Анна, Анна, зачем нужна была вам эта погоня за мировым господством. Вы могли бы быть так счастливы». Николай с удивлением отметил про себя, что помнит Анну просто женщиной, красивой, уверенной в себе, а весь ужас, который был связан с опытами, с кровавой развязкой память словно стерла, запрятала куда-то очень далеко в свои глубины.

«За услуги, оказанные Боровскому, мне предлагают расплатиться. Это наверняка. И не просто предлагают, а дают понять открытым текстом, что если я не соглашусь, на карту будет поставлена судьба Ариадны, а значит, судьба всей семьи». На душе стало тяжело. «Прошло столько лет, а боль не отпускает», - подумал Николай. Мысли об Ариадне он гнал от себя, не позволял даже вспоминать ее образ. От этого ему становилось плохо, физически, морально, гложила обида, хотелось выбросить из памяти всю свою прошлую жизнь. Но она была беспощадна, не позволяла забыть ни Ариадну, ни те чувства, которые жили в нем все эти годы.

Чтобы хоть как-то заглушить их, Шереметьевский начал мысленно раскладывать пасьянс: «За услуги предлагают расплатиться. Но тогда были задействованы Ронге, шеф австрийских специальных служб, Николаи -- германских, и еще общевоинский союз. Теперь же моя встреча по какому-то стечению обстоятельств состоялась именно в Австрии, Райх, возможно, представляет интересы Германии, хотя полностью быть уверенным в этом нельзя, Вайс – американский континент, значит, нити могут вести туда, а еще есть белая эмиграция. Если игра началась, то и она тоже должна обозначиться еще каким-то образом». С этими мыслями Николай засыпал, а еще с твердым намерением по приезде в Копенгаген основательно разобраться в прошлом, в тех событиях, которые могут подсказать его будущее.

Страсть, это была ни с чем не сравнимая страсть. Его сильные руки скользили по бархатистому телу, он сливался с ее плотью, теряя рассудок от счастья, счастья, что обладает той, которая была в его грезах многие годы, таинственной, неприступной. Их близость случилась неожиданно, каждый из них понимал ее невозможность и гнал от себя любые мысли, связанные с надеждами на их совместное будущее. Но это произошло, и произошло так естественно, будто все уже давно было предопределено судьбой. Мелетий вглядывался в дорогой сердцу лик утонченной красавицы. Она теперь спала безмятежным сном и больше напоминала счастливого ребенка, которого не коснулись тревоги и заботы. Он осторожно провел по разбросавшимся по подушке шелковистым волосам, все еще не веря, что рядом с ним она, его мечта, его Ариадна. А пробуждение принесло новую необузданную страсть. Ариадне казалось, что она безмерно счастлива. Мысли о Мелетии заполняли всю ее жизнь, впереди вновь долгожданная встреча, где обязательно будут восхищение, восторг, обожание. Все волнения, сложности, которые были на их пути, исчезнут, и они, наконец, навсегда останутся в их созданном мире, принадлежащим только им двоим.

Теперь же приятных хлопот накопилось так много, что Ариадна буквально валилась с ног. Модельный дом мадам Шанель, банк, ювелир, юридическая контора и еще много всяких нужных заведений, которые предстояло обойти. От одной только мысли, что предстоит пересечь океан, захватывало дух. «Это так романтично! У моих ног будет огромный дышащий своими набегающими волнами организм с бесконечными водными просторами! И я буду стоять на палубе лайнера, совсем так, как когда-то на пароходе в дни моей юности, вглядываться в холодные воды и мечтать, мечтать! Я увижу Америку! Я увижу другой континент! Мелетий! Анастасия! Церетели!» - почти кричала от счастья Ариадна, вертясь перед зеркалом и примеряя очередную шляпку.

«Нет, мне кажется, что в таком виде я буду смешной и старомодной. Говорят, в Америке особо не следят за модой, там свободные нравы и все очень демократично». Ариадна в который раз раскладывала на диване любимые вещи, а потом напротив усаживалась в кресло. «Как же все-таки тяжело принять стиль мадам Коко. Все строго, лаконично! И эти костюмы, блузки, и даже брюки! Как хороши, однако, рюши, жабо, шляпки. Это так женственно! - не без сожаления произнесла вслух Ариадна. Но по законам Шанель живет весь мир, и с этим ничего не поделаешь, времена нынче другие».

Но когда Ариадна хотя бы на мгновенье отвлекалась от своих хлопот, на душе почему-то становилось тревожно. Она прислушивалась к себе, стремилась понять, о чем предупреждает ее внутренний голос, и каждый раз ощущала какое-то странное чувство, будто вот-вот что-то должно случиться. «И этот недавний звонок от Надежды Плевицкой. Странно? Мы не виделись с ней несколько лет!» Ариадна была не просто удивлена. Она терялась в догадках и никак не могла избавиться от тревожных предчувствий. Ариадна не знала, как поступить: принять приглашение, или найти предлог, чтобы отказаться. Она не могла ответить себе и на вопрос: «Рада ли тому, что та вновь появляется в ее жизни. Как певицу, близкого когда-то ей человека, Ариадна любила Плевицкую, и тяжело переживала их расставание. Но и видеться с ней она не могла. Хотелось забыть весь кошмар, который пришлось пережить, а осознание, что Надежда Васильевна каким-то образом связана с Советами и, скорее всего, работает на них, не позволяли продолжать даже общение.

«Если она пытается связаться со мной, значит, от меня что-то хотят те страшные люди из чужой для всех нас России». Ариадну передернуло. Ей и вправду показалось, что стоит она на краю преисподней. Ее охватил леденящий душу страх . «Нет! Надо поскорее покинуть Европу и забыть все, что когда-то было со мной!» Ариадна вдруг осознала, что впервые за прошедшие после гибели Боровского годы в своих мыслях обращается и к тому страшному времени, и к воспоминаниям о людях страны Советов из специального ведомства.

Очень захотелось пойти на русское кладбище. Ариадна быстро собралась и уже через какое-то время стояла у могил горячо любимых людей. «Симочка, дорогая, милая Симочка... Она так любила Ермолая Алексеевича, что не смогла перенести разлуку и умерла в тот же день, когда узнала о его смерти».

Когда Ариадне становилось неуютно, тревожно, она всегда приходила на русское кладбище, чтобы постоять сначала у могилы матери, попросить у нее прощения, в мыслях обратиться за советом. Княгиня очень переживала их разрыв с Николя, понимая, что его отъезд -- не просто необходимость, не одобряла частые визиты к ним Мелетия, принять которого она не могла и не хотела. Княгиня воспринимала все случившееся с Ариадной, как свое личное оскорбление, и оскорбление их уважаемого семейства. Она не хотела понять, что времена изменились: нет больше света с его устоявшимися правилами и канонами, и каждая семья теперь живет своими заботами, до которых никому нет никакого дела. Княгиня замкнулась, ушла в себя, много хворала. Помочь ей уже никто не смог. От хандры лекарства еще не придумали.

Потом Ариадна спешила к Боровским. «Сколько же здесь уже наших, -- тихо произнесла Ариадна, окидывая взглядом все разрастающееся кладбище. -- Скольких людей потеряла Россия, умных, достойных, преданных. Но они оказались не нужными, выброшенными из своей страны со сломанными судьбами и каждый со своей трагедией».

-- Госпожа Ариадна, что, воспоминания не отпускают? Видно, Россия все еще в вашем сердце? -- раздалось рядом. Ариадну охватил ужас. Голос из прошлого, страшного прошлого! Она боялась пошевелиться и оставалась неподвижной. Ей казалось, если обернется, то тут же окажется в холодной Москве, в тесной кладовке со спертым воздухом и старухой, которая, не мигая, будет наблюдать за каждым ее движением.

-- Ну, что же вы, госпожа Ариадна? Или забыли, кому обязаны своим чудесным исчезновением? – опять проговорили тихо.

-- Но только не тебе! Рудкис выкрал меня, в Европу переправил! Чего тебе? – не оборачиваясь, произнесла Ариадна, приходя в себя от такой неожиданной встречи и все больше начиная владеть собой.

-- Не все так просто! А долги отдавать надо! -- говорили за спиной.

-- Нет у меня долгов ни перед кем, за все рассчиталась, или что-то не ладится в твоей новой стране победившего пролетариата, если этот самый пролетариат идет на поклон к заклятым врагам, буржуям недобитым. Так, кажется, вы нас величаете?-- жестко произнесла Ариадна, оборачиваясь. Перед ней стояла несколько растерявшаяся Илза. Она и вправду была несколько смущена таким напором со стороны Ариадны, которую помнила всегда сдержанной, даже несчастной в своем трагическом положении, в котором оказалась в Москве. Теперь перед ней стояла роскошная молодая мадам, уверенная в себе, всем видом подчеркивающая превосходство над своей бывшей служанкой, и бросающая ей дерзкие фразы, которые больше напоминали вызов.

-- Должно быть, произошло что-то очень важное, если твои хозяева отправили тебя в такую даль, да еще в страну капитализма, -- пристально разглядывая теперь Илзу, произносила Ариадна. В ее словах был не прикрытый цинизм. -- Долго же пришлось тебе, видимо, проходить подготовку, чтобы быть подобной здесь живущим. А ты оказалась способной, выглядишь даже ничего.

-- Хватит, госпожа бывшая! Это там, в своей буржуйской жизни вы могли издеваться над такими, как я, но и здесь вам конец придет. Не долго ждать осталось, -- теперь уже жестко произносила Илза, окончательно придя в себя.. -- Пошла прочь, пока я тебя не сдала полиции, -- резко оборвала ее Ариадна. – Как ты посмела прийти в это святое место, где покоятся великие люди России?! Чтобы рассказывать про свой большевизм? У вас нет ничего святого. А без святости страну

вы никогда не построите. Пропусти меня!

Ариадна попыталась отстранить от себя Илзу, чтобы покинуть кладбище.

-- Мадам, или госпожа, если так будет приятнее! Вам необходимо выехать в Англию в самое ближайшее время, -- быстро заговорила Илза. -- Там вы поселитесь в доме своего отца, войдете в контакт с его ближайшим окружением из числа белой эмиграции, возобновите старые связи, среди них есть очень влиятельные особы, и даже некогда влюбленные в вас.

На этой фразе Илза сделала особый акцент и многозначительно посмотрела на Ариадну. На лице той не дрогнул ни один мускул. Она продолжала надменно, даже с пренебрежением смотреть на Илзу.

-- А ты ничего, держишься хорошо. Наша школа пошла тебе на пользу! А то все нюни в Москве распускала, -- выдерживая взгляд Ариадны, грубо произнесла Илза. -- Обзаведешься новыми связями, -- продолжала она. -- Нас интересует..

-- Прекрати! Кто дал тебе право диктовать мне, как жить?! – негодовала Ариадна. – И на «ты» мы не переходили!

-- Ты будешь делать то, что скажут, в противном случае, подпишешь приговор своей семье и себе тоже, -- не обращала внимание Илза на ее слова. – Ты же не хочешь, чтобы Париж из утренней прессы узнал о том, что рядом с ними долгие годы живет агент русских и выполняет весьма деликатные поручения НКВД? Или же о всех тяжких жены известного ученого, которая изменяет ему с каким-то певцом из-за океана. Не думаю, что это добавит ему популярности, а Николаю Дмитриевичу авторитета. От Ариадны не могло ускользнуть то, как произнесла Илза имя Шереметьевского: с какой-то теплотой в голосе, особым уважением.

-- Да и судьба его зависит от вашего решения, правильная вы наша и такая честная мадам или госпожа, -- добавила Илза, всем своим видом подчеркивая некую брезгливость к ней. Ариадну вновь охватил холодный ужас. Она знала, что страшное ведомство, пройти через которое пришлось, так просто не отпускает. Но ее не трогали столько лет, и она уже готова была поверить в порядочность людей, давших ей гарантии.

-- Но мне обещали! – пыталась возразить она.

-- Это было давно, теперь вновь появилась необходимость. Вы же так много рассуждали в своих салонах о патриотизме, верности России. Вот и докажите ее на деле! – несколько надменно произнесла Илза Что тебе надо? – бросила Ариадна, понимая, что это не просто шантаж. Им действительно может грозить опасность.

-- На улице Иветт, в самом ее начале, найдешь магазин часов. Пойдешь туда вместе с Плевицкой. Обратитесь с просьбой к часовщику помочь вам выбрать подарок своим английским родственникам. Часовщик предложит кулон старинной работы русских мастеров.

-- Но я не могу, я должна отправиться лайнером в Америку! – вырвалось у Ариадны.

-- Если жить хочешь и сохранить ее другим, сошлешься на плохое самочувствие князя, отменишь поездку и срочно отбудешь в Лондон, -- отрезала Илза. – Скоро получишь приглашение на торжество, куда и наденешь кулон. К тебе подойдет человек, который заинтересуется им. Он спросит: «Какая красивая вещь! Наверное, работа русских мастеров. Не позволите взглянуть». Отдашь ему кулон.

-- И?.. – выразительно посмотрела на Илзу Ариадна.

-- С тобой свяжутся.

-- А как же…. – начала было Ариадна.

-- Свидитесь, время придет, -- как-то странно произнесла Илза, и, перекинув через плечо шарф, развернулась, чтобы покинуть кладбище.

-- Постой! – остановила ее Ариадна. – Скажи, ты уже была связана с «этими», когда отправлялась с нами в Германию?

-- Прощайте мадам и помните все, о чем я вас предупредила, -- бросила на ходу Илза, и быстро зашагала прочь.

Ариадна металась, не зная, что делать. «Бежать!» -- это было первое, что пришло на ум. «Но куда? За всеми моими передвижениями, наверняка, следят, если Илза встретилась со мной именно на кладбище. Значит, хорошо изучили те места, которые я посещаю чаще всего и наверняка приду туда ». Мысли путались. Она понимала, что затеряться, спрятаться будет сложно. Теперь ведь не война и найти место, где бы ее не могли найти, практически невозможно. «Мое спасение за океаном. Там действительно есть шанс затеряться. Я смогу все объяснить Мелетию, он поймет», -- вновь приходили на ум мысли. «Но как теперь туда добраться? -- тут же отбрасывала этот вариант Ариадна. Путь за океан сейчас самый опасный. А если Николя?» Учащенно забилось сердце. Ариадна гнала от себя мысли о нем, боялась признаться, что воспоминания о Шереметьевском будят в ней доселе неведомые чувства. Это не было ощущение вины, предательства, нет. Но это не была и жалость к человеку, искренне любившему ее, но которого она отвергла. Вспомнилась их последняя встреча, концерт, трепетное прикосновение его рук. В этом простом жесте было столько эмоций – искренних чувств, надежды, понимания, что пришлось ей пережить. Никто и никогда не прикасался к ней так трогательно и нежно. Подспудно Ариадна понимала, что это был шанс все изменить в их жизни, ведь перед ней был совершенной другой Шереметьевский, и она душой тоже стремилась к нему, хотела помочь, подержать. Она часто размышляла над той ситуацией, задавала себе вопрос: «Как могла бы измениться ее жизнь, если бы не Мелетий? Может, между ними случилось что-то такое, что позволило бы начать их отношения сначала?» Но на него Ариадна боялась ответить, подспудно понимая, что Мелетий, ради которого она столько пережила, нахлынувшие чувства к нему, не оставляли шанса ни для размышлений, ни для выяснения отношений. Тогда она находилась в состоянии какой-то эйфории: была очарована этим красавцем, великолепным пением, ощущением радости от наступившей свободы, уверенности, что впереди счастливая жизнь.

Ариадна достала из шкафа увесистую папку. В них были собраны все публикации об известном ученом из Дании, некоторые его статьи, интервью, газетные снимки с многочисленных конференций. Их аккуратно собирала княгиня. Ариадна перебирала материалы, неторопливо рассматривая. С фотографий на нее смотрел очень интересный мужчина восточной внешности в элегантных очках в роговой оправе. Непроизвольно она обратила внимание на окружение Николая. На всех снимках рядом с ним всегда есть женщины. «Коллеги? Знакомые?» - пронеслось в сознании. Впервые для себя она отметила какие-то странные ощущения. «Ревность? Я ревную Николя к его окружению? -- непроизвольно задала себе вопрос Ариадна. Означает ли это, что Шереметьевский мне вдруг стал не безразличен? А может, это было всегда, и я просто не могла понять своих чувств?»

Ариадну охватило смятение, она быстро захлопнула папку и вернула ее на полку в шкаф. «Николай бы обязательно мне помог, понял меня, вместе мы могли бы найти какой-то выход, но я не могу рисковать его авторитетом. Нет! Да и неизвестно, как бы теперь Шереметьевский отнесся к моему появлению в его жизни. Он ведь еще не стар и очень хорош собой. Но у него своя жизнь». Ариадна опустилась в кресло. «Правильно ли я поступила, что тогда оставила его?» Этот вопрос был с ней подспудно все последнее время. Причин задавать его себе она не видела, но сознание все возвращало ее к нему и возвращало. И вот теперь она впервые спросила себя открыто о своих истинных чувствах к Николаю, чувствах, которые прошли проверку временем. В дверь тихонько постучали. В кабинет бесшумно вошла горничная.

-- Посыльный от ювелира на улице Раффе просил вам передать, -- также тихо произнесла она, передавая конверт. – И вот еще посылка.

-- Благодарю, -- как можно сдержаннее сказала Ариадна, боясь показать свое волнение.

Оставшись одна, она развернула посылку. В ней оказался небольшой футляр малахитового оттенка. Ариадна осторожно открыла его и буквально застыла от неожиданности. На бархатной основе покоилось колечко тончайшей работы, усыпанное семью маленькими изумрудами. Поставив коробочку на стол, Ариадна опустилась в кресло. Бил нервный озноб. Она долго не решалась открыть конверт. «Видимо все участники той кровавой истории в одночасье захотели напомнить о своем существовании», -- только и смогла подумать она, сделав над собой усилие, и, наконец, вскрыв конверт. Ее словно обдало холодной волной. Ариадна отшвырнула сообщение в сторону.

-- Ирен! – позвонила Ариадна в колокольчик.

-- Да, мадам, что угодно, -- услужливо произнесла горничная.

-- Я срочно направляюсь в Лондон навестить князя. Приготовь все необходимое для поездки. Посыльному передай, что принять приглашение не могу, сожалею, в Париже меня не будет.

(продолжение в книге «Кукольник»)