Остросюжетный военно-исторический роман

Печать PDF

"Камея "Салидат" (продолжение)

 

Утро началось на удивление хорошо. Они по традиции обсуждали результаты проведенного эксперимента, скорее некоторых его составляющих. Предстояло выбрать несколько человек из числа заключенных, которые и будут выполнять функцию тех, кто должен создавать в толпе нужное настроение. Необходимо начать их подготовку по отдельной методике. Не сговариваясь, и Николай, и Керенц остановились на Александре и его группе.

 

Николай перед этим не спал всю ночь, подбирая веские аргументы, - все должно выглядеть очень естественно, как решение, само собой разумеющееся. Александр смог перенести все эксперименты, у него устойчивая, восприимчивая к изменениям среды обитания психика, он может легко перестраиваться, выдерживать большие психологические нагрузки. Это был важный аргумент. Но для Николая главным, конечно же, было другое – Александр понял его замысел, скорее всего, догадывается о намерениях, и если помог тогда, то, наверняка, на него можно рассчитывать и теперь. «Главное – сохранить его, использовать как можно дольше. Александр – моя надежда. Кто-то из нас обязательно должен выбраться отсюда, выйти на связь и рассказать, что же происходит в этом подземелье на самом деле».

Дверь распахнулась и на пороге вместо привычного Райха появилась фрау Анна в белоснежном халатике, который был подхвачен узким поясом, подчеркивающим ее тонкую талию и стройность фигуры.

Это, наверное, был самый продуктивный день их работы. Они совместно проводили тестирование отобранных в особую группу заключенных, совместно обсуждали подготовку к эксперименту. Фрау Анна была непривычно сдержана, внимательно выслушивала доводы, с чем-то соглашалась, что-то отвергала, при этом оперируя весомыми аргументами. Создавалось даже впечатление, что она стремится угодить Шереметьевскому, или же понять, во всяком случае, то, что он стремился заложить в эти опыты. Николай же едва дождался завершения и их экспериментов, и окончания такого длинного дня. Больших усилий ему стоило оставаться внешне невозмутимым и как всегда сосредоточенным на рабочих вопросах. А еще больших усилий ему стоило произнести ровным, лишенных всяких эмоций, голосом традиционное: «Спасибо за работу и всего доброго». Но эта фраза повисла в воздухе, а Николая не покидало ощущение недосказанности между ним и Анной. Он чувствовал, что она ждет от него каких-то слов, действий, чтобы продолжить общение. Но и ему вовсе не хотелось этого расставания. Анна в этот момент была необыкновенно хороша – мягкие линии ее лица, приятный овал, большие зеленые глаза, которые теперь были непривычно добрыми. В них даже играли искорки некоего озорства. Но надо было доиграть свою роль до конца. Сделав над собой усилие, Николай только и смог добавить все тем же, лишенным эмоций голосом: «Наше сотрудничество сегодня было приятным. Всего вам хорошего, фрау». «Наверное, это был самый сложный эксперимент в моей жизни и дался он мне нелегко», - вздохнул с облегчением Николай, когда остался один. Теперь он был несказанно рад и этой келье, и тому, что у него есть возможность побыть наедине со своими мыслями. Образ Анны все стоял у него перед глазами. Николай не находил себе места, его неудержимо влекло к этой странной, загадочной и такой непредсказуемой фрау. «Анна, милая Анна. Ее запахи, ее улыбка, ее мимолетные прикосновения как разряд электрического тока. Боже, я, кажется, схожу с ума. Нет, хватит, если я дам волю эмоциям, все может закончиться слишком печально. Возможно, фрау провоцирует меня, а я как последний идиот купился на этот проверенный трюк игры в соблазнительность. Почему как? Конечно, я - идиот, идиот, который, кажется больше не может управлять своими чувствами». Николай заставлял себя переключиться на другие проблемы, возвращался в своих мыслях к их опытам. Но у него ничего не получалось. Образ Анны все стоял у него перед глазами.

- У вас не совсем здоровый вид, - с некоторой теплотой в голосе произнесла Анна утром, когда они встретились в лаборатории.

Сама же она, как всегда, излучала уверенность, была энергична, подтянута и при этом очень обаятельна.

- Думаю, думаю денно и нощно над тем, как реализовать поставленные вами, фрау, задачи, - произнес Николай своим хорошо отрепетированным как в очень важном для него спектакле голосом, лишенным всяких эмоций.

Про себя же он отметил, что Анна находится в том состоянии, когда под коркой, в ее подсознании уже сложилась модель поведения, но еще не проявилась внешне. «Идиот, ну, разве я не есть это слово? Я даже в ситуации, когда мои эмоции, ощущения начинают складываться в вполне определенное, понятное мне чувство, продолжаю экспериментировать над человеческой психикой. Я, кажется, серьезно болен, болен на голову окончательно», - размышлял про себя Николай, вдруг обнаружив, что Анна все это время что-то говорила ему.

- Фрау Анна, не могли бы вы более предметно сформулировать задачу, я не совсем уловил смысл того, что вы предлагаете.

- Вы или действительно очень устали, или становитесь рассеянным, - каким-то странным тоном произнесла Анна. - Может вам предложить крепкого чая, или ввести глюкозу? От напряжения случается упадок сил. У вас есть еще какое-то время до прибытия основной группы и исследовательского материала.

От Николая не могло ускользнуть, что выбранный им формат отношений с фрау начинает ее то ли раздражать, то ли беспокоить. Но он никак не реагировал на слова Анны, а просто смотрел на нее, пытаясь прочитать в глазах истинные чувства, понять степень искренности того, о чем она говорила. Николай не помнил, как все произошло. Его руки сами потянулись к ней. Он сначала осторожно привлек к себе Анну, а затем, обняв, заключил в свои объятья. «Анна, как же вы хороши, вы – необыкновенная. Я ни о чем не могу думать кроме вас. Боже, как коварна судьба и почему мы встретились при таких странных обстоятельствах. Я не могу жить без вас», - нашептывал он ей нежные слова. Николай чувствовал, что от нее тоже исходят стремящиеся навстречу его чувству импульсы. Дверь распахнулась, и в лабораторию стремительной походкой вошел Райх. Анна отпрянула в сторону. Николай несколько смущенный стоял у стола.

- Господин Шереметьевский, у меня для вас есть приятная новость, - произнес он несколько пафосным голосом, делая вид, что ничего не видел.

- Ваша супруга, госпожа Шереметьевская, обнаружена нами и находится в прифронтовой зоне.

На лице Анны застыл немой вопрос.

 

Ариадна затаилась. Главное, что она успела дойти до дороги и схорониться недалеко от лесопилки. Теперь нужно было осмотреться. Успокаивало то, что все, вроде бы, сходится: рядом железнодорожные пути, за ней виднеется каменное строение, скорее всего, это депо по ремонту вагонов, рядом - свалена древесина, какой-то склад. «Все, как написано у деда Юрася. Скоро должны придти рабочие, и тогда возможно, что-то прояснится», - успокаивала себя Ариадна. Она не помнила, как преодолела это расстояние, пробираясь через незнакомый лес. Ноги будто сами несли ее именно этим путем. Теперь очень важно, чтобы их встреча состоялась. Напряжение немного спало, но все еще продолжало сильно биться сердце. «Что стало с Янеком, Лидой? Где они? Кругом немцы, но кто же все-таки выследил нас и кто за нами охотится – свои или чужие? А кто для меня теперь «свои» и кто «чужие?» Вопросы, вопросы… Они не давали Ариадне покоя. Одно за другим наплывали воспоминания. Она пыталась воспроизвести события последних дней до мельчайших подробностей и терялась в догадках. План созрел сам собой.

У депо началось заметное оживление – разговаривали люди, слышался лязг металла, скрип тяжелых металлических дверей. Ариадна покинула свое укрытие и, стараясь оставаться незамеченной, приблизилась к строению с тыльной его стороны. В него то входили, то выходили рабочие, они что-то оттачивали под навесом, затем возвращались, чтобы продолжить работу уже в мастерской.

- Штейн? Вы – Штейн? – тихо позвала Ариадна проходившего рядом с ней рабочего.

Тот от неожиданности остановился и стал прислушиваться – действительно ли звали его?

- Штейн! Вы, наверное, Штейн? – вновь позвала его Ариадна.

Мужчина, стараясь не привлекать к себе внимание, зашел за угол депо. Не успел он сообразить, что происходит, как Ариадна быстро заговорила: «Я – от Розенберга, лесопромышленника».

- Не продолжайте, все понятно, - прервал ее мужчина. - Слушайте меня внимательно: сейчас я вам вынесу бак для похлебки, и вы отнесете его на кухню. Это недалеко, за придорожным ельником, там находится стоянка, где готовят еду для рабочих. Спросите Римму, скажите ей, что новенькая, от Штейна из депо. И не забудьте произнести следующее: «Не найдется ли какого угла для ночлега в поселке?»

Штейн исчез, но скоро появился с баком.

-Что? Уже за харчами? Не рано ли? – кричали ему вдогонку.

- Кухарка больно уж совестливая попалась, заботится, чтобы работник был сыт, да чтобы вовремя накормить. А вам бы все о еде думать, да о еде, работать надо, скоро мастер придет! – прокричал им в ответ Штейн.

Римма оказалась миловидной и приветливой девушкой. Выслушав Ариадну, она забрала у нее бак и тихим приятным голосом сказала:

- Пойдешь прямо по дороге, она приведет на взгорок. Там один дом стоит, кликнешь старика Смольского.

Незаметно она сунула Ариадне в руки небольшой узелок.

– Это передашь хозяину, кое-что собрала ему, голодно нынче, да и сама поешь. Ступай с Богом.

Вскоре Ариадна вышла на взгорок, но вместо дома увидела там полуразвалившуюся хату с покосившимся вокруг нее забором. Она огляделась по сторонам, пытаясь увидеть хоть кого-нибудь и убедиться, что пришла именно туда. Но место было безлюдным, мрачным и неприветливым. Единственное, что бросалось в глаза, - открывающийся с пригорка красивый вид на железную дорогу. Она проходила по равнине, а затем, извиваясь змейкой, словно врезалась в лесную чащу, исчезая там навсегда.

- Чего стала? Раз пришла – заходи, - раздался рядом хрипловатый мужской голос.

От неожиданности Ариадна вздрогнула.

Из приоткрывшейся двери выглядывал старик. Ариадна вошла в дом и отпрянула в сторону. Из-за полуразвалившейся печи на нее смотрела Лида.

- Лида?.. Боже, как же я рада, - едва слышно произнесла Ариадна и устремилась ей навстречу. - Девочка моя… Какое счастье, счастье-то какое… - бормотала Ариадна, обнимая Лиду, все еще не веря, что перед ней действительно она. Прижав Лиду крепко к себе, Ариадна заплакала.

- Будет бабские нюни тут распускать! - сурово произнес старик, - уходить вам надо. Много тут народу разного шляется, дорога всех так и манит, и с той и с этой стороны интересуются. Неровен час, объявятся. Узелок давай, чего стала, неживая что ли?

Ариадна выпустила из рук узелок, который едва не уронила, и который успел подхватить старик. Он вышел в другую комнату и стал разбирать его содержимое, а Ариадна опустилась на скамеечку, что была у печи. Рядом с ней присела Лида. Обнявшись, они сидели молча. Каждая из них думала о своем, о пережитом. Для слов просто не было сил.

Тишину нарушил старик.

- Пойдешь в ночь одна, так безопасней. Девка останется пока здесь, ей высовываться нельзя, - проговорил старик, обращаясь к Ариадне. - Больно уж вами все интересуются, и ты видно важная птица. Колечко-то спрячь куда на тело подальше. Нечего всем показывать, что ты имеешь отношение к великой организации - масонской ложе «Великий восток Франции!»

Эту фразу он произнес с особым пафосом, поднимая верх указательный палец. Ариадне показалось, что его лицо в этот момент даже просветлело, и на нем появилась некая одухотворенность.

- Сослужило оно тебе службу, и пусть до лучших времен отлежится в надежном месте, - ворчал уже старик. Потом как-то вдруг весь обмяк, ссутулился. По выражению его лица было видно, что он хочет спросить что-то важное. Но только и смог выдавить из себя: «Какой теперь Париж?» И сделав паузу, тихо добавил: «Как же мне хочется хотя бы еще раз в жизни просто пройтись по улицам Парижа».

На лице Ариадны застыл немой вопрос: «Этот старик и Париж? И откуда он может знать, что я была там недавно?» Ариадна молчала, она не могла заставить себя произнести ни слова. «Что я могу рассказать этому странному человеку о Париже? Да и какой Париж он знал, каким остался в его памяти? Ведь у каждого этот город свой, разный. Одинаковым остается только память. Тот, кто хоть раз побывал в Париже, уже никогда не забудет его. Не зря же говорят, что если ты в молодости не был в Париже и если ты в старости не был в Париже, свою жизнь ты прожил напрасно».

Ариадна изучающим взглядом смотрела на старика. Только теперь она обратила внимание, что за глубокими морщинами скрываются черты истинного аристократа. «Наверное, в молодости он был очень красив. И что же должно было произойти такое, что заставило его оказаться в такой глуши, в этом полуразвалившемся доме?» Не покидало ощущение, что она его где-то видела, и что это лицо ей очень знакомо. «Феофан, ну, конечно же, Феофан. Боже, как же он похож на Феофана», - пронеслось в сознании Ариадны. Ей даже стало не по себе. «Но это только внешнее сходство, когда же он начинает говорить, нет, ворчать, то становится даже неприятным», - успокоила себя Ариадна.

Она окинула взглядом странное жилище. В глаза бросалось то, что было оно совсем не обжитым, скорее, заброшенным, а голые стены напоминали больше временное пристанище.

- Можешь не отвечать на мой вопрос, - тихо произнес старик. - Ты права, у каждого этот город свой. Ты знаешь его одним, я – другим.

- Но-о-о?.. – удивленно произнесла Ариадна.

- Не стоит, ничего не говори, в твоих глазах я и так читаю все, что мне надо, - бросил на ходу старик, удаляясь в соседнюю комнату. - Лучше передохни перед дорогой.

Как долго Ариадна спала, она не знала. Сквозь сон к ней пробивался какой-то голос, она даже слышала, что ее кто-то зовет. «Он такой странный, но вроде бы мне знаком, но вот только кому он может принадлежать?» - делала она над собой усилие, чтобы вспомнить. Но у нее ничего не получалось.

- Пани, пани, прашинайтесь, - тихо звали Ариадну. – Пани, пани, вам трэба уставаць.

Вновь сделав над собой усилие, Ариадна открыла глаза. Память медленно возвращала ее и к событиям последних дней, и в этот неприветливый странный дом, и к этим людям. Перед ней на корточках сидела Лида, с тревогой в глазах поглядывая на дверь.

- Ужо прыходзиу, - шепотом произнесла Лида. - Казау, каб я з вами ни аб чым ни размауляла. Тольки я вам вот што скажу…

Скрипнула дверь, в комнату заглянул старик. Выражение лица его было злым.

- Пошла прочь, - цыкнул он на Лиду. - Чего расселась. Лида стремглав бросилась в приоткрытую дверь.

- Вечереет, пора подниматься, развалилась здесь, - пробурчал старик. В его голосе сквозило неприкрытое раздражение, граничащее с пренебрежением.

Ариадна медленно поднялась. За окном действительно было темно. Ей казалось, что прилегла она только на часок, а проспала, оказывается, почти целый день, не заметив даже, что старый сундук, что стоял за печью и на котором она расположилась, был твердым, да еще с какими-то металлическими бляшками. «Боже, и в кого я превратилась? У меня утратилось не только чувство времени и реальности, но и всякие ощущения», - с ужасом подумала Ариадна, пытаясь привести себя в порядок. О зеркале она уже не мечтала. Ариадна к своему ужасу отметила, что такие мысли ей вообще не приходят в голову в последнее время.

- Пойдешь в сторону Минска, это дальше, надо будет сделать круг, но надежнее. На Сморгонь тебе нельзя, твой маршрут, скорее всего, вычислили. Корреспондентику твоему, который на передовой материал собирал на позициях русских, уже указали на дверь. Выдворили его, говоря иными словами, Янек показал на него как на особо ценного агента, который шпионит против России, - произносил старик, исподлобья глядя на Ариадну и внимательно следя за выражением ее лица.

Ариадна не проявляла никаких эмоций, и просто смотрела на старика. За время своих злоключений, она научилась больше слушать и не выказывать отношения к сказанному ни внешне, ни через какие-то действия. Старик сделал паузу и, не дождавшись от Ариадны никакой реакции, продолжал, разложив перед ней карту:

- К утру вот в этом месте выйдешь к хутору, там передохнешь. Перед Минском остановишься в селе. Оно небольшое, всего три холупы. Опасаться нечего, живут только в одной. Оттуда тебя доставят к Розенбергу, - наставлял Ариадну старик.

Отдашь ему вот это. Он протянул ей конверт, в который была вложена поздравительная с днем ангела открытка, обернутая в красивую тонкую пергаментную обложку. А на словах скажешь: «Отремонтировано восемь платформ, готовится два состава для переброски войск, санитарный поезд и бронепоезд уже несколько дней находятся в полной готовности».

С собой возьмешь только это. Если кто и остановит, скажешь, что к свояснице на именины идешь в соседний хутор. Будут расспрашивать, кто такая, скажешь, что из местных, из Смольских, а звать Казимирой.

Старик -Что? Уже за харчами? Не рано ли? – кричали ему вдогонку.положил перед Ариадной два вышитых рушника, да искусно связанную крючком скатерть. «Какая красота», - с восхищением рассматривала она вещи. Когда же Ариадна развернула скатерть, то не могла отвести от нее глаз – узор был выписан ровными стежками. Это была такая тонкая работа, что на нее хотелось смотреть и смотреть.

- Что, вспомнила свое ремесло? – с иронией в голосе произнес старик.

- Может оно хоть теперь тебе пригодится, кружевница.

Ариадна отпрянула в сторону. Она с ужасом смотрела на этого странного старика, больше напоминающего теперь палача, который очень методично, раз за разом, делая ей больно, пытается уничтожить, приготовив медленную мучительную смерть.

Не дав ей опомниться, старик швырнул ей платок из грубой ткани.

- Собирай барахло, уходить надо, - пренебрежительно процедил он сквозь зубы, распахивая перед ней дверь.

Ариадна в последний раз глянула на неприветливое жилище. Ее взгляд встретился со взглядом Лиды, в глазах которой застыл неподдельный ужас. Она осторожно выглядывала из-за печи, так, чтобы этого не заметил старик. Ариадна понимала, что та хочет сказать ей что-то важное, о чем-то предупредить, но не может этого сделать. Посмотрев на нее, она едва уловимым кивком головы дала понять Лиде, что благодарна ей за поданный знак.

- От кого Розенбергу передать информацию? Звать-то вас как будет? – спросила напоследок старика Ариадна.

- Не к чему тебе это, а если люди Розенберга сомневаться станут, скажешь, что Рудкис послал. А кто это – не твоего ума дело.

Ариадна отошла от жилища совсем на небольшое расстояние, как вдруг что-то заставило ее остановиться. Она начала осматривать себя, потом ощупывать одежду и пришла в ужас. «Как же я могла? Как же так получилось? Кольцо, мое кольцо, мой оберег», - бормотала Ариадна, которая уже бежала в сторону мрачной холупы. «Я не могла его потерять. Оно обязательно должно быть там, может, закатилось за сундук», - подгоняла она себя.

Ариадна буквально ворвалась в дом и от неожиданности остановилась как вкопанная. Он был пуст, будто тут никого и не было вовсе. Ничто не напоминало о еще недавнем присутствии здесь людей. Разбросанные стулья, валяющееся возле открытого сундука тряпье. Создавалось впечатление, что здесь хотели найти что-то очень ценное. И никаких признаков жизни в этом Богом забытом углу. «Какая же я дура!» - мгновенно пронеслось в сознании Ариадны. «И как я все не поняла сразу? Почерк тот же. Даже разбросано все как-то одинаково. Значит и в лесу, и здесь – все это не более чем инсценировка, чтобы пустить меня по другому, кому-то очень нужному, маршруту. И кольцо пропало не случайно. Сон… Непривычно глубокий сон …»

Ариадна присела на край сундука, осматривая все вокруг, в надежде найти кольцо. Она воспроизводила в памяти время, проведенное в этом доме. «Старик, ворчание, сухие бублики, которые были такими черствыми, что их пришлось размачивать в чае с морковной заваркой. Морковная заварка… А была ли это морковная заварка? Именно после странного чая началась нестерпимая головная боль. И потом наступил тяжелый сон», - пыталась выстроить события Ариадна.

«Старик просто украл кольцо у меня, или же взял, чтобы вернуть обратно хозяевам. Значит, меня больше не оберегают. Но кольцо мне дал Феофан. Он не мог со мной так поступить. А может, этот странный старик просто захотел присвоить его себе, и таким образом доказать кому-то свою причастность к масонской ложе «Великий Восток Франции», от упоминания о которой он просто трепетал».

Ариадна понимала, что ей надо бежать, бежать как можно скорее от этого мрачного места подальше, но что-то удерживало ее, а ноги были словно ватные. Сделав над собой усилие, она все же поднялась и, не осознавая почему, медленно стала приближаться к соседней комнате, куда старик не подпускал никого. Подойдя к двери, она осторожно приоткрыла ее. От увиденного, ее охватил холодный ужас – связанный по рука и ногам, с кляпом во рту на полу, скорчившись, лежал Янек.

- Янек! Янек! – бросилась к нему Ариадна, пытаясь перевернуть. Но он был таким тяжелым, что от нее потребовалось немало усилий, чтобы это сделать.

- Янек! Янек! – бормотала Ариадна, хватаясь то за веревки, которыми были связаны руки, то за те, которыми связали ноги. Она никак не могла вытащить кляп. У нее ничего не получалось и от бессилия из глаз потекли слезы.

- Янек! Янек! Ну, что же мне делать? – рыдала она уже.

Янек был неподвижен. Наконец, она буквально вырвала кляп изо рта, но Янек все равно не подавал признаков жизни. Ариадна била его по щекам, надавливала руками на грудь, пытаясь заставить дышать, но все было тщетным. Вдруг раздался едва уловимый стон, больше напоминающий предсмертные хрипы.

- Янек! Янек! – тормошила его Ариадна, собрав последние силы.

- У-.хо- ди…, ухо…ди… те…, опас …, - прохрипел Янек и затих.

Ариадна от страха впала в какое-то оцепенение. Сознанием она понимала, что надо бежать, но ноги не слушались ее. «Янек, Янек, простите меня, это я во всем виновата. Какая страшная судьба. Может вы были и правы тогда, в Бельгии, я просто продлила ваши муки, а господь посылал вам смерть как избавление», - рыдала Ариадна.

Она собрала все свои силы, чтобы подняться и покинуть этот дом. Ариадна металась, не зная как поступить, какое решение принять. Очевидным было только одно – идти в сторону Минска нельзя ни в коем случае. В эти мгновенья она пыталась вспомнить все, что могло подсказать верное направление – ее разговоры с Тристаном, Янеком и Лидой, наставления пани Марыли. Теперь важна была каждая деталь, интонация, выражение лица, все то, на что тогда не обращалось внимание. Вдруг вспомнилась карта, по которой старик объяснял ей дорогу на Минск. Только теперь в сознании всплывали другие, обозначенные там разными стрелками маршруты. Еще и еще раз проанализировав все, что она смогла воспроизвести в памяти, Ариадна бросилась бежать в противоположную сторону.

Не останавливаясь, она шла до тех пор, пока не забрезжил рассвет. Только убедившись, что мрачное место осталось далеко позади, Ариадна присела передохнуть. По ее подсчетам, она не прошла и половины пути. Спасение теперь в том, чтобы уйти как можно дальше, запутать следы, затеряться.

«Меня ждут в Минске, до города – приблизительно два дня пути. Значит, за это время я должна добраться до Сморгони и постараться перебраться через линию фронта под видом местной жительницы. Предположим, еще день меня будут ждать, думая, что заблудилась, или случилось в дороге что-то непредвиденное. Можно накинуть один день. Потом начнут искать, судя по последним событиям, все: и с той, и с этой стороны», - пыталась реально оценить свое положение Ариадна. «Но волноваться начнут уже сегодня утром, когда я не появлюсь на хуторе. Выждав какое-то время, видимо, пошлют кого-то с сообщением о моем исчезновении. Но это все равно один день». Ариадна сняла жупан и стала ощупывать его там, где были зашиты документы, которые дала ей Марыля. Убедившись, что они на месте, Ариадна с облегчением вздохнула.

 

Силы были на исходе. Дорога вконец измотала Ариадну, она буквально валилась с ног. Ей приходилось прислушиваться к каждому шороху, хоронится, когда замечала что-то подозрительное, и только убедившись, что ей ничто p- Ваша супруга, госпожа Шереметьевская, обнаружена нами и находится в прифронтовой зоне./pдва дня пути. Значит, за это время я должна добраться до Сморгони и постараться перебраться через линию фронта под видом местной жительницы. Предположим, еще день меня будут ждать, думая, что заблудилась, или случилось в дороге что-то непредвиденное. Можно накинуть один день. Потом начнут искать, судя по последним событиям, все: и с той, и с этой стороны», - пыталась реально оценить свое положение Ариадна. «Но волноваться начнут уже сегодня утром, когда я не появлюсь на хуторе. Выждав какое-то время, видимо, пошлют кого-то с сообщением о моем исчезновении. Но это все равно один день». Ариадна сняла жупан и стала ощупывать его там, где были зашиты документы, которые дала ей Марыля. Убедившись, что они на месте, Ариадна с облегчением вздохнула.не угрожает, вновь продолжать движение. Наконец, лес заметно поредел. «Значит, впереди или селение, или поле, но, главное, что я смогла пройти самый сложный отрезок пути», - с облегчение отметила про себя Ариадна.

Выбравшись из леса и обойдя стороной не то хутор, не то небольшую деревню, она приблизилась к основной дороге и затаилась в придорожном кустарнике. Оттуда ей хорошо были видны вдалеке речушка, которая рассекала дорогу, и небольшой деревянный мост, перекинутый через нее. Ариадна внутренне приободрилась: «Кревлянка, это наверняка, Кревлянка, о которой рассказывала пани Марыля. Значит, впереди, где-то недалеко Крева». Это местечко на карте у старика было отмечено синим кружочком. Но перед ним проходила сплошная синяя линия, которая прерывалась лишь в некоторых местах. Они тоже были обведены синими кружочками, но меньших размеров.

«Я дошла! Я, кажется, дошла!». Ариадна даже почувствовала какой-то прилив сил, ее душа ликовала. Ей захотелось обнять целый свет. Сбросив с себя тяжелый жупан, отбросив в сторону узелок с подарками, она закружилась от счастья, подставляя свое лицо навстречу уставшим за лето солнечным лучам, простирая к ним руки. Неяркое солнце уходящего августа ласкало. Ариадна распустила волосы. Легкий ветерок перебирал их, разбросавшихся по плечам, его тепло обдавало все тело. «Боже! Как хорошо! И какое это счастье иметь возможность наслаждаться свободой, ничего не боясь, ни от кого не скрываясь. Эти красоты, этот мир, эта тишина!» После пережитого, Ариадне казалось, что, наконец, она, как никогда, близка к тому, чтобы обрести долгожданную свободу. Ее теплый уютный дом, любимая Москва, дорогие ей люди. Она так стремится к ним! Если бы они знали, как она к ним стремится!

«Какая тут необычная тишина?!», - как-то само собой пронеслось в сознании Ариадны. Она окинула взглядом селение. Но там не было видно ни людей, ни скота. Ариадна, не заметив никаких признаков жизни, стала прислушиваться. Кругом стояла глухая тишина. Было ощущение безжизненного пространства. Стало как-то не по себе. «Пугающая тишина, странная тишина, мертвая тишина», - тихонько произносила Ариадна, оглядываясь по сторонам и с опаской поглядывая то в сторону леса, то в сторону реки. Не покидало чувство некоего временного затишья, после которого обязательно должно произойти что-то очень важное. Ариадна подобрала вещи. Нужно было уходить, и поскорее.

- Русиш баб, эй, русиш баб, - раздалось рядом.

Ариадна прислушалась.

- Русиш баб, уходи, - доносился до нее чей-то тихий голос.

Нет, она не ошиблась, здесь действительно кто-то был, и звали явно ее. Ариадна вся сжалась от страха. Медленно повернувшись, она увидела молоденького фрица. Он махал ей рукой так, будто просил освободить дорогу и не мешать. Ариадна растерялась и ничего не могла сообразить - куда уходить, почему, кому она мешает, что здесь происходит? Еще через мгновенье Ариадна замерла от неожиданности. Лес словно ожил. В движение пришли деревья, они медленно стали выдвигаться вперед. «Это же пушки!» - ужаснулась Ариадна и интуитивно бросилась бежать вперед.

- Русиш! Русиш! Там стреляйт!- кричали ей вдогонку.

«Немцы, пушки, безжизненное пространство, я пришла на немецкую батарею и все это время за мной наблюдали?!» - уже мчалась что было мочи в сторону реки Ариадна.

«Главное – успеть добежать до Кревлянки, пока начнется артиллерийская подготовка», - подгоняла она себя. Ариадна едва успела перебежать мост, как раздались первые залпы. Обхватив голову руками, она упала на землю, слилась с ней, и буквально вдавила себя в нее. Непрекращающийся шквал огня. Снаряды рвались повсюду. «Видимо, это и есть та самая синяя линия, которая была отмечена на карте старика», - только и успела подумать Ариадна.

Огонь прекратился также неожиданно, как и начался. Ариадна осторожно подняла голову. Вдалеке было видно, как словно вырастая из земли, цепью выходили солдаты. «Значит, там наши окопы», - отметила про себя Ариадна и стала отползать в сторону, чтобы постараться обойти поле сражения со стороны леса. Послышались команды, раздались крики. Началось наступление. Лязг оружия, ругань, проклятья, стрельба. Ариадна вновь вдавила свое тело в землю, и в голос, так, чтобы ее молитву услышал Всевышний, заговорила: «Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится. Говорит Господу – прибежище мое и защита моя, Бог мой, на которого я уповаю...» Казалось, что бой продолжался вечность. Но, судя по тому, что уже отчетливо слышалась русская речь, теснили немцев.

Над полем нависла тишина, она наступила вдруг, неожиданно. Ариадна осторожно приподнялась. Все пространство было устлано человеческими телами. Кто-то стонал, кто-то звал на помощь. Русские, немцы, боль у всех была одна. Кого-то с безысходностью уже примирила смерть. Пригнувшись, Ариадна бежала в сторону окопов. Ее внимание привлек стон, переходящий в крик отчаяния. Оглянувшись, она увидела священника. Он корчился от боли. Ариадна бросилась к нему. Разрывной пулей ему буквально разворотило все бедро.

- Сейчас, сейчас, потерпите, потерпите еще чуть-чуть, – приговаривала Ариадна, пытаясь развязать свой узелок. От волнения у нее ничего не получалось. Наконец она выхватила рушник и стала перевязывать рану.

- Потерпите, тут недалеко, скоро будем у своих, - успокаивала священника Ариадна, пытаясь приподнять его так, чтобы он мог опереться на ее руку.

Но у Ариадны просто не хватало сил, чтобы вместе со священником сделать хотя бы несколько шагов вперед.

- Оставь меня, не стоит, вместе мы не дойдем, - сквозь стон произносил священник. - Видно так угодно Богу. А тебя он вознаградит за муки и доброту. Иди с Богом.

- Как звать вас? - спросила Ариадна.

- Запомни: полковой священник Иеромонах Анатолий, выполнял свои пасторские обязанности около раненых и умирающих.

Вдруг Ариадна почувствовала сладковатый привкус во рту, подступала тошнота, закружилась голова, тело становилось безжизненным. Она попыталась сделать шаг вперед, но ноги не слушались. Силы покидали ее. Ариадна только и смогла опуститься рядом со стонущим священником.

- Газовая атака…Вот и отмучались, вот и послал нам Господь избавление от мук, - последнее, что смогла услышать Ариадна.

 

Ей снился очень красивый сон, будто парит она над миром, огромным, с яркими необычными красками, наслаждаясь свободой полета. Но вдруг откуда-то стали наплывать голоса, и полет прервался. Ей стало безумно жаль, что этот мир, которым она так наслаждалась, кто-то хочет у нее отнять. И она прилагала неимоверные усилия, чтобы остаться в нем - кого-то просила отпустить ее на свободу, к кому-то неведомому и незримому обращалась с мольбами. Но голоса только усиливались.

«Вероятнее всего, если судить по симптомам, отравление вызвано тремя различными газами. С несомнением можно установить присутствие хлора. Что касается других газов, то можно предполагать фосген, и может быть циан или сложные органические ароматические соединения», - переговаривались между собой какие-то незнакомые ей люди.

Голоса становились едва слышными и пропадали вовсе, и вновь она возвращалась в мир покоя и благоденствия. Но ее кто-то звал, она отчетливо слышала свое имя. И голос был до боли знакомым.

-Ариадна Проханова, как она похожа на Ариадну Проханову, дочь князя Проханова, ну, просто, как две капли воды, - произносил женский голос.

- Но графиня, есть документы, мы нашли их во внутреннем кармане ее свитки. По ним она значится как Каролина Велембовска, - отвечал ей кто-то.

- Странно, такое поразительное сходство, - недоумевали в ответ.

- Еще есть письмо к родственникам, поздравительная открытка с днем ангела. Да и не могла княгиня оказаться в такой глуши, и к тому же в таком виде. Тем более, из документов следует, что она из Белостока, - не соглашались с ней.

Воцарилась тишина.

- Графиня Толстая, все ли готово к приему раненых? – спросил кто-то обеспокоенным голосом. И не дожидаясь ответа, проговорил: «Срочно готовьте санитарный транспорт. Немцы вновь предприняли газовую атаку.

- «Летучка» в составе двух врачей, фельдшера и трех сестер готова к вывозу пораженных отравляющими газами, - четко докладывала графиня. Какая бесчеловечность, за сутки это уже седьмая атака, - удрученно добавила она.

«Графиня, графиня…, графиня Александра Толстая …, это ее голос». Из глубин подсознания наплывали воспоминания – Москва, их дом, графиня на представлении отцом молодых исполнителей. «Я обязательно должна о себе дать знать. Я - Ариадна, я – Ариадна», - пыталась произнести она. Ей хотелось кричать, кричать так, чтобы все услышали, что она – Ариадна. Но у нее не было сил.

- Скорее! Скорее! Пошлите за доктором! Ей совсем плохо! – послышались голоса.

- Срочное кровопускание с последующим вливанием солевого раствора, и не забудьте соблюсти пропорцию – количество солевого раствора должно быть несколько меньше, чем выпущено крови, - раздался мужской голос. В нем была тревога. - Какая утонченная красота, война не щадит никого! Будем молить Всевышнего, чтобы она выкарабкалась, - добавил он после некоторой паузы.

- Графиня, не забудьте указать в отчете, сколько 8-ым конно-санитарным транспортом на 57 Сморгонском участке фронта было вывезено в госпиталь отравленных газами и сколько эвакуировано, в том числе и местных жителей, и не забудьте в этот список включить Каролину Велембовску. – с грустью в голосе проговорил он.

 

В доме уже который день стоял переполох, казалось, что все пришло в движение – суетились слуги, дворецкий, князь постоянно отдавал какие-то указания, к графине часто звали доктора, он выписывал последние рекомендации. Путь для всего семейства Прохановых предстоял дальний и нелегкий. Они отправлялись в Испанию, но нужно было еще добраться до Севастополя, а оттуда морем плыть много дней. И это обстоятельство заставляло беспокоиться за здоровье княгини.

Одна Анастасия была безмерно счастлива. «Я не верю, я просто не верю своему счастью! Как здорово! У нас будут остановки, и я увижу Италию, Париж и, конечно же, Феофана! И тогда! И тогда могут сбыться все мои мечты! Он обязательно покажет меня лучшим европейским импресарио и у меня появится возможность проявить себя. Я обязательно выйду на большую сцену! Я покорю весь мир!» - кружилась от счастья Анастасия. «Я буду в Париже! Я еду в Париж!» - выкрикивала она в пространство.

«Париж! Париж!» Вдруг что-то остановило ее, Анастасия опустилась в кресло, где они так любили с Ариадной по вечерам устроившись поудобнее, поделиться друг с другом самым сокровенным. Теперь в их девической она сидела одна. Здесь все было, как и прежде в их далеком детстве, - те же вещи, приборы на туалетном столике, китайская ширма, только не было Ариадны.

Анастасия затихла. Ей больше всего на свете хотелась, чтобы отворилась дверь и своей легкой изящной походкой в комнату вошла Ариадна. И тогда бы их дом вновь наполнился счастьем. Последнее время здесь была одна печаль. Домочадцы, слуги, и даже дворник - все жили надеждами хоть на какую-то весть о Шереметьевском, Ариадне. Их одинаково любили – жизнерадостную Ариадну, и очень учтивого, хорошо воспитанного Николя. Но их не было, и эта тема в последнее время в доме находилась под запретом. Все не просто переживали. Неизвестность угнетала.

Но больше всего тосковала княгиня. Любое известие о дочери вызывало у нее нервный срыв, она очень сдала, за ее здоровье опасались. Теперь она жила надеждой на скорую встречу в Париже с Феофаном, который обязательно расскажет ей об Ариадне, поможет разузнать, где ее дочь. Предстоящая поездка приободрила княгиню, у нее даже появился интерес к жизни, она заказала себе гардероб по последней парижской моде и ненадолго стала выходить в свет.

Некоторое улучшение состояния княгини, ее стремление поскорее отправиться в поездку окончательно убедило князя в правильности принятого решения. Оно далось ему нелегко, в очень уж сложное время они покидают Россию. «Ермолай, видимо, оказался как всегда прав. Во всей этой политической суете, придворных интригах нет никакого толку. А в смутное время нужно думать о доме, близких людях, о том, как их уберечь. В Европе дел тоже много. Меня ждет неугомонный Церетели, старик Феофан. Но самое главное, я смогу хоть что-то узнать об Ариадне, Шеретьевском, а возможно, и воссоединиться с ними. Это спасет княгиню. В Россию я смогу вернуться всегда, ведь в Европу мы уезжаем ненадолго», - успокаивал себя князь, подбирая весомые аргументы в пользу их отъезда.

 

- Я так благодарен, я так благодарен вам, как и все мы. Этот скандал, эти аресты, только благодаря вам мы все, наконец, возвратились, к нормальной жизни, - не уставал повторять Рубинштейн, забегая вперед перед Потаповым и рассыпаясь в любезностях.

- Прекратите этот маскарад, - цедил сквозь зубы Потапов, улыбаясь через силу и раскланиваясь с гостями. - Все уже закончено, просто передайте своим ослам, что работать надо чище, а любая революция – это очень выгодный бизнес, и заметьте, для тех, кто хочет хорошо заработать. Впредь прошу придерживаться установленных правил. Повторения быть не должно.

- Позвольте, уважаемый господин Рубинштейн, немного отвлечь господина Потапова от вашего разговора. Вам не кажется, что вы и так несколько злоупотребили вниманием нашего гостя, - проговорил Мезерв.

- Что вы? Что вы? Извольте, многоуважаемый, ведь речь идет о самом управляющем «Нэшнл Сити банк»! - заискивающим тоном лебезил Рубинштейн.

- Господин Потапов, я хотел бы представить вам нового посла Соединенных Штатов в России господина Френсиса, - с некотором пафосом в голосе произнес Мезерв. Раскланиваясь с собеседниками, Потапов прокручивал в сознании недавно полученную информацию. «Мезерв. После прибытия в Петроград быстро оброс нужными связями и знакомствами. Практически произвел полномасштабную экономическую разведку в стране, хотя открыть филиал своего банка в России так и не смог. Похоже, такой цели он и не ставил».

Потапов, быстро покинувший прием по случаю юбилея ассоциации банков, остался доволен своим, пусть и коротким, но таким полезным пребыванием: протокол по времени соблюден, почтение засвидетельствовано. «Главное, что я проверил себя и получил полезную информацию. Ермолай верно вычислил стратегическое направление. Мы двигаемся навстречу заокеанскому континенту, и континент идет навстречу нам. Наше партнерство может быть полезным».

В приемной его ждал генерал Батюшин. Он явно нервничал. Разговор предстоял нелицеприятный.

- Вы что устроили представление на весь свет?! Следственная комиссия! Да еще особая! И не какая-нибудь, а по борьбе с саботажем и экономическими диверсиями! Аресты! Взятие под стражу, да кого? Известнейших и влиятельнейших банкиров, промышленников тире опасных шпионов, с вашей точки зрения! – орал на генерала Потапов.

- Но, позвольте! – пытался оправдываться Батюшин.

- Извольте выслушать! Вы уже все сказали вместе с вашими лучшими специалистами контрразведки – Орлов, Малофеев, Резанов, Логвинский, да еще Бог знает кто! Уволить всех к чертовой матери, или отправить на фронт!

- Мы располагаем сведениями, что из нашего ведомства произошла утечка информации, - четко докладывал Батюшин.

Он всегда мог собраться в ситуации, когда эмоции брали верх, особенно у начальства, выстроить формат отношений и трезво посмотреть на вещи, а главное, предложить вариант решения проблемы.

– Манасевича – Мануйлова не склоняли к взятке. У нас есть основания полагать, что вся эта затея по задержанию при ее получении – хорошо продуманная и блестяще проведенная операция, срежиссированная очень профессиональным человеком, возможно даже, из нашего ведомства, - продолжал Батюшин.

- Что вы этим хотите сказать? – уже более сдержанно произнес Потапов.

- Скорее всего, Манасевич знал, что его задержат за взятку, организаторы этого спектакля сами допустили утечку информации, чтобы это самое задержание обязательно состоялось, - выдвигал аргументы в пользу своей версии Батюшин.

- Продолжайте, я вас слушаю, ваши рассуждения не лишены логики, пожалуйста, аргументируйте, - проговорил Потапов, кивком головы предлагая Батюшину сесть. – Николай Степанович, вы отдаете себе отчет в том, что действия контрразведки нанесли сильнейший удар по международному престижу России, авторитету лично Государя? Только немой не рассказывает на каждом перекрестке, что царь с царицей покрывают изменников и шпионов.

- Слухи, сплетни названного вами характера по этому поводу – тоже одна из составляющих грандиозной диверсии по подрыву авторитета России, - парировал Батюшин.

- В защиту так называемых «пострадавших» поднялись все, кому ни лень – англичане, французы, американцы. Иностранная пресса дописалась до того, что вашу блестящую в кавычках операцию называет не иначе, как еврейский погром! – не то с досадой, не то с сожалением в голосе произносил Потапов. - Не мне вам рассказывать. Вот, полюбуйтесь, - «разгул реакции», «беззаконие», и еще всякая чепуха.

Потапов швырнул Батюшину целую пачку газет. Наши агенты за кордоном только и занимаются тем, что отслеживают ситуацию в странах пребывания.

- Повторяю, все было сделано правильно. Терпеть эту вакханалию дальше было просто нельзя. Чрезмерная лояльность властей привела к тому, что шпионская деятельность на территории России осуществляется открыто, нагло, даже с некой издевкой над нашими спецслужбами, - теперь уже Батюшин переходил на повышенные тона. – Сколько нам понадобилось времени, чтобы прикрыть центр шпионажа в столице, - гостиницу «Астория?». Мы разве не знали, что это удобная крыша для противника? Мы располагали всеми данными о том, что этой работой руководят ее сотрудники – Рай, Кацнельбоген и другие? И что? Целых два года понадобилось нам, чтобы, заметьте, не арестовать шпионов, а закрыть гостиницу! Из контрразведки уже тогда сделали посмешище, - в сердцах произносил Батюшин.

- Но вы-то, как никто другой, понимаете ситуацию. Надо было действовать тоньше, хитрее, - уже более спокойным и даже поучительным тоном произносил Потапов. - Теперь не время ссориться с кастой. Из-за ваших просчетов все закончилось тем, что эти ваши промышленники и банкиры, которых в конечном итоге пришлось отпустить из-за скандала со взяткой «очень принципиального представителя» вашего ведомства, напрямую вышли на царя и очень прозрачно намекнули ему, что конфликт с ними – не в интересах России.

- Дмитрий Рубинштейн, тесно связанный с немцами через «Ниа-банк» Олафа Ашберга, летом этого года в докладе кайзера о развертывании подрывной работы назван «самой многообещающей личностью», промышленники Шапиро, Шполянский, сахарозаводчик Ьабушкин и иже с ними, - перечислял Батюшин. - Далее. Контрразведка копнула фирму Нобеля, Внешторгбанк, Международный банк, где при обысках нашли циркуляры германского генштаба № 2348 и 2348-бис. И это, вы скажите, каста?! К сожалению, в этой стране все продается и покупается! – в сердцах бросил Батюшин. – Но это еще не самые крупные фигуры. От них просто тянутся ниточки к настоящим «китам»: Бродскому, Цейтлину, Гинзбургам. Разве мы об этом не знаем? Да, что тут говорить? Разрешите идти?!

Не успел Потапов ответить, как отворилась дверь, и вошел Ермолай Алексеевич. Он был взволнован.

- Извините, я хочу воспользоваться присутствием Николая Степановича и подтвердить предположения контрразведки о том, что ситуация со взяткой Манасевича – это хорошо спланированная акция. Источник в США подтвердил факт открытия на его имя счета в «Нэшнл Сити банк», естественно, на подставное лицо, и перевода туда крупной суммы денег. Не вызывает сомнения и тот факт, что операция «Манасевич», так назовем ее условно, подготовлена не без участия очень профессиональных специалистов, и даже не исключаю, нашего ведомства. Это прослеживается по почерку, характерному для наших спецслужб, - докладывал Ермолай Алексеевич.

- У вас есть какие-то соображения на этот счет? – не менее взволнованно произнес Потапов.

- Да, мы проанализировали контакты наших сотрудников и отобрали несколько кандидатур, в том числе работающих за кордоном, - ответил Ермолай Алексеевич. – Разрешите начать внутреннее расследование?

- Прошу провести эту работу в максимально короткие сроки, подключите к ней Николая Степановича, предварительные материалы прошу представить завтра, - отдавал приказания Батюшину и Ермолаю Алексеевичую Потапов. Батюшин первым покинул кабинет. Задержавшемуся Ермолаю Алексеевичу Потапов напомнил: «Я жду вашего доклада и о завершении операции по выявлению особо ценного агента».

- Мы обрабатываем материал. Мне кажется, что это звенья одной цепи, и теперь появляется возможность выстроить их последовательность.

 

«Я, кажется, недооценил Ермолая, быстро работает, черт, нюх, как у борзой на охоте. Несмотря на возраст, все схватывает на лету, цепкий, въедливый. Этот не отступится, и ни на какие компромиссы не пойдет», - размышлял Потапов.

Пожалуй, впервые за все время службы на душе было неспокойно. Мысленно Потапов проигрывал сценарий действий, выстраивал в определенную последовательность события, которые должны были произойти, сопоставлял с теми, что уже происходят: «Банкиры и торгаши обваливают рубль. Это вызывает рост цен. Затем следует организация дефицита промышленных и продовольственных товаров то в одном, то в другом регионе. Ситуацию используют думцы и газетчики для нападок на правительство. Но главное - подорожанием должны быть не довольны рабочие, и тут агитаторы подталкивают их к забастовкам и требованию повысить зарплату. Аресты агитаторов влекут возмущенные протесты все той же Думы. А на разгон Думы царь никогда не решится, потому что ее поддерживают правительства союзных Англии и Франции».

Потапов углубился в изучение донесений начальника Санкт-Петербургского охранного отделения Гловачева. Перечитав их несколько раз, он остановился на последнем. В нем его больше всего интересовали выводы. «Если население еще не устраивает «голодные бунты», то это еще не означает, что оно не устроит их в самом ближайшем будущем. Озлобление растет, и конца его росту не видать. А что подобного рода стихийные выступления голодных масс явятся первым и последним этапом по пути к началу бессмысленных и беспощадных эксцессов самой ужасной из всех – анархической революции – сомневаться не приходится», - читал Потапов, затем он вновь анализировал донесение и возвращался к сделанным в нем выводам.

Потапов был удовлетворен. В принципе, происходит то, что должно происходить. Вроде бы, все сходилось, но не покидало тревожное чувство. Когда он прислушивался к себе, то понимал, что снова подступает состояние какого-то омерзения. Оно преследовало его все последнее время. Потапов пытался успокаивать себя, списывая плохое настроение на реалии времени и сложившиеся обстоятельства. Но от их осознания становилось еще паршивее на душе.

«Сегодня должна состояться встреча. Но все эти большевики, меньшевики, активистки-феминистки, читай обыкновенные проститутки, ищущие только форму, в которую можно облечь свою продажность. Как же все они мне надоели! И это наше будущее?!» – в сердцах думал Потапов. «И с кем только не приходится вступать в сношения? Но то, что отребье, собранное по всей матушке – России, скоро возьмет власть, нет сомнения. Слишком уж много влиятельных и богатых людей, стран толкает впереди себя под знаменем демократии весь этот сброд не то уголовников, не то социалистов. И набегут они, и заполонят все и вся, и лучшие люди, умы, цвет нации вынуждены будут или прислуживать им, или погибнуть, кто в России, кто, рассеявшись по миру. А то, что исход очевиден, уже не вызывает сомнения. Проханов, князь Проханов … Он один из первых покидает Россию, еще не понимая, что, скорее всего, навсегда. И хорошо делает. Так будет лучше и для нас, и для него. А сколько еще таких Пpрохановых, истинных патриотов России вынуждены будут проститься со своей родиной».

В последнее время, прагматичный Потапов стал замечать за собой некую склонность к сентиментальности, пространным размышлениям о смысле жизни. Но больше всего раздражало его не покидающее, постоянно преследующее чувство тревоги. Это отвлекало его, не позволяло сосредоточиться. А Потапов как никто другой знал, что волнение, неуверенность – плохие союзники в серьезных делах.

 

«Не нравится, ох, как не нравится мне вся эта история. Слишком много совпадений и звенья складываются в одну последовательную цепь», - раскладывал пасьянс Ермолай Алексеевич, сопоставляя события последнего времени, донесения источников, информацию контрразведки, и свои личные наблюдения. Затем он углублялся в изучение очередного дела, откладывал его, что-то обдумывал, брался за другое, и снова откладывал в сторону. Когда же на столе осталось лежать одно единственное, внутри все похолодело. Открывать его не хотелось, как не хотелось верить в то, что подсказывала ему интуиция.

Кабинет уже погрузился во мрак, а Ермолай Алексеевич все сидел за своим столом перед последним делом, не решаясь открыть его. Еще немного подумав, он отправил материалы в сейф. «Утро вечера мудренее. Может все мои предположения - это полная чушь? Нужны доказательства, и доказательства очень веские», - подумал он, и постарался побыстрее покинуть кабинет. Уж слишком мерзко было на душе.

 

Потапов прохаживался по набережной. Короткие прогулки перед работой вошли у него в систему. Недалеко за ним семенил адъютант, готовый в любой момент выполнить его приказание. Прохладный ветер с Невы всегда отрезвлял Потапова, снимал усталость, напряжение, но сейчас он раздражал. Хотелось сесть в карету и умчаться отсюда прочь. Но Потапов развернулся и вновь направился вдоль набережной, всем своим видом подчеркивая, какое удовольствие ему доставляет эта прогулка. При этом он украдкой бросал взгляды на здание банка.

Жизнь бурлила здесь с раннего утра. В его центральные двери постоянно входили и выходили люди, подъезжали кареты. Наконец, вышел Рубинштейн и тут же с двух сторон за ним устремились какие-то люди. Он сел в поданный автомобиль. Подъехал извозчик и эти двое, буквально вскочив на ходу, устремились за ним. «Мои предположения подтвердились. Филеры… Это агенты наружного наблюдения», - пронеслось в сознании Потапова. «Похоже, это не сотрудники жандармского управления, а контрразведки, - сделал он окончательный вывод. Нужно менять форму и канал связи. Появление больше двух раз в одном месте пусть даже и по поводу посещения банка в личных целях недопустимо, это уже система, за которой следует неизменно подозрение».

- Извозчика! – подал знак адъютанту Потапов. Усевшись на свое привычное место, он приказал ехать в управление.

«Новости! Свежие новости!» - на все голоса кричали разносчики газет. «Думские новости! Покупайте «Думские новости!» Борьба со спекуляцией и повышение цен! Главный воинский начальник Одесского военного округа своим постановлением запретил вывоз золота!» - доносилось со всех сторон.

- Тормози! – приказал Потапов. Через мгновенье он уже держал в руках свежий номер «Думских новостей».

«Золото, золото… Мое чутье не подвело. Доставка груза через Одессу мне никогда не нравилась. Как хорошо, что Ермолай разработал маршрут вывоза архива через Финляндию и Ревель. А с ним при таком сопровождении можно переправлять все, что угодно, в том числе особо ценные документы и вещи». Эти мысли его немного успокоили. В последние дни все шло наперекосяк, а на душе было особенно паршиво.

 

«Золото, золото, откуда у Германии может быть лишнее золото?» Этот вопрос не давал покоя Ермолаю Алексеевичу. Да еще в таких количествах?»

Он все еще находился под впечатлением вчерашнего заседания правительства, после которого они с Потаповым не обмолвились ни словом. Расходились молча, но каждый из них пытался ответить на многие вопросы, связанные со сложившейся ситуацией. Мысли крутились только вокруг одной проблемы – откуда в Россию поступают такие огромные суммы денег?

Перед Ермолаем Алексеевичем все еще стояло обеспокоенное выражение лица Министра внутренних дел Щербакова. «Агитация идет вовсю, располагая огромными средствами из каких-то источников», - докладывал он. Ему вторил Морской Министр Григорович: «Настроение рабочих очень скверное. Немцы ведут усиленную пропаганду и заваливают деньгами противоправительственные организации. Сейчас особенно остро на Путиловском заводе».

«Но откуда у Германии такие огромные средства? Такого просто не может быть!» Этот вопрос был как навязчивая идея. «Все винят Германию, но ее казна пуста, и это для всех очевидный факт. Надо искать, искать ответ на этот сложный вопрос. А ответ на него может оказаться совсем простым, нужно только правильно выстроить последовательность предпринимаемых союзниками шагов, действий».

 

- Материалы очень предварительные, и делать какие-то выводы рано. Слишком уж все серьезно, - докладывал на следующий день Ермолай Алексеевич. - Но кое-что уже можно проанализировать.

- Любопытно, любопытно, давайте взглянем на ваши материалы, - выходя из-за стола и присаживаясь напротив, поговорил Потапов. Он явно был в хорошем расположении духа.

- Нами отслежены некоторые каналы, по которым деньги переправляются в Россию. Батюшин со своими контрразведчиками все сделал правильно и если бы не вполне «конкретная помощь» кого-то, еще раз повторюсь, возможно, из нашего ведомства, его операция имела бы свои результаты. Теперь понятно, и говорить об этом можно с большой долей вероятности, что деньги поступают через банкиров и промышленников, для которых бизнес в России всего лишь ширма для сокрытия подрывной деятельности против нашей страны с целью ее уничтожения, - проговорил Ермолай Алексеевич.

- Почему вы настаиваете на точке зрения, что во всей этой истории замешан кто-то из нашего ведомства? У вас есть какие-то основания так утверждать? – произнес Потапов.

- По почерку видно, что из нашего ведомства и, скорее всего, кто-то из высокопоставленных, - тихо произнес Ермолай Алексеевич, опустив глаза.

- Аргументируйте! – все еще стараясь сохранять дружелюбный настрой, проговорил Потапов.

- По северо-западному направлению используются наши коридоры, окно на границе, о которых знает ограниченное количество сотрудников, - также тихо произнес Ермолай Алексеевич.

- Не хотите ли вы сказать, что…

Потапов не успел закончить свою мысль, как его прервал Ермолай Алексеевич: «Нет, я пока ничего не хочу и не могу сказать, я обращал ваше внимание, что материалы предварительные, и требуют тщательного изучения. Кроме того, мы анализируем сообщения, полученные от источников в Германии и США, из близкого окружения Вильсона. Это тоже поможет ответить на некоторые весьма существенные для нас вопросы».

- Хорошо, я жду доклада в самое ближайшее время. Что с особо ценным агентом? – быстро проговорил Потапов.

- Его деятельность предотвращена на территории Белоруссии во время работы в районе боевых действий, там, где проходит линия фронта недалеко от Сморгони, уже в местах расположения наших войск. Во избежание скандала применен метод выдавливания его за кордон. История, аналогичная той, что была с Джоном Ридом. Тоже журналист, и корреспондент все того же журнала «Метрополитен», и тоже шпион, только вот английский, работающий под прикрытием американских изданий, и под именем Тристана. Он же Филл Бовлинг, каким-то образом имеет отношение к деятельности масонской ложи «Великий Восток Франции», попадал в наше поле зрения по делу, связанному с ее членами из числа русских.

И это еще один сигнал для тщательного изучения планов и действий наших союзников, которые, как показывают последние события, вовсе не союзнические. Полный отчет вы получите в ближайшее время, - проговорил Ермолай Алексеевич. Его несколько вибрирующий голос выдавал не то волнение, не то растерянность.

- Вы чем-то обеспокоены? – спросил Потапов, заметив изменение в его настроении.

- Нет, нет, что вы, сказывается усталость. Супруга постоянно предупреждает меня, а я все ее не слушаю, - с теплотой в голосе произнес Ермолай Алексеевич.

Воспоминания о любимой Симочке всегда вызывали у него благодушное настроение. Очень хотелось оказаться с ней рядом, почувствовать ее заботу, которой она всегда окружала.

Никогда доклад не давался ему с таким трудом. Ермолай Алексеевич сидел в своем кабинете, не решаясь зажечь свет. Ему казалось, что так легче пережить всю ту ложь, которую он вынужден был сказать по поводу особо ценного агента. «И что я смогу написать в отчете?» - задавал он себе вопрос. «О том, что это никакой не ценный агент, а попавшая в страшную ситуацию Ариадна, и что я, как мог, направлял ее по наиболее безопасному пути, если это вообще применимо к случившемуся?»

Мысли об Ариадне терзали душу, он гнал их от себя, не зная, что предпринять. Ясно было одно – Ариадны больше нет. Еще никому не удавалось пережить сильнейшую газовую атаку, оставалось только надеяться на чудо. Но чудес не бывает. «Правильно ли я все-таки поступил, ничего не сказав князю Проханову?» - терзался сомнениями Ермолай Алексеевич. «Наверное, правильно. Князь в последнее время изменился, предстоящая поездка приободрила его. У него появилась надежда, и я не имею права лишать его этой надежды. Ведь Ариадны нет ни в списках умерших, ни в списках живых».

Ермолай Алексеевич перебирал материалы дела. Отслеживание особо ценного агента помогло выявить еще одну шпионскую сеть на территории Белоруссии. И в ее деятельности много запутанного и непонятного, в том числе и роль Тристана во всей этой истории. Он углубился в изучение имеющейся информации о его связях и контактах, особенно, у западных границ. Ермолай Алексеевич утаил от Потапова еще одну очень важную деталь – Филл Бовлинг, он же Тристан, попадал в поле зрения их ведомства еще и по поводу его связи с Вильямом Вайсманом, британским резидентом в США, который, как удалось установить, имел прямые контакты с фирмами, делающими бизнес на экспорте революций. «Разве я мог предположить, что начну сомневаться в порядочности Потапова и скрывать от него какую-то информацию. Но теперь… Теперь лучше все проверить самому. Ну и времена настали, скоро и себе верить перестанешь», - ворчал Ермолай Алексеевич.

Он разложил перед собой сообщения источников в Штатах. Их изучение показывало: крупнейшая компания «Америкен Интернешнл Корпорейшин» создана специально для эксплуатации отсталых стран. Главным ее акционером является банк Шиффа «Кун и Лоеб», а директором - Отто Кан. Именно через него связь с банком «Кун и Лоеб» поддерживает британский резидент Вильям Вайсман – до войны крупный банкир в Англии. Банк размещается в здании по адресу Бродвей – 120. Там же располагается офис Джона Мак-Грегора Гранта. И именно он представляет в США интересы питерского банкира Дмитрия Рубинштейна. А с ним связан Потапов. Его контакты с Рубинштейном установлены доподлинно. Только еще не понятно, что это: своя игра, или заигрывание, или вполне осознанные действия?»

 

Подступала тошнота, Ермолаю Алексеевичу хотелось выбросить в корзину и эти сообщения, и дела, которые были приготовлены для дополнительного изучения. Но и этого он не мог сделать – не позволяла инструкция по делопроизводству и, конечно же, необходимость их внимательного изучения. Это было его прямыми обязанностями, исполнять которые теперь не хотелось, да и не было никаких душевных сил.

Поднявшись из-за стола, Ермолай Алексеевич подошел к окну. «Боже, как быстро бежит время. Кажется, недавно было Рождество, а уже год заканчивается». Пожалуй, впервые в жизни его не радовало приближение новогодних праздничных приготовлений, скорых праздников. Уж слишком все было тревожно, не покидало ощущение приближения некой катастрофы, которую может принести в их жизнь новый 1917 год. Он вышагивал по кабинету, пытаясь привести в порядок свои нахлынувшие эмоции.

Собравшись с мыслями, Ермолай Алексеевич вновь углубился в изучение материалов. Он продолжил выстраивать цепочку. В здании на Бродвее – 120 располагалась и контора некоего Сиднея Рейли – она же нью-йоркский «филиал» резидентуры упомянутого Вильяма Вайсмана. Под крышей этой конторы вел свой бизнес и приехавший из России Александр Вайнштейн. Оба они посредничали, пристраивали военные заказы за большие взятки. «Возможно, именно здесь следует искать следы так называемого «германского золота», - подумал Ермолай Алексеевич. Он все больше убеждался в том, что именно в Америке кроется разгадка. «Тем более, что Александр Вайнштейн был организатором и исполнителем собрания русских революционеров 14 февраля 1916 года», - заметил он для себя. Ермолай Алексеевич достал материалы с донесениями военной разведки на этот счет.

 

Секретная.

ГУГШ от источника в США.

14 февраля 1916 года в восточной части Нью-Йорка состоялось первое крупное собрание революционеров. Присутствовало 62 делегата. Обсуждались возможности совершения великой революции в России, поскольку момент крайне подходящий. Некоторые делегаты высказывали сомнения в связи с отсутствием больших средств. Однако устроители собрания заверили, что с финансами проблем не будет, - как только потребуется, нужные суммы поступят от лиц, симпатизирующих движению за освобождение русского народа. В связи с этим многократно упоминалось имя Шиффа.

 

«Тристан – Вайсман – Рубинштейн – Потапов - банда Рейли – Вайнштейн – революционеры – огромные деньги – немецкое золото, а еще есть линия Парвуса. Германия и Англия – противники объединяются в борьбе за уничтожение России. Денежными потоками руководят из Америки», - во всей этой цепи Ермолай Алексеевич пытался вычленить то, что подсказало бы ответы на многие вопросы. Это отвлекало его от скверных мыслей и необходимости открыть последнюю папку с делом, которую он то доставал, то снова отправлял в сейф, так и не решаясь приступить к ее изучению.

Но он чувствовал, что в этой цепи не хватает еще одного важного звена. После внимательного изучения всех, имеющихся в его распоряжении материалов, Ермолай Алексеевич все-таки склонялся к тому, что этим звеном является хорошо срежиссированные волнения в стране и очень профессиональная работа агитаторов, способных возбудить толпу до такой степени, что они готовы к бунту. Интуиция подсказывала, что это то главное, ради которого осуществлялись все предшествующие действия, и что они все очень связаны между собой.

«Агитаторы. А являются ли они таковыми? Или это хорошо подготовленные люди по специальной методике за очень большие деньги. Агитаторов ведь готовят, и не только в тех странах, где нашли себе прибежище русские большевики, но и в США. Изучением приемов внедрения в толпу специально обученных людей занимался в свое время Шереметьевский. На примере анализа трагедии на Ходынском поле, он доказал, что брошенная в толпу очень убедительная реплика людей, вызывающих доверие этой самой толпы, может в считанные мгновенья возбудить ее так, что, на первый взгляд покажется, что начались неуправляемые процессы. На самом же деле толпа начинает действовать в заданном режиме». Ермолая Алексеевича передернуло. Воспоминания о страшной давке воскрешали в памяти ужасные картины. Но чтобы все это случилось, потребовалось бросить в толпу всего лишь несколько фраз о том, что царские подарки уже делит между собой группка людей, которые отвечают за ее раздачу, и на всех не хватит.

Ермолай Алексеевич был явно доволен собой. Ко всем звеньям цепи он приложил последнее, недостающее. Именно здесь, по его мнению, концентрировались не только огромные средства, но и была сокрыта та главная идея, ради которой затевалась вся эта большая игра, – воздействие на массы всеми возможными средствами, при помощи которых предполагалось осуществить расшатывание и свержение существующего режима. И именно все звенья – и огромные финансовые потоки, и каналы их поставки, и банкиры, и торгаши, через банки и фирмы которых они оборачивались, и дефициты товаров и продовольствия, и непрекращающиеся народные волнения, и Дума с ее постоянными протестами работали на это звено. И в нем возникает фигура Потапова.

Ермолая Алексеевича терзали сомнения. Он пытался ответить на вопрос о его роли в этом звене. На сердце было тяжело, но, сделав над собой усилие, он открыл последнюю папку, которая лежала перед ним на столе.

 

Ходынское поле. Воспоминания о страшных событиях не давали Шереметьевскому покоя. «По всей видимости, уже тогда кто-то пытался испытать пускай не особый вид оружия, но специальную методику влияния на сознание, психику больших групп людей, научиться управлять ими. Воспоминания о страшной давке воскрешали в памяти ужасные картины. Но чтобы все это случилось, потребовалось бросить в толпу всего лишь несколько фраз о том, что царские подарки уже делит между собой группка людей, которые отвечают за ее раздачу, и на всех не хватит.

И это явно удалось. Райх очень хорошо осведомлен о подобном методе, если высказал свои сомнения по поводу представленных нами результатов проведенных экспериментов. Он называет их пройденным этапом и требует расширения средств воздействия», - размышлял Николай.

Они с Керенцем прекрасно понимали, чем все это может обернуться. У них в запасе был немалый арсенал средств, готовых к опробации на практике, но, не сговариваясь, каждый из них находил предлог, чтобы оттянуть начало их испытаний. От одних только мыслей, что они вот-вот, вопреки их желанию, начнут использоваться в реальной борьбе за доминирование той или иной страны бросало в дрожь. А от мысли, что возможно, и, скорее всего, против России, Николаю становилось не по себе. В этой ситуации его больше всего волновало, как затянуть процесс, какие найти для этого аргументы. Но их буквально загнали в угол. По настроению Райха было понятно, что надо приступать к испытанию новых методик немедля, иначе этим уже будут заниматься другие.

Мысли путались. Николай замечал, что все последнее время он больше думает не о предстоящих экспериментах, а об Анне. Они давно не виделись, а перед ним все еще стояло растерянное выражение ее лица – смятение, непонимание того, что услышала от Райха. Николай впервые увидел истинные эмоции Анны. Они были такими естественными, неподдельными, настоящими, что защемило сердце. Как прекрасна была тогда Анна, и как невыносимо находиться в состоянии полного неведения, осознавать, что возможно, он больше никогда ее не увидит.

Чувства к Анне, к которой неудержимо влекло, сменяли воспоминания об Ариадне. «Райх блефует, им вряд ли что-то известно о ней», - все больше убеждался Николай. «Кроме того, что она уже на территории Белоруссии, больше он ничего не смог сказать. А если даже это и так, то я могу быть спокоен. Значит, у Ариадны есть шанс вскорости возвратиться в Москву. Ариадна, милая Ариадна, что же вы наделали!» Хотелось от подступающего чувства безысходности кричать. «Ариадна! Зачем вы все это затеяли?! Ведь в нашей жизни все могло сложиться совершенно по-другому!»

- А-а-а!.. А-а-а!.. – вырвалось из груди Николая. Он бил кулаками в стену, стирая их до крови. Боже, что же мне делать? Как заставить заглушить в себе эту боль?! Как заставить себя не думать, не вспоминать. Ариадна, вы и так искалечили мою душу, истерзали ее, и никак не желаете отпустить меня! Боже! За что мне все эти муки?! Это подземелье, выхода из которого нет, эти душевные терзания!

Обессилив, он опустился на корочки и тупо уставился в одну точку.

Вдруг послышался странный гул, он все нарастал и нарастал и в какой-то момент стены содрогнулись так, будто по ним нанесли сильный удар извне. Николай замер. На какое-то мгновенье воцарилась тишина. Потом раздался страшный грохот. Было ощущение, что все кругом рушится. Сработала сигнализация. Ярким светом вспыхнули лампочки, заревела сирена. Николай бросился к двери. Ему даже не пришлось прилагать усилий, она открылась сама, признак повреждения общей системы безопасности. С потолка через образовавшуюся небольшую расщелину посыпался песок. Трещина быстро увеличивалась и уже перешла на стену. Николай бросился в коридор, двери всех лабораторий были распахнуты настежь, он побежал в сторону своей. Но, не успел сделать и двух шагов, как прямо перед ним с потолка посыпался песок, преграждая путь. Николай метнулся в обратною сторону, но и там с потолка уже сыпался песок. Он прислонился к стене и замер. Судя по образовывающимся трещинам, в помещениях этого огромного подземелья произошли серьезные деформации, было ощущение, что гора раскалывается на части.

Николай только и успел забежать в первую, ближе всего расположенную к нему дверь, как коридор буквально стало засыпать песком. Уже слышался грохот падающих вместе с ним балок. Оказавшись посреди комнаты, Николай замер от ужаса. По стенам на стеллажах размещались колбы с заспиртованными фрагментами человеческих тел. Присмотревшись, Николай понял, что они были изуродованы воздействием каких-то препаратов. Прямо перед ним располагались сосуды с заспиртованной кожей - синюшной, желтой, пораженной глубокими шрамами и гноящимися язвами. Далее были колбы с человеческими органами - легкими, слипшимися в черный сгусток, глазами, с лопнувшими роговицами. «Папки, эти проклятые папки на столе у Анны», - пронеслось в сознании Николая. В памяти он стал воспроизводить их название: «Бактерии», «Геологическое, химическое оружие». Подобный результат могут дать только такие исследования! Ужас! Какую страшную смерть приняли ни в чем неповинные люди! И ко всему этому кошмару причастна Анна!?»

Николая мутило, он метался по комнате, пытаясь найти выход из нее. Он пробовал открыть то одну, то другую дверь, но от начавшейся деформации стен, их заклинило наглухо. В отчаянии Николай, обхватив голову руками, опустился на корточки у одной из них, скорее напоминающих тяжелые массивные ворота. «Врата в ад? В преисподнюю? Что ждет нас впереди? Что ждет всех нас, человечество уже в самом ближайшем будущем? Вмешательство в подсознание людей, влияние на их психику и управление поведением масс, целых народов, страшные болезни, вызывающие эпидемии и мор населения, воздействие на климат и искусственно вызванные землетрясения, а еще сколько всего, о чем не догадывается человечество, обращенного против него такими же, как и все мы, людьми, только жаждущими безграничной власти над миром».

Николаю от безысходности хотелось выть. Послышались подземные толчки, комната заходила ходуном и дверь, которую подпирал Николай, непроизвольно отворилась, а он сам буквально выкатился в соседнее помещение. Он едва успел ухватиться за какой-то выступ. Оглядевшись, Николай понял, что еще шаг в сторону, и он свалился бы в пропасть. Да, это была пропасть, образовавшаяся на месте платформы, на которой откуда-то снизу доставляли заключенных. «Значит, система устройства подземелья везде одна», - отметил про себя Николай. Теперь оттуда доносились странные звуки. Прислушавшись, он понял, что это лязг замков, грохот металла. Отчетливо слышался лай собак и топот бегущих людей, а затем и крики. «Скорее всего, началась паника, и охрана пытается сдержать натиск заключенных, у которых, возможно, появился шанс вырваться из этого ада. Николай вслушивался в звуки, они то нарастали, то вдруг неожиданно стихли. «Что-то произошло?!» - с ужасом подумал он. «Но что?»

Николай стал осматриваться по сторонам. Только теперь, немного придя в себя, он понял, что находится в той самой лаборатории, где в металлическом шкафу, возможно, хранятся особо секретные документы по тем исследованиям, которые здесь проводились. Но к нему нужно было как-то пробраться. От пропасти его отделяла узкая полоска у стены, преодолев ее, можно было перейти в соседнее помещение.

Осторожно ступая, прижавшись к стене, Николай стал медленно двигаться в ту сторону, где располагался сейф. Всего несколько шагов отделяло его от того момента, когда он мог дотянуться до него. Но с противоположной стороны послышались звуки. Кто-то пытался открыть дверь изнутри. «Райх!» - пронеслось в сознании Николая. «Наверняка, это он! Ему тоже нужны документы, материалы исследований, и если у него будет хоть один шанс спасти их, он сделает все, чтобы завладеть ими».

Лихорадочно работало сознание: «Сейф, главное теперь проникнуть в сейф». Николай осторожно, ступая, как можно тише, так, чтобы с противоположной стороны ничего не заподозрили, стал приближаться к нему. Нужно было обойти еще стол. «Не так давно за ним сидела Анна, перебирая те злополучные папки»,- с грустью, или с сожалением, подумал Николай. Его взгляд привлек стакан с недопитым чаем, бутербродница, где Анна красивой горкой выкладывала обычно ломтиками нарезанный лимон, свежие булочки с ветчиной.

«Значит, еще недавно здесь работали с документами и, видимо, ненадолго вышли в соседнее помещение лаборатории. А тут случился какой-то взрыв», - отметил про себя Николай. Он бросился к столу и лихорадочно, уже не таясь, стал один за другим открывать ящики, вываливать на пол их содержимое. Самый нижний был закрыт на ключ. Николай, собрав все свои силы, буквально вырвал его из ниши. Перед ним рассыпались папки, документы. По всей видимости, их на минутку спрятали в нижний ящик, в надежде вскорости продолжить работу. Николай лихорадочно стал перебирать их, пытаясь отыскать нужную информацию.

В дверь стучали, пытаясь открыть ее, но она не поддавалась. Николай вырывал из папок важные, с его точки зрения, листы, складывал в одну стопку какие-то записи, бросая при этом в сторону двери обеспокоенные взгляды. Она шаталась уже так, что в любую минуту могла открыться.

Оставаться здесь было больше нельзя. Николай, собрав, насколько это было возможно, самые ценные материалы, стал пробираться на прежнее место, где еще сохранялось хоть какое-то жизненное пространство. Осмотревшись, Николай понял, что единственным его спасением является пропасть, куда каким-то образом нужно спуститься. Он глянул вниз, ему стало не по себе. «Сколько же человеческих жизней заживо погребено было здесь, чтобы выстроить этот огромный подземный город», - с ужасом подумал Николай. Но надо принимать решение, у него оставались мгновенья, и он это прекрасно понимал. Перед его глазами был срез обрушившихся этажей с оборвавшимися и качающимися навису балками, разрушенными ступеньками, грудой разбившегося и разбросанного оборудования. Николай выбирал удобное место для спуска. Единственный шанс – пробраться на нижний этаж, а оттуда каким-то образом добраться до лестничного пролета, попытаться пройти вниз по полуразрушенным ступенькам.

Шаг, еще шаг, одно неверное движение, и можно оказаться на дне пропасти. Осторожно ступая, останавливаясь и замирая, когда из-под ног уходила твердая почва, и осыпался песок, Николай медленно, хватаясь за любой выступ в стене, спускался вниз. Вдруг его обдало холодом и сыростью, откуда-то доносилось едва уловимое журчанье пробивающегося сквозь горные породы ручейка. «Река!» - мгновенно пронеслось в сознании Николая. «Надо держаться этого направления, необходимо во что бы то ни стало выйти к реке, а она обязательно выведет к тому месту, куда она впадает».

- Шереметьевский! Остановитесь! У вас все равно ничего не получится! Не старайтесь! Здесь выхода нет! – прокричали сверху. Николай поднял голову. Там был Райх! Не реагируя на его окрики, Николай продолжал спускаться вниз. Оставалось преодолеть совсем небольшое расстояние, как из-под ног стала уходить земля и он, вместе с почвой, поехал вниз, оказавшись по колено в воде, которая медленно прибывала, затапливая рейсы и платформу. На голову сыпался песок. Глянув вверх, Николай увидел спускающегося Райха. «Бежать! Надо бежать! Но куда? Где может быть выход отсюда? И где все? Охрана, люди?» Николай метался по платформе. Впереди - каменная глыба завалила выход, позади - был Райх, который вот-вот настигнет его. Он побежал по платформе в надежде увидеть хоть что-нибудь, что могло подсказать ему правильное решение, найти хоть какую-нибудь зацепку. Стены, холодные сырые стены наступали на него со всех сторон.

Гул, послышался нарастающий гул. «Опять взрыв!» - только и успел подумать Николай. Сильный удар в стену, оглушительный грохот эхом стал расходиться по пространству. Николай, обхватив голову руками, прижался к стене. Казалось, что туннель сейчас лопнет как мыльный пузырь. И вновь воцарилась пугающая тишина. Николай глянул вверх, пропасть заволокло густой пеленой из известковой пыли, и там ничего невозможно было рассмотреть, под ногами - вода, которая все прибывала. «Ну, должен же быть отсюда выход! Откуда-то доставляли же заключенных, чтобы погрузить на платформы!» - в отчаянии подумал он.

Николай вслушивался в звуки подземелья. Вдруг до него донесся едва уловимый стук, исходящий с той стороны каменной глыбы, которая преградила выход из тоннеля. Николай замер, он ничего не слышал. Даже журчание пробивающегося сквозь стену ручейка уже не улавливалось. «Западня! Это - западня! И Райх не обозначает себя никаким образом», - только и смог подумать он. До него вновь стали доноситься отдаленные стуки. Николай поднялся и пошел, рассекая прибывающую воду, в их направлении. Они становились все настойчивее, и он уже отчетливо слышал их. Приблизившись к глыбе, Николай прижался к ней и стал вслушиваться. Кто-то явно хотел найти выход с той стороны и старался пробиться сквозь завал.

- Эй! Есть кто? - прокричал Николай по-немецки. Стуки прекратились, наступила тишина.

- Ответьте же, я не причиню вам вреда, обозначьте себя, мы в западне и нам вместе нужно найти выход, - прокричал Николай уже по-английски.

Стуки прекратились вновь, и снова воцарилась тишина. Но через какое-то время они возобновились и все усиливались. Николай бросился к тому месту, откуда они раздавались. В стене, рядом с глыбой, образовались трещины, там явно пробивали отверстие. Николай буквально вцепился в стену руками, сначала отколупывая небольшие куски известняка, а затем стал простукивать ее в разных местах в надежде соединиться с теми стуками, которые исходили извне. Они шли навстречу друг другу. Николай даже не представлял, с кем ему предстоит увидеться, но это теперь было неважно. Главное - выбраться отсюда во что бы то ни стало. Николай лихорадочно перебирал в памяти: «Керенц? Райх? А может, все-таки Керенц?»

Наконец стали отваливаться куски стены, и от последнего удара образовалось отверстие.

- Господин Шереметьевский, господин Шереметьевский, - едва слышно донеслось оттуда.

Николай замер. Его звали по-русски. «Отвечать или нет? Это провокация, меня хотят разоблачить?!» - мгновенно пронеслось в сознании. «Но какая может быть тут провокация, когда речь идет о жизни и смерти?»

Николай осторожно приблизился к отверстию.

- Эй, ты кто? – тихо произнес он.

- Господин Шереметьевский, Николай Дмитриевич, пробирайтесь сюда, - также тихо ответили ему.

- Александр! Вы?! Николай не мог поверить, что это он, и от неожиданности даже замешкался.

- Николай Дмитриевич, поторопитесь, - с тревогой в голосе произнес Александр.

- Да, да, конечно, - несколько растерянно проговорил Николай, едва протискиваясь в отверстие.

Только теперь ему стало понятно, что это за подземелье. Толщина стен была такой, что не хватало роста Николая и ему пришлось еще несколько раз подтягивать свое тело, впиваясь окровавленными руками в горную породу. Выбраться помог Александр, он едва держался на ногах. Исхудавший до неузнаваемости, в изодранной одежде, он напоминал привидение на древних развалинах.

- Надо бежать. Не исключено, что снова будет взрыв, - быстро заговорил Александр.

- Вы? Что происходит? – все еще не понимая, что же случилось, с растерянностью в голосе произносил Николай.

Но Александр, схватив его за руку, уже увлекал за собой. Он сильно хромал. Только теперь Шереметьевский увидел, что он ранен, и наспех наложенная повязка вся пропиталась кровью.

- Александр…

Николаю очень хотелось расспросить его обо всем. Но Александр, насколько это было возможно, ускорял шаг.

- Быстрее, умоляю вас, быстрее, - твердил он, не переставая.

Они бежали по рейсам.

- Сейчас, за поворотом, там.., - приговаривал Александр. Он совсем выбился из сил, постоянно приостанавливался. Ему было тяжело дышать. Николай, подхватив Александра, теперь уже нес его на себе.

- Там, там будет страшно, мне повезло, этот поворот, он спас меня, но мы должны пройти этот участок – быстро заговорил Александр. Он остановился и на мгновенье замер, не решаясь сделать шаг вперед.

Ад! Это был настоящий ад! Николай отпрянул в сторону, его мутило, душили рыдания, но, собрав всю свою волю, подхватив Александра, он, осторожно обходя месиво из человеческих тел, медленно пробирался к выходу.

- Расстреливали всех заключенных, когда поняли, что не могут их удержать, - тяжело дыша, проговорил Александр, когда они выбрались на платформу. - А потом прогремел взрыв. Накрыло всех, погибли и охранники, и пленные.

- Но вы? – на губах Николая застыл немой вопрос.

- Я знал, я знал, что вы там. Вам надо бежать, обязательно бежать, вы – ученый. Вам необходимо рассказать об этих страшных опытах, - говорил Александр так, будто боялся, что не успеет сказать все самое важное. - Я вас узнал. Вы, вы были тогда, в театре, в Москве, помните? Вместе с госпожой Ариадной. Она так прекрасна! А потом…

- Что?! Говорите же! Вы что-то знаете о моей супруге? Говорите же! – тряс за плечи его Николай. – Потом.., потом мы встретились в Бельгии. Нет, не могу, это был кошмар, не могу, но она любит вас, я видел это по ее глазам, в них было отчаяние, она грустила, …

Раздался нарастающий гул. Александр, собрав последние силы, бросился на Николая. Прогремел взрыв.

Николай не помнил, сколько прошло времени. Звенело в ушах, сильно болела голова. Своим телом на него налег Александр, и было тяжело удерживать его.

- Александр, - тихо позвал Николай. Ответа он не услышал.

- Александр, - вновь позвал Николай. И вновь тишина.

Николай осторожно стал подниматься, боясь причинить боль Александру. Но он был неподвижен. Вокруг валялись груды камней, куски отвалившейся стены, а впереди пробивался свет.

«Свет, это же свет! Свет, который видят люди там, в нормальной человеческой жизни!» Николай зажмурился. Ему было больно смотреть в ту сторону. Он тряс Александра, пытаясь привести его в чувство, но все было напрасным. Поняв, что это конец, Николай опустился рядом и замер, словно окаменев. Его душу заполняла пустота. «Зачем все это, если человеческая жизнь так хрупка, мгновенье – и все кончено, будто и не было на земле Александра с его мечтами и планами, надеждами, с муками, которые пришлось принять, с самопожертвованием. Он спас меня, а сам погиб. Но зачем? Зачем моя жизнь? В чем ее смысл?» Николая бил нервный озноб. «Александр, Ариадна, я. Какую еще цену заплатим мы за право жить?»

Земля словно уходила из-под ног, вновь стали ощущаться толчки. Они отрезвили Николая. «Надо бежать, иначе еще один взрыв и это подземелье рухнет окончательно. Мне нужно спасти документы, обязательно нужно спасти документы», - отстукивало сознание. Закрыв глаза Александру и скрестив его руки на груди, Николай еще на какое-то время задержал на нем свой взгляд, и, перекрестив, поднялся и бросился бежать. В подземелье пробивался свет. Прикрываясь от него рукой, прищурившись, Николай шел вперед. Началась нестерпимая резь в глазах, кружилась голова, но сознание продолжало лихорадочно работать.

«По всему видно, что это - неудачная реализация задания из еще одной папки, так называемое географическое оружие, иначе говоря, попытка вызвать искусственное землетрясение», - склонялся он к такому выводу. «А, возможно, наоборот, - удавшиеся опыты, которые обернулись реальным землетрясением, и теперь начались неуправляемые процессы».

Туннель петлял в горах, но по мере того, как за каждым поворотом становилось все светлее и светлее, было понятно, что где-то впереди есть выход. Настораживала тишина. «Неужели все погибли? Почему кругом так безлюдно?

- Шереметьевский! Остановитесь! – эхом разнеслось по пустынному туннелю. Стойте! Я вам приказываю, стойте!

«Райх! Это Райх! Это его голос! И он близко! Еще немного и Райх настигнет меня!» - пронеслось в сознании Николая, который от неожиданности на какое-то мгновенье даже замешкался.

- Шереметьевский! Стойте! Туда нельзя! Там полигон! Там опасно! – кричал Райх. Он уже показался из-за поворота и подавал какие-то знаки Николаю. – Там смерть! Стойте! Николай остановился в нерешительности. Похоже, Райх говорил правду. В его голосе звучала неподдельная тревога.

- Шереметьевский! Вы можете погибнуть! Давайте поговорим! – уже явно теряя силы и замедляя шаг, все продолжал выкрикивать Райх. Он спотыкался, падал, поднимался и вновь устремлялся навстречу Николаю. – Помогите мне… - последнее, что смог произнести Райх, и упал навзничь на рейсы.

- Гюнтер, вы слышите меня, Гюнтер, - обращался к нему Николай, осторожно дотрагиваясь до него. Но тот не отвечал. – Гюнтер, вам плохо? Вы ранены, вы потеряли много сил? Гюнтер, скажите хоть что-нибудь! – тряс его Николай. - Неужели это конец?

Раздался слабый стон. Николай, собрав последние силы, которые тоже были на исходе, с трудом перевернул Райха. Он был бледен как полотно, а безжизненное тело распласталось на холодном каменном полу. Райх выглядел таким беспомощным, беззащитным, что Николаю стало не по себе. В нем явно нельзя было узнать самоуверенного, амбициозного Райха. «Обстоятельства, жизнь, ее крутые виражи, не щадят никого. Неужели это конец? Неужели это подземелье погребет нас всех, станет для нас общей могилой, которую мы вырыли сами для себя своими же руками?» - думал Николай. «Нет! Легче всего покориться обстоятельствам, сложнее – найти выход. Надо использовать малейшую возможность выжить, выжить, чтобы рассказать человечеству о тех ужасах, которые его ждут, если не найти противоядие этому страшному злу».

- Гюнтер, соберитесь, нам надо идти, мы не знаем, что может случиться в любую минуту, - обращался Николай к Райху, но в ответ он слышал только слабый стон. Николай, едва нащупав его пульс, и определив сердечный ритм, начал нажимать на соответствующие точки на голове, лице, теле, - японский метод восстановления сил, который теперь оказался кстати. Райх стал подавать признаки жизни, а через какое-то время открыл глаза. Он смотрел на Николая отсутствующим, безразличным взглядом.

- Гюнтер, вы меня слышите? – хлопотал над ним Николай. - Соберитесь, вы же офицер, нам надо выбираться отсюда.

- Шереметьевский, нам туда нельзя, - тихо проговорил он и добавил: «Вам туда нельзя. Там полигон, произошел взрыв, началась, скорее всего, неуправляемая реакция в топливе. Надо бежать, но у меня нет больше сил».

- Гюнтер, где мы? Скажите, где вход? – с волнением в голосе произнес Николай.

Райх молчал, было видно, с каким трудом дается ему каждое слово. Николай, не дожидаясь ответа, стал поднимать его.

- Вставайте, надо спешить, нам надо выбираться отсюда, - твердил он, взваливая на себя Райха.

- Оставьте меня, зачем вы это делаете, я ведь ничего хорошего не сделал для вас, - тихо произносил Райх.

- Нам куда? – не обращая внимания на его слова, проговорил Николай.

- В обратную сторону, там, за поворотом, есть в стене дверь, нам надо до нее добраться, - уже более уверенно произнес Райх.

Он поднялся, опираясь на Николая, и они, поддерживая друг друга, двинулись в обратном направлении.

- Я все продумал, я все предусмотрел, я предчувствовал, что этим все закончится. Деньги, суета, спешка никогда еще не приводили ни к чему хорошему, - приговаривал Райх.

Главное – добраться до места.

Небольшое расстояние до заветной двери, показалось вечностью. Они едва передвигались, часто останавливались, Райх с трудом волочил за собой ноги. Наконец, он подал знак. Только очень хорошо присмотревшись, можно было различить очертание, напоминающее, что здесь есть какой-то вход. Райх припал к стене, пытаясь там что-то нащупать. Но, обессилив, опустился на каменный пол.

- Здесь должен быть выступ, только и смог произнести Райх.

Шереметьевский стал осматривать стену, проводя по ней ладонью. Вдруг он наткнулся на небольшой выпуклый выступ и, собрав все свои силы, нажал на него. Но их не хватило, чтобы дверь поддалась. Райх сделал над собой усилие, чтобы подняться. Они вместе давили на выступ, но он не поддавался. Отчаявшись, Шереметьевский с такой злостью стукнул по стене, что механизм сработал, и дверь медленно отворилась. Николай отпрянул в сторону. Оттуда доносился плеск волн. Когда он переступил порог, то увидел, что они бились о каменистый берег с огромными валунами. «А спасение было рядом», - пронеслось в сознании Николая. «Знать бы об этом раньше, возможно все могло бы сложиться по-другому», - с досадой подумал он.

- Скорее, дверь может закрыться, - с тревогой в голосе произнес Райх, пытаясь сделать шаг вперед. Но даже на это у него не хватало сил. В его глазах застыл страх. Он вдруг осознал, что Шереметьевский может оставить его здесь, беспомощного и обессилевшего, и что еще чуть-чуть, и дверь захлопнется навсегда, а с ней прервется всякая связь с миром и это будет конец. Между ними были мгновенья – окаменевший от ужаса Райх и Шереметьевский, которому надо было принять решение. Медленно стала закрываться дверь. Райх пытался сделать шаг вперед, но ноги не слушались его. Мольба, мольба о помощи читалась в его глазах. Шереметьевский подхватил Райха и едва успел перетащить за высокий каменный порог. Дверь с грохотом затворилась.

Они стояли на краю бухты, поддерживая друг друга, вглядываясь в темные холодные воды. «Где мы? С какой стороны Европы? Это выход в Балтийское или Северное море?» - пытался ответить на эти вопросы Шереметьевский. Из воды медленно стала появляться сначала антенна, затем показался корпус подводной лодки. Она словно вырастала из воды. Наконец отворилась дверь. Экипаж быстро и слаженно стал выполнять свою работу. К берегу уже направлялась шлюпка. При ее виде Райх попытался выпрямиться, принять бравый вид. Подоспевшее спасение придало ему силы, и он даже стал похожим на того самоуверенного Райха, которого все привыкли видеть в лаборатории. Когда же он оказался в шлюпке, Николаю показалось, что к нему вернулось прежнее надменное выражение лица. Между нами были мгновенья. Райх, готовый отдать приказ отплывать, и Шереметьевский, стоявший на берегу. Их взгляды встретились. Райх кивком головы отдал приказ забрать Шереметьевского в шлюпку.

 

Совершенно секретно.

 

ГУГШ от кукловода.

В районе Гельголандской бухты, Восточно – Фризских и Западно-Фризских островов зафиксированы странные подземные толчки. Ученые рассматривают их как возможное землетрясение силой в четыре балла, - нехарактерное явление для данной части- Но вы? – на губах Николая застыл немой вопрос.p Европы. Анализ прессы свидетельствует о том, что иных причин не рассматрива ется, предпринимаются попытки объяснить данное явление с научной точки зрения. По сообщению источника, близкого к окружению Николаи, в ведомстве отмечается определенное напряжение, ряд офицеров за короткий период лишились своих должностей, работают инспекторские группы. В указанном выше регионе зафиксировано передвижение подводных лодок.

 

Ермолай Алексеевич уже который раз перечитывал сообщение, выдвигая одну версию за другой, взвешивая все «за» и «против» в пользу то одного расклада событий, то другого. Не покидало чувство тревоги. Интуиция подсказывала, что это, скорее всего, именно то место, где проводились секретные исследования, и к которым причастен «натуралист». Там что-то произошло. «Слишком много совпадений. Подводные лодки, их активность отмечается тогда и там, где появляется «лис». Яркий пример - Марокко. Теперь регион Северного моря. Куда, на сей раз, возьмут они курс, и что задумывается. Этот взрыв случайный, или же только предлог, хорошо спланированная акция ведомства Николаи по выводу секретной лаборатории из-под удара? А все эти увольнения, разбирательства – всего лишь ширма? И почерк лучшего исполнителя всех сомнительных дел налицо».

Вчитываясь в каждую фразу донесения, Ермолай Алексеевич все больше убеждался в том, что нужно ждать скорого сообщения от «натуралиста». «Если что-то и произошло, они будут стараться спасти и вывести его. Слишком талантливый ученый, таких можно пересчитать по пальцам. Его ликвидация не в интересах ведомства Николаи. Это уж точно».

Ермолай Алексеевич закрыл папку с донесениями закордонной агентуры. По регламенту он должен готовить доклад, но теперь пребывал в раздумье, как поступить. Раскладывать весь пасьянс Потапову не хотелось, слишком много сомнений породили его последние действия, зачастую не поддающиеся логики, если смотреть с точки зрения офицерской чести. Если же посмотреть на ситуацию с точки зрения реалий того, что происходит в России, все становилось на свои места.

Ермолай Алексеевич пригласил шифровальщика и надиктовал ему текст. С пометкой «особо секретная» распорядился направить шифрограмму резиденту в Стокгольме. Перечитав ее еще раз, он сделал приписку «LT», условный знак, понятный только им двоим.

Оставшись один, Ермолай Алексеевич достал из шкафа графин с любимым «Шардане». Налив в бокал немного французского вина, он поставил его рядом с собой. Ему даже не хотелось пригубить его, но на душе становилось паршиво, и надо было как-то снять напряжение. Справляться со своими эмоциями и переживаниями по поводу того, что творилось теперь не только в стране, но и их ведомстве, просто не осталось сил.

«Вот и дожился ты, старик Ермолай, до того, что больше нет у тебя веры ни к кому. Вот и пришло время, когда нужно принимать решение. Я же ведь знал, что оно не за горами. Надо было все сделать давно, но я оттягивал и оттягивал этот момент. Разве мог я когда-нибудь даже представить себе, что вынужден буду начать свою игру. Вот только ради чего? Ради спасения страны, которую уже продали за три серебренника англичанам, немцам, американцам, а кому-то и так раздали ее богатства, ради своего благополучия? А может ради тех людей, каждодневно рискующих за кордоном своей жизнью, добывая ценные сведения только лишь для того, чтобы ими распорядились в своих корыстных интересах нечистоплотные люди. Но ведь это же цвет нашей закордонной разведки. Пускай они и исполнители, но это поистине наша элита. И чувствуют они время, и понимают его, находясь на передовой, получше нашего. И нет сомнения, что кто-то из них, видя, что происходит в ведомстве, уже стал работать на других хозяев, спасая себя и свое будущее. Но нет сомнения и в том, что большинство останется верными присяге. И как важно сохранить сегодня нашу агентуру за кордоном, готовить ее к работе в новых условиях».

Подступала тошнота, очень хотелось вымыть руки, стряхнуть с себя всю эту грязь. Впервые в жизни Ермолай Алексеевич действовал за спиной руководства и начинал свою игру.

 

- Мадам Миллер, сегодня наш день и мы можем поздравить друг друга с первой и убедительной победой, - с неподдельной радостью в голосе произнес Палеолог, подавая ей бокал шампанского.

- Зовите меня, как и прежде, Анна, - произнесла она, нервно теребя на пальце колечко.

- В ваших словах не чувствуется восторга, и даже удовлетворения. Это так не похоже на вас, - с некоторым смущением произнес посол. - Анна, вы столько вложили сил в это предприятие! Мы восхищаемся вами! Да и грустить вам вовсе не к лицу.

- Наверное, так бывает всегда, когда заканчивается большая работа. А теперь просто наступило состояние опустошенности, - с некоторым безразличием произнесла Анна, принимая из рук посла бокал с шампанским.

- Англичане ликуют по поводу подписания российским государем акта об отречении, и в правящих кругах Англии радость по поводу революции такова, что дошла до неприличия. Бьюкенену даны инструкции избегать препятствий в установлении связей с новым российским правительством! – продолжал Палеолог, пытаясь отвлечь Анну от каких-то своих мыслей, которые, судя по всему, поглотили ее так, что, казалось, она никого не слышит.

- Я знаю. Не только Англия, но и США с ликованием приветствовали низвержение царя и приход к власти Временного правительства. Они очень быстро, даже слишком быстро, официально признали новую российскую власть. И посол в России господин Френсис постарался обставить в Петербурге это признание особенно пышно. Кортеж по Невскому, фраки, цилиндры, парадные мундиры … Об этом только и говорят, - все с тем же безразличием в голосе произносила Анна, время от времени, поглядывая на дверь.

Она явно кого-то ждала, и было видно, что все эти разговоры о революции в России ее раздражают.

- И речь Вильсона была более чем убедительной, – по инерции произносила Анна. - Он так гневно осудил автократию, которая столь долго стояла на вершине русской политической структуры! Только вот что потом? Вам не кажется, господин посол, что власть в России мы отдали кучке самозванцев, не представляющих никого, - ни народ, ни политические партии, ни ту же Думу, которую вы так опекали. И наши задачи от этого только усложняются.

- И даже Досточтимый Мастер, князь Львов, возглавивший новое правительство?! Позвольте, но еще в 1916 году, если мне память не изменяет, в Петербурге, в номере гостиницы «Франция», им был передан нам список будущих министров, с которым мы согласились, и он почти целиком совпал с нынешним, первым составом правительства новой России. Вы явно сегодня в плохом расположении духа, - с укором в голосе произнес Палеолог.

- Да нет, я просто привыкла реально смотреть на вещи, - все также отстраненно произносила Анна. - По-моему, это только этап. Мы должны предусмотреть возможность свержения Временного правительства и сосредоточиться на поиске нужного и лояльного нам его состава. Если мы до этого всего лишь тасовали в колоде карты, то теперь придется сразиться уже не с Россией, а за Россию с ведущими мировыми державами. Нам предстоит разыграть совершенно новую партию. А пешками в этой игре по-прежнему остаются социалисты. Но серьезные игры требуют присутствия умных игроков, они же слишком ограничены, и кроме денег и страстного желания захватить власть, у них больше ничего нет, да и за плечами только тюрьмы, да каторги, и это крайне опасно. Данное обстоятельство может поставить под удар все наши дальнейшие планы.

- Давайте будем оптимистами и надеяться на лучшее, сегодня такой день! Есть же среди большевиков, их лидеров и такие, которые доказали нам свою преданность. Например, Радек, Коллонтай, Раковский, Ганецкий. Давайте хотя бы на какое-то время забудем о делах и поднимем этот бокал за наш общий успех, - произнес Палеолог, глядя в глаза Анне. В них читались непривычные растерянность, и даже тревога.

К Анне подошел распорядитель, и, наклонившись, тихо что-то сказал. Извинившись, она быстро покинула зал. Пройдя извилистыми коридорами, и спустившись по рабочей лестнице вниз, Анна оказалась в тайной комнате, Она осмотрелась, там никого не было. Но уже через мгновенье Анна заметила, как медленно раздвигается штора. Из-за нее вышел немного сгорбившийся старик. При виде Анны он подтянулся, выпрямился. Обменявшись с ней специальным рукопожатием, когда правая рука старика поднялась сначала к левому плечу, а затем опустилась, слегка коснувшись правого плеча, очертив в воздухе фигуру, напоминающую больше треугольник, он замер.

Анна смотрела на него взглядом, в котором читался вопрос.

- Руткис?! Руткис, это ты? - с удивлением и нескрываемой нервозностью проговорила Анна. Она ждала сообщений, но никак не могла предположить, что на связь с ней выйдет сам Руткис.

- Да, это я, Руткис, или же Спиридон Моисеевич Ракитский, вернувшийся, наконец, в этот прекрасный и величественный город, - с некоторым пафосом произнес старик, протягивая ей кольцо. Анна стала внимательно его разглядывать.

- Да, это оно, то самое! На внешней стороне треугольник с глазом посередине, и надписью на внутренней! – проговорила Анна, продолжая рассматривать кольцо. Хорошо поработал. Наконец-то, наконец, оно вернулось. Совет, Досточтимые и Премудрые Всемирного Верховного Масонского Совета оценят твои труды, ты заслужил повышения в следующий градус.

Старик в знак почтения склонил перед ней голову и протянул Анне конверт: «Передали из Стокгольма. Здесь все написано». Видя, что она ждет, когда он покинет комнату, тихо скрылся за шторой, и бесшумно удалился.

Анна быстро развернула конверт, на котором были изображены роза и крест. «Наш символ, символ масонов 18 градуса. Руткис, Руткис, самый ценный информатор в западных землях России. Видимо, что-то случилось, и оставаться ему там было опасно. Принято решение вывести его из того региона? А может, новая игра? Слава Всевышнему! Как хорошо, что русские так и не смогли его вычислить! Наконец-то!» Анна быстро пробежала глазами зашифрованный текст. «Это то, что мы ждали. Наконец! Наконец, группа, действовавшая на оккупированных немцами западных землях России - Польши и Белоруссии - под именем Юрася Смоляка ликвидирована! А значит, англичане больше не путаются у нас под ногами», - с облегчением вздохнула она.

Прижав к груди конверт, Анна на мгновенье замерла, прислушиваясь к своему сердцу. «Этого ли сообщения я так ждала?» - задавала она вопрос, и тут же гнала от себя истинные переживания. Все последнее время она пребывала в состоянии томительного ожидания, ожидания вестей одинаково как с востока, так и с запада. И вот, наконец, они пришли. Агент в Стокгольме подтверждал факт вывоза Шереметьевского из зоны взрыва. «Этот русский разведчик жив. Шереметьевский жив!» - повторяла про себя Анна, расхаживая по комнате. «Но, что же мне делать? Что же делать мне? На карту поставлены огромный деньги, слишком рискованные проекты, требующие полной отдачи! Мы должны скоро приступать, а все мои мысли связаны только с этим русским. Они преследуют меня повсюду, его образ, глаза, улыбка, и эти прикосновения. В них столько было нежности, трепетного отношения ко мне. И даже легкий цинизм совсем не отталкивал».

Анна воскресила в памяти их последнюю встречу. По телу пробежала дрожь. Хотелось выть от безысходности. «Я не могу, я больше не могу жить без него!» - металась она по комнате. Вдруг Анна резко остановилась, и, спохватившись, оглянулась по сторонам, - не стал ли кто-то свидетелем ее мимолетной слабости. Анне вообще не было свойственно проявлять внешне какие бы то ни было эмоции, она предпочитала держать их в себе. А тут дала волю своим чувствам, которые вырывались наружу, и справиться с ними не было сил. «Но чтобы все произошло так, как задумано, больше нет никаких препятствий!» - подвела черту под своими переживаниями Анна, мысленно успокаивая себя. Убедившись, что в комнате только одна, она вложила в сумочку конверт, и, прежде, чем отправить туда же колечко, задержала на нем свой взгляд. «Фигуры расставлены по своим местам, игра только начинается!», - зло произнесла она.

Пароль, приветствие, клятва быть верной Востоку. Анна вошла в храм и предстала перед братьями 31 и 32 степени – Главным Командир-Инспектор-Инквизитором и Великим Принцем Королевской Тайны. Обменявшись приветствием, они обратили свои взоры к Суверенному Великому Ревизору, главе Всемирного Масонского Верховного Совета. Анна молча положила перед ним кольцо и расшифрованное письмо, полученное от агента в Стокгольме.

 

Совершенно секретно.

 

ГУГШ от источника в Стокгольме.

В Копенгагене под патронатом германского посольства состоялось очередное заседание штаба, координирующего деятельность различных антироссийских сил. От социалистов в Швеции в нем принимал участие наш завербованный агент. По его данным на заседании подведены итоги работы по признанию Временного правительства России. Неоднократно было подчеркнуто, что именно западные державы узаконили новое российское правительство и придали ему статус легитимности, а не народ и Дума.

Также утвержден и принят к действию особый план под названием «Управление штормом», согласно которому предполагается организовать массированную идеологическую атаку на Россию через своих людей. Его разработчиком является Вайсман (США). К реализации предполагается привлечь Парвуса. План представляла Сима Миллер, она же Анна Гёльштен, имеющая непосредственное отношение к Всемирному Масонскому Верховному Совету и влиятельным финансовым кругам США. В списке «своих людей» Парвуса, которых планируется привлечь для осуществления названного плана, в числе особо приближенных значится Лев Давыдович Троцкий как известный интернациональный социалист. По косвенным признакам можно предполагать, что это американский агент, внедренный в большевистскую среду (информация о Троцком прилагается).

 

Совершенно секретно.

 

ГУГШ от источника в Копенгагене.

В числе участников заседания штаба, координирующего деятельность различных антироссийских сил, замечен мужчина преклонных лет, скорее старик, который присутствовал в качестве наблюдателя от французских социалистов, а также в качестве доверенного лица Симы Миллер, представляющей на собрании особый план под названием «Управление штормом» по формированию в России нового, лояльного для западных стран и Америки, состава правительства.

Судя по развернувшейся дискуссии, предполагаемый новый состав правительства должен стать последним этапом на пути окончательного низвержения России и установления над ней полного контроля со стороны западных держав и американского капитала. Осуществить его предполагается через создание благоприятных условий для деятельности большевиков в России и усиление революционных волнений. Под патриотическими лозунгами в большевистскую среду планируется внедрить нужных людей. Одним из них может стать присутствующий на встрече неприметный старик. По имеющимся сведениям, он неоднократно имел контакты в Копенгагене с представителями немецкого посольства, а впоследствии был замечен в районе боевых действий на территориях Польши и Белоруссии. Есть основания предполагать, что это один из приближенных к Парвусу людей – Руткис, которого используют для выполнения особых заданий (предположительно террористических). По данным завербованного агента, упоминание о неком старике со странной фамилией Руткис также неоднократно звучало из уст членов Всемирного Масонского Верховного Совета как особо жестоком и педантичном, отменно владеющим приемами конспиративной работы.

 

Ермолай Алексеевич перебирал материалы с донесениями закордонной агентуры. После каждого прочтения начинало мутить, хотелось отшвырнуть куда-нибудь подальше всю эту мерзость. Но, пересилив себя, он вновь брался за их изучение. «Отребье, уголовники, несостоявшиеся в жизни люди, продажные душонки», - награждал он эпитетами своих новых «подопечных». «Большевики, меньшевики, эсеры, монархисты, анархисты, черная сотня. И сколько же хлама собралось по всей России. Такое впечатление, что его достали из всех вонючих чуланов необъятной страны», - ворчал Ермолай Алексеевич. «Взять хотя бы известного социалиста Троцкого, который очень заботится о благе народа! Так заботится, что сбежал от него подальше, на другой континент!»

Он достал папку с материалами о бунте в Майи в лагере французской армии, где располагались русские части. Ермолай Алексеевич хорошо помнил имя Троцкого по этому делу. Тогда взбунтовавшиеся солдаты убили полковника Краузе, а при расследовании обнаружилось, что среди них распространялась газета Троцкого «Наше слово».

«Разговор за чашкой чая», «Царское правительство продало вас иностранцам в качестве пушечного мяса», - читал Ермолай Алексеевич выдержки из «Русского слова» за 1915 год. А на душе было мерзко от того, что кто-то изо всех сил стремится сохранить мир, даже ценой своей жизни, а другие любыми средствами стремятся этот мир взорвать, и как видно даже из материалов старого дела, за немалое вознаграждение». Его взгляд скользил по ведомости с подписью Троцкого за выплаченное ему жалование в качестве редактора своей газетенки, полученные гонорары. Даже его, не бедного человека, указанные там суммы впечатляли: «3 тысячи франков, 1800».

Он перелистывал донесения по этому поводу военных представителей во Франции, копии заявлений дипломатов с требованиями ареста Троцкого и препровождения в Петербург, заявления видных французских деятелей, депутатов парламента и даже министра, выступивших в его защиту. «Видимо, и тогда он мог спокойно выкрутиться, если бы не усиливающее влияние России», - отметил про себя Ермолай Алексеевич, обращаясь к последним сообщениям источника. После тех событий след Троцкого терялся, Ермолай Алексеевич не помнил больше упоминаний о нем в сообщениях агентуры. Теперь же его имя всплывает вновь, и в тот момент, когда против России затевается вероломная акция.

«После ареста во Франции, Троцкий не был выдан России, как того требовало российское правительство, ему разрешили выезд в Испанию. При переходе границы с Францией, чинились препятствия. Однако Троцкий подал масонский знак и его мгновенно пропустили, минуя все таможенные кордоны. В Мадриде был инсценирован арест Троцкого, после чего испанские власти спешно приняли решение о его высылке. Из перехваченной переписки Троцкого с женой того периода: «Я провел три дня в тюрьме в хороших условиях», «высылают в страну, где делается история, в Нью-Йорк, Европа стала слишком тесной», - читал. Ермолай Алексеевич, составляя себе образ выдающегося социалиста-страдальца, борца за свободу и демократию, по заявлениям большевистской прессы, бедствующего от голода и лишений.

«Как следует из списка пассажиров судна «Монсерат», Троцкий с женой и детьми направлялся в Америку в каюте первого класса, по прибытию остановился в самом дорогом отеле Нью-Йорка «Астор», мгновенно получил вид на жительство и переселился в еврейский Бронкс в квартиру со всеми удобствами, - холодильником, телефоном, кухонным лифтом. Все расходы на себя взял Эрнст Барк, родной племянник российского министра финансов. Известие о прибытии в США Троцкого как о «гонимом» революционере опубликовала респектабельная газета «Нью-Йорк-Таймс». В настоящее время находится под покровительством владельца крупной фармацевтической компании Хаммера, работает редактором газеты «Новый мир», имеет высокий заработок и тесные дружеские контакты с Парвусом, Вайсманом, британским резидентом в Америке. Анализ переписки показывает, что Троцкий никогда не прерывал контакты со своим дядей Рейли Сиднеем, шефом которого является упомянутый выше Вайсман. Также имеет тесные контакты с большевиками Бухариным и Коллонтай. С последней состоит в интимных отношениях».

«Совсем неплохо для бедного гонимого социалиста», - отметил про себя Ермолай Алексеевич. «И этот известный интернациональный социалист теперь вступит в активную борьбу за спасение России и установление там истинной демократии. И естественно, за очень большие деньги, которые ему будут платить влиятельные заокеанские хозяева, имеющие и в России серьезные контакты», - с грустью подумал Ермолай Алексеевич. «По всему видно, что западные специальные службы готовятся к последнему и решающему удару по России», - заключил он. «Но что делать? Что мы можем противопоставить им сейчас, в условиях полной неразберихи, проводимых Временным правительством непонятных реформ, больше напоминающих целенаправленное разрушение и уничтожение всего того, что создано, говоря другим языком, полного развала наших спецслужб и сплошного предательства. В одночасье в стране не стало ни полиции, ни жандармов, а военную контрразведку хоть и оставили, но так почистили, что лучше ликвидировали бы вовсе», - в сердцах думал Ермолай Алексеевич.

Он нервно перебирал то одни материалы, то другие, потом откладывал в сторону, уже не понимая, что хочет найти в них еще. Кроме досады, граничащей с безысходностью, он не испытывал в последнее время никаких других чувств. И это отнимало душевные силы. Ермолай Алексеевич понимал, что находится на грани нервного срыва, но ничего не мог поделать. Обстоятельств, которые изменили бы его настроение, он просто не видел. «Учреждена чрезвычайная следственная комиссия, арестован опытнейший начальник военной контрразведки Петроградского военного округа полковник Якубов, бывший начальник КРО ГУГШ полковник Ерандаков, начаты карательные меры против младших чинов контрразведки и агентурного аппарата, списки агентов публикуются на страницах газет, агентов, которыми так дорожили. Нарушена агентурная сеть! Вырезают всех, кто противился развалу контрразведки, приходу к власти Временного правительства, сплошь созданного из предателей и политических аферистов».

Ермолай Алексеевич вновь стал перелистывать папки с материалами, и, поняв всю бессмысленность этого занятия, отложил в сторону, погрузившись в свои мысли, они были тревожными.

 

Анна медленно шла аллеями старинного парка Тиволи в Копенгагене. Последние дни уходящего августа выдались особенно теплыми. Хотелось подольше наслаждаться их уютом, это был тот редкий случай, когда можно было выкроить несколько часов жизни для себя, побыть такой, какой ты есть на самом деле, настоящей. Ноги сами привели к немецкому ресторанчику с трогательным названием «Цур Глокке», или же «К колокольчику». С его террасы открывался изумительный вид на старинный парк, деревья которого уже тронуло золото приближающейся осени. Вовсе не хотелось вспоминать о таком тяжелом заседании штаба. Необходимость доказывать всем вполне очевидные вещи, окончательно вымотали, лишили всякой возможности думать еще о чем-то другом. Впереди самый ответственный этап, где нет места ошибке. Но этот парк, ресторанчик, воспоминания… Воспоминания о тех днях теплотой отзывались в ее сердце.

«Именно здесь я впервые увидела Шереметьевского. Он тогда мило беседовал с госпожой Даниельсон, которая от счастья была на седьмом небе, и ее супругом. Николай был так красив. Его необычной восточной внешностью хотелось любоваться и любоваться. Изысканность, какая-то несвойственная мужчинам утонченность, проявлялась во всем, в том, как он держал чашку кофе, пользовался приборами, наклонив голову, проявлял участие к тому, что говорила госпожа Даниельсон. Наверняка, ее извечная болтовня не доставляли ему удовольствия, но, глядя на него, можно было не сомневаться, что он очень увлечен рассказом. Как это было давно!» - подумала Анна. «Как хочется возвратиться в то время, когда мы только начинали изучать Шереметьевского. Я следовала за ним неотступно, анализируя каждый шаг, каждый жест, и госпожа Даниельсон оказала нам неоценимую услугу, правда за очень хорошую плату, пригласив своего постояльца именно в этот парк. Я сидела здесь, неподалеку, вон за тем столиком», - мысленно еще раз проживала Анна то время. «Отсюда хорошо видно, что происходит в зале и на террасе. Николай сидел через три столика от нас, а мы старались изо всех сил изобразить влюбленную пару, для которых кроме двоих больше никого не существует на этой земле».

Анна села за столик на то место, откуда когда-то Шереметьевский любовался с террасы этим прекрасным видом. «Все та же сервировка стола, и в определенной последовательности все также разложены салфетки», - отметила про себя Анна. Какое-то время она о чем-то размышляла, не решаясь ничего предпринимать. Затем взяла третью с края салфетку и положила на нее перед собой приборы в нарушение этикета. К ней тут же подошел официант.

- Я бы хотела сделать заказ по поводу предстоящего торжества. Здесь записаны все мои пожелания, - мило улыбаясь, произнесла Анна, передавая ему небольшой конверт. И, пожалуйста, чашечку кофе.

«Как быстро меняются времена… Друзья становятся врагами, враги становятся друзьями», - только и отметила про себя Анна. Допив ароматный кофе, она поднялась из-за стола и медленно побрела аллеями старинного парка Тиволи. Несколько часов жизни, отмеренные ей судьбой для таких приятных воспоминаний, подходили к концу.

 

Потапов нервничал, перебирая конверты с приглашениями на приемы, встречи, юбилеи. С приходом нового правительства их меньше не становилось, и когда утром ему приносили очередную пачку, казалось, в новой России торжеств и гуляний становится еще больше. Тот самый, от Рубинштейна, оказался самым последним. Об этом можно было догадаться, ведь банкиры по значимости относились к прочим организациям и стояли в конце списка. Потапов, не решаясь открыть его, еще какое-то время пребывал в раздумьях. Он ждал сообщений, но то, что прочитал, заставило волноваться еще больше. Ему предлагалась срочная встреча со связным из Европы. «Это запасной канал связи на случай особо важных обстоятельств», - отметил Потапов.

Он глянул на часы. До начала свидания оставалось семь часов. Сомнения, переживания. Потапов погрузился в свои мысли: «Всего лишь семь часов, а потом все может измениться кардинально. Семь часов – и вся предыдущая жизнь вдруг окажется такой бесполезной, - слежки, постоянное напряжение, работа до изнеможения. И все ради чего? – в сердцах рассуждал он. «Чтобы кто-то мог получать чины и звания, решать свои вопросы, обеспечить благополучие себе и своей семье. Недавно выяснилось, что денежное содержание даже военных юристов превышает оклады контрразведчиков. Двор, корона. И почему я должен положить свою жизнь ради царя, монархии, а теперь еще и пришедшего к власти правительства авантюристов? Все идет прахом, наши старания, оказывается, были напрасны, мы становимся никому не нужными. Странные реформы, уничтожение целой системы национальной безопасности под видом установления демократии. Еще немного, и таких как я, назовут отработанным материалом, выбросят как ненужный хлам. Упускать свой шанс начать совсем другую жизнь было бы глупо. Я еще не стар и полон сил», - подвел черту под своими рассуждениями Потапов.

На душе было тревожно. Он глянул на часы. Время неумолимо двигалось вперед. До встречи оставалось всего лишь три часа, а окончательного решения так и не принято. «Надо торговаться, конечно, нужно торговаться, вести свою игру. Слишком уж активизировалась деятельность кайзеровских спецслужб, особенно на западных рубежах. Теперь они будут действовать наверняка, в этом раскладе разумнее воспользоваться ситуацией».

 

Потапов прогуливался по набережной Невы, стараясь сохранять спокойствие и уверенную походку. Когда из вида скрылся его экипаж, он еще раз прошелся из стороны в сторону, не заметив ничего подозрительного, направился вперед по Невскому, свернув в переулок, зашел в неприметную кофейню. Ожидавший распорядитель быстро проводил его в тайную комнату. Отодвинув штору, Потапов оказался в помещении, погрузившимся в полумрак. От неожиданности он сначала отпрянул, а потом замер. На него в упор смотрел холодным взглядом сгорбившийся старик, лицо которого было покрыто морщинами. «Боже, как оно мне знакомо!» - только и пронеслось в сознании Потапова. Он стал вглядываться.

- Да, вы не ошиблись, это я, старик Руткис, за которым гонялась вся ваша охранка. Но теперь не время вспоминать о прошлом, приступим к делу, - произнес жестким голосом старик.- Вот гарантии от господина Парвуса о вашей неприкосновенности в случае осуществления в России полномасштабной революции, а также гарантии сохранения за вами звания и должности в новых спецслужбах новой страны.

- Но вы же потребуете выполнения определенной работы, чтобы эта новая страна состоялась, - придя в себя и пытаясь перехватить инициативу, произнес Потапов.

- Вы ее уже выполняете, - таким же тоном продолжал старик. – И с вами начаты расчеты за сделанную работу. Вы же не будете этого отрицать? – Израиль Лазаревич Парвус очень обязателен в своих обещаниях.

- Конкретнее, - жестко произнес Потапов. - И оставьте свой тон для других, вы всего лишь направлены ко мне господином Парвусом передать его просьбу.

- Просьбы закончены, мы приступаем к последнему этапу большой операции, которая должна изменить мир, - с пафосом в голосе произнес старик.

Потапов на мгновенье задержал на нем свой взгляд. «Боже, как же он мне напоминает Феофана. И даже театральная манера, с которой он подает себя, такая же».

- Вашей задачей является следующее: первое, вы должны обеспечить начатую демократизацию армии, поддержать установившееся в войсках двоевластие, всячески способствовать проникновению наших людей в места расположения русских войск. Предполагается организовать массовые братанья немецких и русских солдат, обмен парламентариями.

- Но это же полное разоружение армии! – воскликнул Потапов.

- Вы все правильно поняли. Это полное разоружение армии! И это то, к чему мы стремимся, - жестко произнес старик.

- Но это не допустимо! – возмущенно почти выкрикнул Потапов.

- Но вы же хотите жить в новой демократической России, иметь хорошую должность и определенные накопления! Не так ли? - с некоторым цинизмом проговорил Руткис. – Кстати, о сбережениях. Кредитовать вас будет банковская контора Беньямина Свердлова, расположенная на Бродвее-120. Кредитная линия уже открыта, вы, и ваша семья беспрепятственно можете пользоваться ей. Руткис передал Потапову чековую книжку.

- Ваши счета также находятся в европейских банках. Здесь все указано. Но мы отвлеклись. Дальнейшие инструкции вы получите по прежнему каналу связи, через Рубинштейна. Второе. После установления нужного нам режима в России, вы незамедлительно приступите к исследованиям, нет, скорее, к реализации весьма деликатных исследований. Надеюсь, вы понимаете, о чем идет речь? - чеканил слова старик, как хорошо заученную роль в надоевшем спектакле.

- Признаться, я не знаю, о каких деликатных исследованиях идет речь? И причем здесь специальные службы? – с некоторой злостью в голосе произнес Потапов. - Мы будем говорить о деле, или строить планы, как записаться в научный кружок?

- Не стройте из себя девственницу, которая уже отдалась, а все пытается изображать обиженную недотрогу. Известный нам и вам человек находится под нашей защитой, - грубо бросил ему Руткис. - Все действия в этом направлении вы будете согласовывать с нами. Большие люди, с немалыми деньгами и безграничным влиянием в мире, стоящие за этой программой, возлагают на ученых России определенные надежды. Ваше участие в этом проекте будет оценено отдельно. Высказывается пожелание, иметь в самые кротчайшие сроки виденье нашего сотрудничества, а также получить в доказательство вашей порядочности имеющиеся материалы на этот счет в подконтрольном вам ведомстве.

Старик достал из потайного кармана записную книжку, и, вырвав из нее листок бумаги, написал на нем цифру.

- Вот сумма, в которую может быть оценена ваша работа в проекте. Организаторы этого предприятия высказывают надежду, что сотрудничество будет плодотворным.

Потапов уже было собрался высказать свое мнение по поводу услышанного, но старик ничего не позволил сказать ему. Поднявшись из-за стола, он только и произнес на прощание: «Всего доброго, вам, господин Потапов. Успехов в нашем общем деле». Потом, приостановившись, посмотрев на Потапова пристальным взглядом, добавил: «Вот мы и свиделись, лучшая разведка мира, а какого-то старика поймать так и не смогли. А по второму вопросу будете работать с Яковым Свердловым. Все узнаете от него. С вами скоро выйдут на связь. Прощайте, надеюсь, что больше не увидимся».

«Беньямин Свердлов. Лучший друг английского шпиона Рейли. Их офисы, по сообщениям источников в США, находятся даже рядом, в одном здании!» - пронеслось в сознании Потапова. «И на какой же грязи делается рев- Но вы же потребу- Но это не допустимо! – возмущенно почти выкрикнул Потапов.ете выполнения определенной работы, чтобы эта новая страна состоялась, - придя в себя и пытаясь перехватить инициативу, произнес Потапов.олюция в России!?» - только и смог он отметить про себя.

«Но теперь не это главное. «Натуралист» жив!» - отстукивало сознание. «Натуралист» жив! Такая долгожданная весть, наконец, пришла! Вот что важно! Пошел ли он на сотрудничество с новыми хозяевами? Что предпринял в тех условиях? Или же все это дешевая инсценировка? Надо все проверить! Я сам заинтересован в контакте с Шереметьевским!»

 

- От немецкого агента, изобличенного в Минске, Екатерины Долинской стало известно, что в расположение наших войск направлены трое разведчиков, экипированных в форму солдат русской армии. Их имена – Сенька Уэльский, Иванов и Владек Каминский, - докладывал Ермолай Алексеевич.

- Что-то новое прослеживается в почерке наших противников! Заброска агентуры таким образом ранее не практиковалась, - с нескрываемым удивлением произнес Потапов. - И что вы думаете по этому поводу?

Ермолай Алексеевич молчал. В кабинете воцарилась тишина. Пауза затягивалась.

- Милейший Ермолай Алексеевич, вы слышите меня? Вы чем-то обеспокоены?

Ермолай Алексеевич, сделав над собой усилие, произнес:

- Мне думается, что необходимо срочно определить стратегически важные районы в местах расположения наших войск и ввести хотя бы систему пропусков для парламентариев с той стороны, которые так зачастили на наши позиции.

- Что-то в вашем голосе не чувствуется оптимизма, уверенности, что ли. Я вас не узнаю, - произнес Потапов.

- А себя вы узнаете? – вырвалось у Ермолая Алексеевича.

- Что вы имеете в виду!? – также неожиданно вырвалось у Потапова. Его лицо залилось краской.

- Извините, но все наши донесения никому не интересны, и чтобы мы не предлагали, все уже решено: принимаются меры для окончательного уничтожения России, и самый эффективный способ – разложение армии. Двоевластие в войсках. Что это? Это блестящие условия для шпионажа, диверсий, проведения антигосударственной деятельности среди солдат и личного состава. Операция спланирована и осуществляется отменно, - в сердцах произнес Ермолая Алексеевич.

– Раньше мы могли настоять, убедить, доказать. А теперь все видим и молчим, оглядываемся и думаем: «Докладывать или нет? А вдруг эти самые шпионы родственники будущих хозяев страны? А вдруг друзья из-за океана к своякам-банкирам их послали, чтобы расплатиться за продажу страны? Разве ради этого мы столько труда положили? Разве создавали нашу службу для того, чтобы обслуживать интересы кучки предателей и мерзавцев?»

- Я вас действительно не узнаю! – произнес Потапов, вздохнув с облегчением. - Вы слишком все близко принимаете к сердцу. Другие времена, другие порядки. Ну, приняли такое решение. Теперь наряду с командованием еще и солдатские комитеты руководят частями, соединениями, армиями, фронтами. И узаконили их приказом Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов за номером 1. И действовать мы должны в новых условиях, и ничего страшного я в этом не вижу, - монотонно произносил Потапов в такт каждому своему шагу, расхаживая по кабинету.

- Давайте не будем лгать хотя бы друг другу. Мы-то прекрасно понимаем, что происходит, - непривычно жестким тоном говорил Боровский. - Единственная цель так называемого «братанья», визитов лжепарламентариев - это разведка, я подчеркиваю, разведка расположения наших войск и изучение настроения в войсках. Своим мнимым миролюбием они пытаются склонить солдат к бездействию. Для немцев – это единственное спасение сохранить свое лицо в мире, избежать поражения, для нас же – последний шаг к погибели!»

- Да, вы правы, ситуация складывается не лучшим образом, надо подготовить приказы о необходимости соблюдать бдительность и направить в расположение наших войск, - подытожил Потапов. - Слишком много тревожной информации поступает, особенно с Западного фронта. Он достал материалы с последним донесением главнокомандующего Западным фронтом, и процитировал его: «Захваченные пленные, а также высылаемые противником парламентарии показывают, что им было приказано при посещении наших позиций выяснять следующие вопросы: расположение артиллерии, резервных окопов и тыловых позиций, степень их защиты искусственными препятствиями. Имеют место факты, когда парламентеры проносят в окопы водку для спаивания солдат».

- Да, все слишком тревожно, потому что все очень профессионально спланировано и очень хорошо организовано, - как-то задумчиво произнес он.

- По всему видно, что консультанты у них отменные. И дирижер очень профессиональный, - добавил Ермолай Алексеевич. Потапова передернуло, но, сделав вид, что он не придал никакого значения этим словам, продолжил:

- А впрочем, не так все и страшно. Новое время, новые веяния, а всю эту информацию следует тщательно проверить. – Да, кстати, я недавно встретил тут князя Трубецкого, повспоминали за стаканчиком хорошего вина о былом, о наших давних планах, об исследованиях. Не могли бы вы подобрать материалы с сообщениями Шереметьевского. Наши разговоры натолкнули меня на некоторые мысли. Времена, действительно, меняются, и мир меняется слишком быстро. Нам надо подумать о том, как продолжить полномасштабные исследования по видам не смертельного оружия.

- Я постараюсь. Эти материалы относятся к категории особо секретных, часть из них, как мы договаривались, уже переправлена с особо ценным архивом по нашему скандинавскому коридору через Ревель, но кое - что еще осталось, - проговорил Ермолай Алексеевич. Ему стоило неимоверных усилий сохранять самообладание до конца доклада. Теперь он понимал и был в этом уверен, что сообщения источников из Копенгагена и Стокгольма, которым была адресована приписка «LT», подтверждались.

 

Ермолай Алексеевич буквально выбежал из здания, едва дождавшись окончания рабочего дня. Наверное, с ним такое случилось впервые. Хотелось бежать, бежать как можно дальше и от своего, долгие годы казавшегося родным, ведомства, и от людей, которые еще недавно считались коллегами, соратниками, побыть одному. Он быстрым шагом преодолел Невский, свернул в переулок и оказался перед входом в кофейню. Немного подумав, Ермолай Алексеевич зашел во внутрь. Его тут же проводили в тайную комнату для встреч.

- Водки, рюмку водки! – бросил он официанту. Вдруг он почувствовал, что на него кто-то смотрит. Медленно раздвинулась штора. Ермолай Алексеевич замер от неожиданности. «Этого не может быть!» - едва слышно произнес он, только теперь обратив внимание на то, как разложены приборы на салфетке, - в нарушение этикета.

 

«Конец, неужели, это конец?» – метался Ермолай Алексеевич по кабинету. «Если наша встреча состоялась, и она стала возможной, скорее всего, это конец! России больше не существует! Ее окончательно растоптали!»

Он не находил себе места, нервное напряжение зашкаливало, раздражало все, что только попадало в его поле зрения. Целый день Ермолай Алексеевич жил с ощущением вины. Впервые в жизни он так нетактично обошелся с любимой Симочкой, накричал на нее, обвинил в том, что вмешивается не в свои дела. А она всего лишь спросила о его плохом настроении. «Настроение.., настроение, какое к черту настроение? Все идет прахом. Разве у меня настроение? У меня состояние истерии!» - ворчал он, не зная, куда деть себя, и куда деться от страшных мыслей. «Нет, нужно взять себя в руки, иначе придти к какому-то решению будет просто невозможно. Неужели все произойдет так скоро, и сценарий будет все же таким, о котором было сказано во время встречи? Со мной торговались? Меня предупреждали? Меня склоняли к сотрудничеству? Меня оберегали?» - задавал себе вопросы Ермолай Алексеевич.

Мысли путались, он действительно не узнавал себя, потому что больше не в состоянии был управлять своими эмоциями. «Нет, нужно все-таки взять себя в руки и реально оценить ситуацию», - уговаривал он себя. «В одном я теперь могу быть уверенным точно, - «натуралист» жив. Все сходится – сообщения источников в Стокгольме и Копенгагене, косвенные намеки по поводу исследований во время встречи, просьба Потапова. Потапов, Потапов… С кем он теперь? С англичанами? Американцами? Предателями из Временного правительства?».

Он не помнил, какая сила заставила его подняться. Ермолай Алексеевич буквально ворвался в кабинет Потапова и замер, не зная, как начать разговор.

- Я знал, что вы придете ко мне с этим разговором, признаться, предполагал, что он состоится гораздо раньше. Ваши выдающиеся аналитические способности должны были подсказать вам давно весь расклад в сложившейся ситуации, - совершенно невозмутимым тоном произнес Потапов.

- Подсказали давно, вы правы, только не хотелось верить, - едва сдерживая раздражение, граничащее с презрением, произнес Ермолай Алексеевич.

- Успокойтесь, милейший Ермолай Алексеевич, - таким же невозмутимым тоном произнес Потапов. - Вы хотите услышать от меня исповедь? Или может быть покаяние?

- Нет, мне все понятно, и понятно стало давно, нужно было только проверить факты и получить неопровержимые доказательства, убедиться, что это так. Я все допускаю, но как вы могли? Вы, столько лет отдавший отчизне? Как вы могли предать ее, людей, которые вам так верили, наших лучших агентов, о которых трубят сегодня на каждом углу, а их фамилии можно прочитать на любом столбе? Что теперь будет с «натуралистом»? Он станет разменной картой в вашей новой игре? И почему он должен расплачиваться за предательство тех, кто уполномочил его выполнять это задание, рисковать, терпеть лишения? – с нарастающим раздражением бросал Потапову в лицо жесткие фразы Ермолай Алексеевич.

- Дорогой Ермолай Алексеевич, вы - близорукий человек. Неужели не понимаете, что нам не по пути с теми, кто держится за старую власть, за ту монархию, которую дали России Романовы. Разве это монархия? Да, для нас только такая формой государственного устройства может быть приемлемой, и никакая демократия как политическая система страны нам не подходит. Но я за монархию красную. Туда придут многие наши генералы, мы займем все ключевые посты в государстве и начнем править, править так, как нам будет угодно. Мы сделаем то, что не смогли сделать Романовы.

- Но это же утопия! Право каждого делать свой выбор, но мне кажется, что вы глубоко заблуждаетесь. Посмотрите на всех этих большевиков, социалистов. У них в большинстве своем психология ущербного человека. Обиженные, униженные и обделенные, они только и ждут, чтобы правдами и не правдами занять посты, дворцы, почувствовать себя, наконец, полноценными людьми, - парировал Ермолай Алексеевич.

- Но наша сила в то, что мы прекрасно понимаем, с кем имеем дело, мы располагаем материалами, достоверными материалами, что поможет управлять этой массой в своих интересах, - не соглашался с ним Потапов. – Мы позволим им удовлетворить свои амбиции, но править будем сами!

- Вас используют, а потом вытрут об вас ноги и в лучшем случае позволят еще какое-то время где-то кем-то побыть. Безграмотные и голодные, и заметьте, голодные потому, что ничего не смогли добиться в этой жизни, а способны были только требовать, бунтовать, но не создавать, таким как мы, своим трудом добившихся чего-то в жизни, они никогда не простят ни ваш ум, ни вашу силу, ни вашу самодостаточность и независимость. Злость, злость и только злость оттого, что на этой земле есть кто-то лучше, будет преследовать их повсюду и расправа, с такими как вы, будет жестокой.

И еще, история свидетельствует: люди, объединенные в организацию политической целью, весьма быстро теряют почву для единства, этой цели добившись. Начинается обычная политика и дальнейшая борьба за власть, только уже между собой, а это и есть самое страшное! Чужаки не нужными становятся там первыми! А впрочем, я рад, что мы объяснились. Цель у нас одна – спасти Россию. Но каждый, видимо, пойдет к этому спасению своим путем, - заключил Ермолай Алексеевич, покидая кабинет.

На душе словно отлегло. Они, наконец, выяснили отношения, и между ними стало все предельно ясно. Но на сердце все равно было не спокойно. Слишком уж много информации поступало из разных источников по поводу средств и методов, которыми шли к созданию новой России большевики, социалисты, так называемая, генеральская оппозиция, разные другие силы, расплодившиеся в России как грибы после дождя, и не без иностранной помощи. Предстояло разложить очень серьезный пасьянс, после чего принять окончательное решение. Ермолай Алексеевич обратился к событиям февральской революции, проводя аналогии, сопоставляя факты, вычленяя фигурантов этого драматического действа. Судя по разворачивающимся событиям, сценарий повторят, только с учетом некоторых ошибок.

«Заговор генералов», «военная ложа» - это полная чепуха, не что иное, как обычная легенда, которой пользуются при проведении грязных операций», - делал окончательные выводы Ермолай Алексеевич, анализируя материалы источников. Но обращала на себя внимание настойчивость определенных лиц, с которой они навязывали подобную точку зрения. «Гучков, Львов…», - выстраивал события Ермолай Алексеевич. «Именно от них исходила информация о «генеральской оппозиции», от них, масонов и заговорщиков. О «военной ложе» они трубили во всеуслышание, а вот о своих связях с иностранцами никто и нигде из них не проболтался. Значит, стремились отвести внимание от истинных виновников драмы. Руководство заговором в Петрограде держали в своих руках послы Бьюкенен и Палеолог, это известно нам доподлинно», - заключил Ермолай Алексеевич. «Поэтому вся выше перечисленная свора неспроста запачкала генерала Алексеева за то, что тот пытался реально помешать заговорщикам, а именно: за проект диктатуры тыла, за комиссию Батюшина. Все это было сделано преднамеренно», - с грустью отмечал Ермолай Алексеевич. «А ведь все могло быть по-другому».

Он отложил в сторону информации об этих деятелях, обозначив как руководителей заговора. В другую сторону стал откладывать материалы об исполнителях. «Министр финансов Петр Барк, масон, действовал и продолжает тесно сотрудничать с западными банкирами, именно им заключены самые невыгодные для России сделки, особенно по закупкам вооружения, взяты кредиты на самых невыгодных условиях, в результате чего нанесен непоправимый ущерб экономике. Министр путей сообщения Юрий Ломоносов, сеял панику, на заседаниях Думы, заявлял, что армия бежит без оглядки, с его подачи проведено несколько массовых призывов в армию в тот период, когда солдат нечем было вооружать. В результате в тылу скопилось огромное количество призывников, которые дурели от скуки и разлагались агитаторами. Исполнители, исполнители… Их оказалось слишком много во всех государственных структурах».

Ермолай Алексеевич обдумывал ситуацию. «Что-то здесь все рано не так. У заговорщиков был еще кто-то, причем, в ближайшем окружении царя. И этот «кто-то» именно тот, к кому прислушивался государь. Это не Распутин, нет, его устранили, чтобы не помешал осуществлению планов. А этот советчик, или группа советчиков, продолжала существовать и после его ликвидации, пуская царя по нужному им направлению». Ермолай Алексеевич выстраивал в определенной последовательности события. «Россия набирала силу, экономика была на подъеме, и с возросшей мощью уже нельзя было не считаться. В январе межсоюзническая конференция Антанты впервые прошла не во Франции, а в Петрограде, и тон на ней задавали уже наши военачальники, Ставка утвердила план наступления, предполагалось, что война окончится летом 1917 года, в крайнем случае, осенью, МИД уже полным ходом готовил проекты договоров на выгодных для России условиях. И на этом фоне по стране вдруг прокатывается волна забастовок, беспорядков, поводом для них стали перебои с белым, всего лишь с белым хлебом, который вовремя не подвезли. Стихия захлестнула страну. Стихия ли?»

Пасьянс показывал, что «стихийность» имела очень четкие закономерности. На такой вывод наталкивали материалы, которые Ермолай Алексеевич условно обозначил «Поставщики бунта». «Главным из них, пожалуй, стал военный министр Великобритании лорд Мильнер, - размышлял он. «В его распоряжении были огромные суммы денег. Прибыв на межсоюзническую конференцию в Петроград, министр заодно проверил готовность к бунту, дал указания послу Бьюкенену. Мы располагаем данными, что именно его агенты спровоцировали беспорядки в городе.

У нас есть сведения, что в начале года по каким-то странным делам Россию посетил лучший агент Вайсмана Сидней Рейли, есть информация и об участии в готовящемся спектакле советника президента США в России Крейна. Источник в Америке сообщал об обращении в дни февральской революции полковника Хауса к президенту страны с такими словами: «Нынешние события в России произошли во многом благодаря Вашему влиянию». А потом вся эта комедия, блестяще разыгранная ближайшим окружением царя, финал которой – отречение императора от власти, и воцарившийся хаос в стране. России нанесен сокрушительный удар».

Ермолай Алексеевич теперь свел всю информацию воедино, чтобы ответить на вопрос: «Почему же так легко заговорщикам удалось осуществить план?» Он еще раз обратился к сообщениям контрразведки, которой в январе 1917 года стало известно о плане, который обсуждался с участием генерала Крымова. Царя предполагалось принудить к отречению именно в поезде, по пути следования между Ставкой и Петроградом. Реализация намечалась на начало марта. «Много информации на этот счет отправлено в Ставку было по линии нашего ведомства», - отметил Ермолай Алексеевич. «Но вся она не доходила до царя, а оседала где-то по чьей-то указке. Значит, рядом с государем находился хорошо законспирированный «иуда», а возможно, и группа «иуд», которым царь доверял, и которые постепенно, шаг за шагом, формировали у него и настроение обреченности. Невольно напрашивается вопрос: «Не здесь ли с успехом использованы методики Шереметьевского?». И именно они «подсказывали верные решения», изолировали от достоверной информации. И только от жены и от прибывших в Ставку офицеров, государь узнал всю правду о происходящих страшных событиях в стране. Но было слишком поздно. Свита делает короля, свита и свергает короля, если слишком доверится этой свите?!».

«И так», - подводил итог Ермолай Алексеевич. «В стадию завершения вступает хорошо организованная и блестяще спланированная крупномасштабная акция, подготовленная группой ведущих держав мира против России. Проведен не только ряд успешных внешних операций, но главный акцент сделан на подрыв ситуации внутри страны путем возбуждения недовольства со стороны народа политикой Романовых с использованием большевиков и вливания на эти цели огромных финансовых средств. И здесь всплывает «немецкое золото», теперь понятно, что американского происхождения. В стране начались необратимые процессы, страшная, кровавая революция неизбежна».

Все похолодело внутри, пасьянс сходился. Информация, которую он получил на встрече, скорее всего, достоверная. И то, что сказал Потапов, тоже истинная правда. Многие генералы уже включены в процесс свержения Временного правительства и готовы перейти на сторону новой власти. «Глупцы! Что же они делают?! И Потапов! Разве он ничего не понимает?! Ах, да! Деньги! Они затмевают разум, заставляют поступиться принципами, забыть о совести! Но нет! С предателями и отщепенцами я ни за какие деньги на сотрудничество не пойду! Мой ответ будет однозначным, и я его незамедлительно сообщу!» - принял для себя решение Ермолай Алексеевич.

 

Он разложил перед собой сообщения источников в Штатах. Их изучение показывало: крупнейшая компания «Америкен Интернешнл Корпорейшин» создана специально для эксплуатации отсталых стран. Главным ее акционером является банк Шиффа «Кун и Лоеб», а директором - Отто Кан. Именно через него связь с банком «Кун и Лоеб» поддерживает британский резидент Вильям Вайсман – до войны крупный банкир в Англии. Банк размещается в здании по адресу Бродвей – 120. Там же располагается офис Джона Мак-Грегора Гранта. И именно он представляет в США интересы питерского банкира Дмитрия Рубинштейна. А с ним связан Потапов. Его контакты с Рубинштейном установлены доподлинно. Только еще не понятно, что это: своя игра, или заигрывание, или вполне осознанные действия?»

Подступала тошнота, Ермолаю Алексеевичу хотелось выбросить в корзину и эти сообщения, и дела, которые были приготовлены для дополнительного изучения. Но и этого он не мог сделать – не позволяла инструкция по делопроизводству и, конечно же, необходимость их внимательного изучения. Это было его прямыми обязанностями, исполнять которые теперь не хотелось, да и не было никаких душевных сил.

Поднявшись из-за стола, Ермолай Алексеевич подошел к окну. «Боже, как быстро бежит время. Кажется, недавно было Рождество, а уже год заканчивается». Пожалуй, впервые в жизни его не радовало приближение новогодних праздничных приготовлений, скорых праздников. Уж слишком все было тревожно, не покидало ощущение приближения некой катастрофы, которую может принести в их жизнь новый 1917 год. Он вышагивал по кабинету, пытаясь привести в порядок свои нахлынувшие эмоции.

Собравшись с мыслями, Ермолай Алексеевич вновь углубился в изучение материалов. Он продолжил выстраивать цепочку. В здании на Бродвее – 120 располагалась и контора некоего Сиднея Рейли – она же нью-йоркский «филиал» резидентуры упомянутого Вильяма Вайсмана. Под крышей этой конторы вел свой бизнес и приехавший из России Александр Вайнштейн. Оба они посредничали, пристраивали военные заказы за большие взятки. «Возможно, именно здесь следует искать следы так называемого «германского золота», - подумал Ермолай Алексеевич. Он все больше убеждался в том, что именно в Америке кроется разгадка. «Тем более, что Александр Вайнштейн был организатором и исполнителем собрания русских революционеров 14 февраля 1916 года», - заметил он для себя. Ермолай Алексеевич достал материалы с донесениями военной разведки на этот счет.

 

Секретная.

ГУГШ от источника в США.

14 февраля 1916 года в восточной части Нью-Йорка состоялось первое крупное собрание революционеров. Присутствовало 62 делегата. Обсуждались возможности совершения великой революции в России, поскольку момент крайне подходящий. Некоторые делегаты высказывали сомнения в связи с отсутствием больших средств. Однако устроители собрания заверили, что с финансами проблем не будет, - как только потребуется, нужные суммы поступят от лиц, симпатизирующих движению за освобождение русского народа. В связи с этим многократно упоминалось имя Шиффа.

 

«Тристан – Вайсман – Рубинштейн – Потапов - банда Рейли – Вайнштейн – революционеры – огромные деньги – немецкое золото, а еще есть линия Парвуса. Германия и Англия – противники объединяются в борьбе за уничтожение России. Денежными потоками руководят из Америки», - во всей этой цепи Ермолай Алексеевич пытался вычленить то, что подсказало бы ответы на многие вопросы. Это отвлекало его от скверных мыслей и необходимости открыть последнюю папку с делом, которую он то доставал, то снова отправлял в сейф, так и не решаясь приступить к ее изучению.

Но он чувствовал, что в этой цепи не хватает еще одного важного звена. После внимательного изучения всех, имеющихся в его распоряжении материалов, Ермолай Алексеевич все-таки склонялся к тому, что этим звеном является хорошо срежиссированные волнения в стране и очень профессиональная работа агитаторов, способных возбудить толпу до такой степени, что они готовы к бунту. Интуиция подсказывала, что это то главное, ради которого осуществлялись все предшествующие действия, и что они все очень связаны между собой. «Агитаторы. А являются ли они таковыми? Или это хорошо подготовленные люди по специальной методике за очень большие деньги. Агитаторов ведь готовят, и не только в тех странах, где нашли себе прибежище русские большевики, но и в США. Изучением приемов внедрения в толпу специально обученных людей занимался в свое время Шереметьевский. На примере анализа трагедии на Ходынском поле, он доказал, что брошенная в толпу очень убедительная реплика людей, вызывающих доверие этой самой толпы, может в считанные мгновенья возбудить ее так, что, на первый взгляд покажется, что начались неуправляемые процессы. На самом же деле толпа начинает действовать в заданном режиме». Ермолая Алексеевича передернуло. Воспоминания о страшной давке воскрешали в памяти ужасные картины. Но чтобы все это случилось, потребовалось бросить в толпу всего лишь несколько фраз о том, что царские подарки уже делит между собой группка людей, которые отвечают за ее раздачу, и на всех не хватит.

Ермолай Алексеевич был явно доволен собой. Ко всем звеньям цепи он приложил последнее, недостающее. Именно здесь, по его мнению, концентрировались не только огромные средства, но и была сокрыта та главная идея, ради которой затевалась вся эта большая игра, – воздействие на массы всеми возможными средствами, при помощи которых предполагалось осуществить расшатывание и свержение существующего режима. И именно все звенья – и огромные финансовые потоки, и каналы их поставки, и банкиры, и торгаши, через банки и фирмы которых они оборачивались, и дефициты товаров и продовольствия, и непрекращающиеся народные волнения, и Дума с ее постоянными протестами работали на это звено. И в нем возникает фигура Потапова.

Ермолая Алексеевича терзали сомнения. Он пытался ответить на вопрос о его роли в этом звене. На сердце было тяжело, но, сделав над собой усилие, он открыл последнюю папку, которая лежала перед ним на столе.

 

Ходынское поле. Воспоминания о страшных событиях не давали Шереметьевскому покоя. «По всей видимости, ужеp style= тогда кто-то пытался испытать пускай не особый вид оружия, но специальную методику влияния на сознание, психику больших групп людей, научиться управлять ими. Воспоминания о страшной давке воскрешали в памяти ужасные картины. Но чтобы все это случилось, потребовалось бросить в толпу всего лишь несколько фраз о том, что царские подарки уже делит между собой группка людей, которые отвечают за ее раздачу, и на всех не хватит.

И это явно удалось. Райх очень хорошо осведомлен о подобном методе, если высказал свои сомнения по поводу представленных нами результатов проведенных экспериментов. Он называет их пройденным этапом и требует расширения средств воздействия», - размышлял Николай.

Они с Керенцем прекрасно понимали, чем все это может обернуться. У них в запасе был немалый арсенал средств, готовых к опробации на практике, но, не сговариваясь, каждый из них находил предлог, чтобы оттянуть начало их испытаний. От одних только мыслей, что они вот-вот, вопреки их желанию, начнут использоваться в реальной борьбе за доминирование той или иной страны бросало в дрожь. А от мысли, что возможно, и, скорее всего, против России, Николаю становилось не по себе. В этой ситуации его больше всего волновало, как затянуть процесс, какие найти для этого аргументы. Но их буквально загнали в угол. По настроению Райха было понятно, что надо приступать к испытанию новых методик немедля, иначе этим уже будут заниматься другие.

Мысли путались. Николай замечал, что все последнее время он больше думает не о предстоящих экспериментах, а об Анне. Они давно не виделись, а перед ним все еще стояло растерянное выражение ее лица – смятение, непонимание того, что услышала от Райха. Николай впервые увидел истинные эмоции Анны. Они были такими естественными, неподдельными, настоящими, что защемило сердце. Как прекрасна была тогда Анна, и как невыносимо находиться в состоянии полного неведения, осознавать, что возможно, он больше никогда ее не увидит.

Чувства к Анне, к которой неудержимо влекло, сменяли воспоминания об Ариадне. «Райх блефует, им вряд ли что-то известно о ней», - все больше убеждался Николай. «Кроме того, что она уже на территории Белоруссии, больше он ничего не смог сказать. А если даже это и так, то я могу быть спокоен. Значит, у Ариадны есть шанс вскорости возвратиться в Москву. Ариадна, милая Ариадна, что же вы наделали!» Хотелось от подступающего чувства безысходности кричать. «Ариадна! Зачем вы все это затеяли?! Ведь в нашей жизни все могло сложиться совершенно по-другому!»

- А-а-а!.. А-а-а!.. – вырвалось из груди Николая. Он бил кулаками в стену, стирая их до крови. Боже, что же мне делать? Как заставить заглушить в себе эту боль?! Как заставить себя не думать, не вспоминать. Ариадна, вы и так искалечили мою душу, истерзали ее, и никак не желаете отпустить меня! Боже! За что мне все эти муки?! Это подземелье, выхода из которого нет, эти душевные терзания!

Обессилив, он опустился на корочки и тупо уставился в одну точку. Вдруг послышался странный гул, он все нарастал и нарастал и в какой-то момент стены содрогнулись так, будто по ним нанесли сильный удар извне. Николай замер. На какое-то мгновенье воцарилась тишина. Потом раздался страшный грохот. Было ощущение, что все кругом рушится. Сработала сигнализация. Ярким светом вспыхнули лампочки, заревела сирена. Николай бросился к двери. Ему даже не пришлось прилагать усилий, она открылась сама, признак повреждения общей системы безопасности. С потолка через образовавшуюся небольшую расщелину посыпался песок. Трещина быстро увеличивалась и уже перешла на стену. Николай бросился в коридор, двери всех лабораторий были распахнуты настежь, он побежал в сторону своей. Но, не успел сделать и двух шагов, как прямо перед ним с потолка посыпался песок, преграждая путь. Николай метнулся в обратною сторону, но и там с потолка уже сыпался песок. Он прислонился к стене и замер. Судя по образовывающимся трещинам, в помещениях этого огромного подземелья произошли серьезные деформации, было ощущение, что гора раскалывается на части.

Николай только и успел забежать в первую, ближе всего расположенную к нему дверь, как коридор буквально стало засыпать песком. Уже слышался грохот падающих вместе с ним балок. Оказавшись посреди комнаты, Николай замер от ужаса. По стенам на стеллажах размещались колбы с заспиртованными фрагментами человеческих тел. Присмотревшись, Николай понял, что они были изуродованы воздействием каких-то препаратов. Прямо перед ним располагались сосуды с заспиртованной кожей - синюшной, желтой, пораженной глубокими шрамами и гноящимися язвами. Далее были колбы с человеческими органами - легкими, слипшимися в черный сгусток, глазами, с лопнувшими роговицами. «Папки, эти проклятые папки на столе у Анны», - пронеслось в сознании Николая. В памяти он стал воспроизводить их название: «Бактерии», «Геологическое, химическое оружие». Подобный результат могут дать только такие исследования! Ужас! Какую страшную смерть приняли ни в чем неповинные люди! И ко всему этому кошмару причастна Анна!?»

Николая мутило, он метался по комнате, пытаясь найти выход из нее. Он пробовал открыть то одну, то другую дверь, но от начавшейся деформации стен, их заклинило наглухо. В отчаянии Николай, обхватив голову руками, опустился на корточки у одной из них, скорее напоминающих тяжелые массивные ворота. «Врата в ад? В преисподнюю? Что ждет нас впереди? Что ждет всех нас, человечество уже в самом ближайшем будущем? Вмешательство в подсознание людей, влияние на их психику и управление поведением масс, целых народов, страшные болезни, вызывающие эпидемии и мор населения, воздействие на климат и искусственно вызванные землетрясения, а еще сколько всего, о чем не догадывается человечество, обращенного против него такими же, как и все мы, людьми, только жаждущими безграничной власти над миром».

Николаю от безысходности хотелось выть. Послышались подземные толчки, комната заходила ходуном и дверь, которую подпирал Николай, непроизвольно отворилась, а он сам буквально выкатился в соседнее помещение. Он едва успел ухватиться за какой-то выступ. Оглядевшись, Николай понял, что еще шаг в сторону, и он свалился бы в пропасть. Да, это была пропасть, образовавшаяся на месте платформы, на которой откуда-то снизу доставляли заключенных. «Значит, система устройства подземелья везде одна», - отметил про себя Николай. Теперь оттуда доносились странные звуки. Прислушавшись, он понял, что это лязг замков, грохот металла. Отчетливо слышался лай собак и топот бегущих людей, а затем и крики. «Скорее всего, началась паника, и охрана пытается сдержать натиск заключенных, у которых, возможно, появился шанс вырваться из этого ада. Николай вслушивался в звуки, они то нарастали, то вдруг неожиданно стихли. «Что-то произошло?!» - с ужасом подумал он. «Но что?»

Николай стал осматриваться по сторонам. Только теперь, немного придя в себя, он понял, что находится в той самой лаборатории, где в металлическом шкафу, возможно, хранятся особо секретные документы по тем исследованиям, которые здесь проводились. Но к нему нужно было как-то пробра/pться. От пропасти его отделяла узкая полоска у стены, преодолев ее, можно было перейти в соседнее помещение.

Осторожно ступая, прижавшись к стене, Николай стал медленно двигаться в ту сторону, где располагался сейф. Всего несколько шагов отделяло его от того момента, когда он мог дотянуться до него. Но с противоположной стороны послышались звуки. Кто-то пытался открыть дверь изнутри. «Райх!» - пронеслось в сознании Николая. «Наверняка, это он! Ему тоже нужны документы, материалы исследований, и если у него будет хоть один шанс спасти их, он сделает все, чтобы завладеть ими».

Лихорадочно работало сознание: «Сейф, главное теперь проникнуть в сейф». Николай осторожно, ступая, как можно тише, так, чтобы с противоположной стороны ничего не заподозрили, стал приближаться к нему. Нужно было обойти еще стол. «Не так давно за ним сидела Анна, перебирая те злополучные папки»,- с грустью, или с сожалением, подумал Николай. Его взгляд привлек стакан с недопитым чаем, бутербродница, где Анна красивой горкой выкладывала обычно ломтиками нарезанный лимон, свежие булочки с ветчиной. «Значит, еще недавно здесь работали с документами и, видимо, ненадолго вышли в соседнее помещение лаборатории. А тут случился какой-то взрыв», - отметил про себя Николай. Он бросился к столу и лихорадочно, уже не таясь, стал один за другим открывать ящики, вываливать на пол их содержимое. Самый нижний был закрыт на ключ. Николай, собрав все свои силы, буквально вырвал его из ниши. Перед ним рассыпались папки, документы. По всей видимости, их на минутку спрятали в нижний ящик, в надежде вскорости продолжить работу. Николай лихорадочно стал перебирать их, пытаясь отыскать нужную информацию.

В дверь стучали, пытаясь открыть ее, но она не поддавалась. Николай вырывал из папок важные, с его точки зрения, листы, складывал в одну стопку какие-то записи, бросая при этом в сторону двери обеспокоенные взгляды. Она шаталась уже так, что в любую минуту могла открыться.

Оставаться здесь было больше нельзя. Николай, собрав, насколько это было возможно, самые ценные материалы, стал пробираться на прежнее место, где еще сохранялось хоть какое-то жизненное пространство. Осмотревшись, Николай понял, что единственным его спасением является пропасть, куда каким-то образом нужно спуститься. Он глянул вниз, ему стало не по себе. «Сколько же человеческих жизней заживо погребено было здесь, чтобы выстроить этот огромный подземный город», - с ужасом подумал Николай. Но надо принимать решение, у него оставались мгновенья, и он это прекрасно понимал. Перед его глазами был срез обрушившихся этажей с оборвавшимися и качающимися навису балками, разрушенными ступеньками, грудой разбившегося и разбросанного оборудования. Николай выбирал удобное место для спуска. Единственный шанс – пробраться на нижний этаж, а оттуда каким-то образом добраться до лестничного пролета, попытаться пройти вниз по полуразрушенным ступенькам.

Шаг, еще шаг, одно неверное движение, и можно оказаться на дне пропасти. Осторожно ступая, останавливаясь и замирая, когда из-под ног уходила твердая почва, и осыпался песок, Николай медленно, хватаясь за любой выступ в стене, спускался вниз. Вдруг его обдало холодом и сыростью, откуда-то доносилось едва уловимое журчанье пробивающегося сквозь горные породы ручейка. «Река!» - мгновенно пронеслось в сознании Николая. «Надо держаться этого направления, необходимо во что бы то ни стало выйти к реке, а она обязательно выведет к тому месту, куда она впадает».

- Шереметьевский! Остановитесь! У вас все равно ничего не получится! Не старайтесь! Здесь выхода нет! – прокричали сверху.

Николай поднял голову. Там был Райх! Не реагируя на его окрики, Николай продолжал спускаться вниз. Оставалось преодолеть совсем небольшое расстояние, как из-под ног стала уходить земля и он, вместе с почвой, поехал вниз, оказавшись по колено в воде, которая медленно прибывала, затапливая рейсы и платформу. На голову сыпался песок. Глянув вверх, Николай увидел спускающегося Райха. «Бежать! Надо бежать! Но куда? Где может быть выход отсюда? И где все? Охрана, люди?» Николай метался по платформе. Впереди - каменная глыба завалила выход, позади - был Райх, который вот-вот настигнет его. Он побежал по платформе в надежде увидеть хоть что-нибудь, что могло подсказать ему правильное решение, найти хоть какую-нибудь зацепку. Стены, холодные сырые стены наступали на него со всех сторон. Гул, послышался нарастающий гул. «Опять взрыв!» - только и успел подумать Николай. Сильный удар в стену, оглушительный грохот эхом стал расходиться по пространству. Николай, обхватив голову руками, прижался к стене. Казалось, что туннель сейчас лопнет как мыльный пузырь. И вновь воцарилась пугающая тишина. Николай глянул вверх, пропасть заволокло густой пеленой из известковой пыли, и там ничего невозможно было рассмотреть, под ногами - вода, которая все прибывала. «Ну, должен же быть отсюда выход! Откуда-то доставляли же заключенных, чтобы погрузить на платформы!» - в отчаянии подумал он.

Николай вслушивался в звуки подземелья. Вдруг до него донесся едва уловимый стук, исходящий с той стороны каменной глыбы, которая преградила выход из тоннеля. Николай замер, он ничего не слышал. Даже журчание пробивающегося сквозь стену ручейка уже не улавливалось. «Западня! Это - западня! И Райх не обозначает себя никаким образом», - только и смог подумать он. До него вновь стали доноситься отдаленные стуки. Николай поднялся и пошел, рассекая прибывающую воду, в их направлении. Они становились все настойчивее, и он уже отчетливо слышал их. Приблизившись к глыбе, Николай прижался к ней и стал вслушиваться. Кто-то явно хотел найти выход с той стороны и старался пробиться сквозь завал.

- Эй! Есть кто? - прокричал Николай по-немецки.

Стуки прекратились, наступила тишина.

- Ответьте же, я не причиню вам вреда, обозначьте себя, мы в западне и нам вместе нужно найти выход, - прокричал Николай уже по-английски.

Стуки прекратились вновь, и снова воцарилась тишина. Но через какое-то время они возобновились и все усиливались. Николай бросился к тому месту, откуда они раздавались. В стене, рядом с глыбой, образовались трещины, там явно пробивали отверстие. Николай буквально вцепился в стену руками, сначала отколупывая небольшие куски известняка, а затем стал простукивать ее в разных местах в надежде соединиться с теми стуками, которые исходили извне. Они шли навстречу друг другу. Николай даже не представлял, с кем ему предстоит увидеться, но это теперь было неважно. Главное - выбраться отсюда во что бы то ни стало. Николай лихорадочно перебирал в памяти: «Керенц? Райх? А может, все-таки Керенц?»

Наконец стали отваливаться куски стены, и от последнего удара образовалось отверстие.

- Господин Шереметьевский, господин Шереметьевский, - едва слышно донеслось оттуда.

Николай замер. Его звали по-русски. «Отвечать или нет? Это провокация, меня хотят разоблачить?!» - мгновенно пронеслось в сознании. «Но какая может быть тут провокация, когда речь идет о жизни и смерти?»

Николай осторожно приблизился к отверстию.

- Эй, ты кто? – тихо произнес он.

- Господин Шереметьевский, Николай Дмитриевич, пробирайтесь сюда, - также тихо ответили ему.

- Александр! Вы?! Николай не мог поверить, что это он, и от неожиданности даже замешкался.

- Николай Дмитриевич, поторопитесь, - с тревогой в голосе произнес Александр.

- Да, да, конечно, - несколько растерянно проговорил Николай, едва протискиваясь в отверстие.

Только теперь ему стало понятно, что это за подземелье. Толщина стен была такой, что не хватало роста Николая и ему пришлось еще несколько раз подтягивать свое тело, впиваясь окровавленными руками в горную породу. Выбраться помог Александр, он едва держался на ногах. Исхудавший до неузнаваемости, в изодранной одежде, он напоминал привидение на древних развалинах.

- Надо бежать. Не исключено, что снова будет взрыв, - быстро заговорил Александр.

- Вы? Что происходит? – все еще не понимая, что же случилось, с растерянностью в голосе произносил Николай.

Но Александр, схватив его за руку, уже увлекал за собой. Он сильно хромал. Только теперь Шереметьевский увидел, что он ранен, и наспех наложенная повязка вся пропиталась кровью.

- Александр… Николаю очень хотелось расспросить его обо всем. Но Александр, насколько это было возможно, ускорял шаг.

- Быстрее, умоляю вас, быстрее, - твердил он, не переставая.

Они бежали по рейсам.

- Сейчас, за поворотом, там.., - приговаривал Александр. Он совсем выбился из сил, постоянно приостанавливался. Ему было тяжело дышать. Николай, подхватив Александра, теперь уже нес его на себе.

- Там, там будет страшно, мне повезло, этот поворот, он спас меня, но мы должны пройти этот участок – быстро заговорил Александр. Он остановился и на мгновенье замер, не решаясь сделать шаг вперед.

Ад! Это был настоящий ад! Николай отпрянул в сторону, его мутило, душили рыдания, но, собрав всю свою волю, подхватив Александра, он, осторожно обходя месиво из человеческих тел, медленно пробирался к выходу.

- Расстреливали всех заключенных, когда поняли, что не могут их удержать, - тяжело дыша, проговорил Александр, когда они выбрались на платформу. - А потом прогремел взрыв. Накрыло всех, погибли и охранники, и пленные.

- Но вы? – на губах Николая застыл немой вопрос.

- Я знал, я знал, что вы там. Вам надо бежать, обязательно бежать, вы – ученый. Вам необходимо рассказать об этих страшных опытах, - говорил Александр так, будто боялся, что не успеет сказать все самое важное. - Я вас узнал. Вы, вы были тогда, в театре, в Москве, помните? Вместе с госпожой Ариадной. Она так прекрасна! А потом…

- Что?! Говорите же! Вы что-то знаете о моей супруге? Говорите же! – тряс за плечи его Николай. – Потом.., потом мы встретились в Бельгии. Нет, не могу, это был кошмар, не могу, но она любит вас, я видел это по ее глазам, в них было отчаяние, она грустила, …

Раздался нарастающий гул. Александр, собрав последние силы, бросился на Николая. Прогремел взрыв.

Николай не помнил, сколько прошло времени. Звенело в ушах, сильно болела голова. Своим телом на него налег Александр, и было тяжело удерживать его.

- Александр, - тихо позвал Николай. Ответа он не услышал.

- Александр, - вновь позвал Николай. И вновь тишина. Николай осторожно стал подниматься, боясь причинить боль Александру. Но он был неподвижен. Вокруг валялись груды камней, куски отвалившейся стены, а впереди пробивался свет.

«Свет, это же свет! Свет, который видят люди там, в нормальной человеческой жизни!» Николай зажмурился. Ему было больно смотреть в ту сторону. Он тряс Александра, пытаясь привести его в чувство, но все было напрасным. Поняв, что это конец, Николай опустился рядом и замер, словно окаменев. Его душу заполняла пустота. «Зачем все это, если человеческая жизнь так хрупка, мгновенье – и все кончено, будто и не было на земле Александра с его мечтами и планами, надеждами, с муками, которые пришлось принять, с самопожертвованием. Он спас меня, а сам погиб. Но зачем? Зачем моя жизнь? В чем ее смысл?» Николая бил нервный озноб. «Александр, Ариадна, я. Какую еще цену заплатим мы за право жить?»

Земля словно уходила из-под ног, вновь стали ощущаться толчки. Они отрезвили Николая. «Надо бежать, иначе еще один взрыв и это подземелье рухнет окончательно. Мне нужно спасти документы, обязательно нужно спасти документы», - отстукивало сознание. Закрыв глаза Александру и скрестив его руки на груди, Николай еще на какое-то время задержал на нем свой взгляд, и, перекрестив, поднялся и бросился бежать. В подземелье пробивался свет. Прикрываясь от него рукой, прищурившись, Николай шел вперед. Началась нестерпимая резь в глазах, кружилась голова, но сознание продолжало лихорадочно работать.

«По всему видно, что это - неудачная реализация задания из еще одной папки, так называемое географическое оружие, иначе говоря, попытка вызвать искусственное землетрясение», - склонялся он к такому выводу. «А, возможно, наоборот, - удавшиеся опыты, которые обернулись реальным землетрясением, и теперь начались неуправляемые процессы».

Туннель петлял в горах, но по мере того, как за каждым поворотом становилось все светлее и светлее, было понятно, что где-то впереди есть выход. Настораживала тишина. «Неужели все погибли? Почему кругом так безлюдно?

- Шереметьевский! Остановитесь! – эхом разнеслось по пустынному туннелю. Стойте! Я вам приказываю, стойте! «Райх! Это Райх! Это его голос! И он близко! Еще немного и Райх настигнет меня!» - пронеслось в сознании Николая, который от неожиданности на какое-то мгновенье даже замешкался.

- Шереметьевский! Стойте! Туда нельзя! Там полигон! Там опасно! – кричал Райх. Он уже показался из-за поворота и подавал какие-то знаки Николаю. – Там смерть! Стойте!

Николай остановился в нерешительности. Похоже, Райх говорил правду. В его голосе звучала неподдельная тревога.

- Шереметьевский! Вы можете погибнуть! Давайте поговорим! – уже явно теряя силы и замедляя шаг, все продолжал выкрикивать Райх. Он спотыкался, падал, поднимался и вновь устремлялся навстречу Николаю. – Помогите мне… - последнее, что смог произнести Райх, и упал навзничь на рейсы.

- Гюнтер, вы слышите меня, Гюнтер, - обращался к нему Николай, осторожно дотрагиваясь до него. Но тот не отвечал. – Гюнтер, вам плохо? Вы ранены, вы потеряли много сил? Гюнтер, скажите хоть что-нибудь! – тряс его Николай. - Неужели это конец?

Раздался слабый стон. Николай, собрав последние силы, которые тоже были на исходе, с трудом перевернул Райха. Он был бледен как полотно, а безжизненное тело распласталось на холодном каменном полу. Райх выглядел таким беспомощным, беззащитным, что Николаю стало не по себе. В нем явно нельзя было узнать самоуверенного, амбициозного Райха. «Обстоятельства, жизнь, ее крутые виражи, не щадят никого. Неужели это конец? Неужели это подземелье погребет нас всех, станет для нас общей могилой, которую мы вырыли сами для себя своими же руками?» - думал Николай. «Нет! Легче всего покориться обстоятельствам, сложнее – найти выход. Надо использовать малейшую возможность выжить, выжить, чтобы рассказать человечеству о тех ужасах, которые его ждут, если не найти противоядие этому страшному злу».

- Гюнтер, соберитесь, нам надо идти, мы не знаем, что может случиться в любую минуту, - обращался Николай к Райху, но в ответ он слышал только слабый стон. Николай, едва нащупав его пульс, и определив сердечный ритм, начал нажимать на соответствующие точки на голове, лице, теле, - японский метод восстановления сил, который теперь оказался кстати. Райх стал подавать признаки жизни, а через какое-то время открыл глаза. Он смотрел на Николая отсутствующим, безразличным взглядом.

- Гюнтер, вы меня слышите? – хлопотал над ним Николай. - Соберитесь, вы же офицер, нам надо выбираться отсюда.

- Шереметьевский, нам туда нельзя, - тихо проговорил он и добавил: «Вам туда нельзя. Там полигон, произошел взрыв, началась, скорее всего, неуправляемая реакция в топливе. Надо бежать, но у меня нет больше сил».

- Гюнтер, где мы? Скажите, где вход? – с волнением в голосе произнес Николай.

Райх молчал, было видно, с каким трудом дается ему каждое слово. Николай, не дожидаясь ответа, стал поднимать его.

- Вставайте, надо спешить, нам надо выбираться отсюда, - твердил он, взваливая на себя Райха.

- Оставьте меня, зачем вы это делаете, я ведь ничего хорошего не сделал для вас, - тихо произносил Райх.

- Нам куда? – не обращая внимания на его слова, проговорил Николай.

- В обратную сторону, там, за поворотом, есть в стене дверь, нам надо до нее добраться, - уже более уверенно произнес Райх.

Он поднялся, опираясь на Николая, и они, поддерживая друг друга, двинулись в обратном направлении.

- Я все продумал, я все предусмотрел, я предчувствовал, что этим все закончится. Деньги, суета, спешка никогда еще не приводили ни к чему хорошему, - приговаривал Райх. Главное – добраться до места.

Небольшое расстояние до заветной двери, показалось вечностью. Они едва передвигались, часто останавливались, Райх с трудом волочил за собой ноги. Наконец, он подал знак. Только очень хорошо присмотревшись, можно было различить очертание, напоминающее, что здесь есть какой-то вход. Райх припал к стене, пытаясь там что-то нащупать. Но, обессилив, опустился на каменный пол.

- Здесь должен быть выступ, только и смог произнести Райх.

Шереметьевский стал осматривать стену, проводя по ней ладонью. Вдруг он наткнулся на небольшой выпуклый выступ и, собрав все свои силы, нажал на него. Но их не хватило, чтобы дверь поддалась. Райх сделал над собой усилие, чтобы подняться. Они вместе давили на выступ, но он не поддавался. Отчаявшись, Шереметьевский с такой злостью стукнул по стене, что механизм сработал, и дверь медленно отворилась. Николай отпрянул в сторону. Оттуда доносился плеск волн. Когда он переступил порог, то увидел, что они бились о каменистый берег с огромными валунами. «А спасение было рядом», - пронеслось в сознании Николая. «Знать бы об этом раньше, возможно все могло бы сложиться по-другому», - с досадой подумал он.

- Скорее, дверь может закрыться, - с тревогой в голосе произнес Райх, пытаясь сделать шаг вперед. Но даже на это у него не хватало сил. В его глазах застыл страх. Он вдруг осознал, что Шереметьевский может оставить его здесь, беспомощного и обессилевшего, и что еще чуть-чуть, и дверь захлопнется навсегда, а с ней прервется всякая связь с миром и это будет конец. Между ними были мгновенья – окаменевший от ужаса Райх и Шереметьевский, которому надо было принять решение. Медленно стала закрываться дверь. Райх пытался сделать шаг вперед, но ноги не слушались его. Мольба, мольба о помощи читалась в его глазах. Шереметьевский подхватил Райха и едва успел перетащить за высокий каменный порог. Дверь с грохотом затворилась.

Они стояли на краю бухты, поддерживая друг друга, вглядываясь в темные холодные воды. «Где мы? С какой стороны Европы? Это выход в Балтийское или Северное море?» - пытался ответить на эти вопросы Шереметьевский. Из воды медленно стала появляться сначала антенна, затем показался корпус подводной лодки. Она словно вырастала из воды. Наконец отворилась дверь. Экипаж быстро и слаженно стал выполнять свою работу. К берегу уже направлялась шлюпка. При ее виде Райх попытался выпрямиться, принять бравый вид. Подоспевшее спасение придало ему силы, и он даже стал похожим на того самоуверенного Райха, которого все привыкли видеть в лаборатории. Когда же он оказался в шлюпке, Николаю показалось, что к нему вернулось прежнее надменное выражение лица. Между нами были мгновенья. Райх, готовый отдать приказ отплывать, и Шереметьевский, стоявший на берегу. Их взгляды встретились. Райх кивком головы отдал приказ забрать Шереметьевского в шлюпку.

 

Совершенно секретно.

 

ГУГШ от кукловода.

В районе Гельголандской бухты, Восточно – Фризских и Западно-Фризских островов зафиксированы странные подземные толчки. Ученые рассматривают их как возможное землетрясение силой в четыре балла, - нехарактерное явление для данной части Европы. Анализ прессы свидетельствует о том, что иных причин не рассматривается, предпринимаются попытки объяснить данное явление с научной точки зрения. По сообщению источника, близкого к окружению Николаи, в ведомстве отмечается определенное напряжение, ряд офицеров за короткий период лишились своих должностей, работают инспекторские группы. В указанном выше регионе зафиксировано передвижение подводных лодок.

 

Ермолай Алексеевич уже который раз перечитывал сообщение, выдвигая одну версию за другой, взвешивая все «за» и «против» в пользу то одного расклада событий, то другого. Не покидало чувство тревоги. Интуиция подсказывала, что это, скорее всего, именно то место, где проводились секретные исследования, и к которым причастен «натуралист». Там что-то произошло. «Слишком много совпадений. Подводные лодки, их активность отмечается тогда и там, где появляется «лис». Яркий пример - Марокко. Теперь регион Северного моря. Куда, на сей раз, возьмут они курс, и что задумывается. Этот взрыв случайный, или же только предлог, хорошо спланированная акция ведомства Николаи по выводу секретной лаборатории из-под удара? А все эти увольнения, разбирательства – всего лишь ширма? И почерк лучшего исполнителя всех сомнительных дел налицо». Вчитываясь в каждую фразу донесения, Ермолай Алексеевич все больше убеждался в том, что нужно ждать скорого сообщения от «натуралиста». «Если что-то и произошло, они будут стараться спасти и вывести его. Слишком талантливый ученый, таких можно пересчитать по пальцам. Его ликвидация не в интересах ведомства Николаи. Это уж точно». Ермолай Алексеевич закрыл папку с донесениями закордонной агентуры. По регламенту он должен готовить доклад, но теперь пребывал в раздумье, как поступить. Раскладывать весь пасьянс Потапову не хотелось, слишком много сомнений породили его последние действия, зачастую не поддающиеся логики, если смотреть с точки зрения офицерской чести. Если же посмотреть на ситуацию с точки зрения реалий того, что происходит в России, все становилось на свои места.

Ермолай Алексеевич пригласил шифровальщика и надиктовал ему текст. С пометкой «особо секретная» распорядился направить шифрограмму резиденту в Стокгольме. Перечитав ее еще раз, он сделал приписку «LT», условный знак, понятный только им двоим. Оставшись один, Ермолай Алексеевич достал из шкафа графин с любимым «Шардане». Налив в бокал немного французского вина, он поставил его рядом с собой. Ему даже не хотелось пригубить его, но на душе становилось паршиво, и надо было как-то снять напряжение. Справляться со своими эмоциями и переживаниями по поводу того, что творилось теперь не только в стране, но и их ведомстве, просто не осталось сил.

«Вот и дожился ты, старик Ермолай, до того, что больше нет у тебя веры ни к кому. Вот и пришло время, когда нужно принимать решение. Я же ведь знал, что оно не за горами. Надо было все сделать давно, но я оттягивал и оттягивал этот момент. Разве мог я когда-нибудь даже представить себе, что вынужден буду начать свою игру. Вот только ради чего? Ради спасения страны, которую уже продали за три серебренника англичанам, немцам, американцам, а кому-то и так раздали ее богатства, ради своего благополучия? А может ради тех людей, каждодневно рискующих за кордоном своей жизнью, добывая ценные сведения только лишь для того, чтобы ими распорядились в своих корыстных интересах нечистоплотные люди. Но ведь это же цвет нашей закордонной разведки. Пускай они и исполнители, но это поистине наша элита. И чувствуют они время, и понимают его, находясь на передовой, получше нашего. И нет сомнения, что кто-то из них, видя, что происходит в ведомстве, уже стал работать на других хозяев, спасая себя и свое будущее. Но нет сомнения и в том, что большинство останется верными присяге. И как важно сохранить сегодня нашу агентуру за кордоном, готовить ее к работе в новых p style=p style=/pусловиях». Подступала тошнота, очень хотелось вымыть руки, стряхнуть с себя всю эту грязь. Впервые в жизни Ермолай Алексеевич действовал за спиной руководства и начинал свою игру.

 

- Мадам Миллер, сегодня наш день и мы можем поздравить друг друга с первой и убедительной победой, - с неподдельной радостью в голосе произнес Палеолог, подавая ей бокал шампанского.

- Зовите меня, как и прежде, Анна, - произнесла она, нервно теребя на пальце колечко.

- В ваших словах не чувствуется восторга, и даже удовлетворения. Это так не похоже на вас, - с некоторым смущением произнес посол. - Анна, вы столько вложили сил в это предприятие! Мы восхищаемся вами! Да и грустить вам вовсе не к лицу.

- Наверное, так бывает всегда, когда заканчивается большая работа. А теперь просто наступило состояние опустошенности, - с некоторым безразличием произнесла Анна, принимая из рук посла бокал с шампанским.

- Англичане ликуют по поводу подписания российским государем акта об отречении, и в правящих кругах Англии радость по поводу революции такова, что дошла до неприличия. Бьюкенену даны инструкции избегать препятствий в установлении связей с новым российским правительством! – продолжал Палеолог, пытаясь отвлечь Анну от каких-то своих мыслей, которые, судя по всему, поглотили ее так, что, казалось, она никого не слышит.

- Я знаю. Не только Англия, но и США с ликованием приветствовали низвержение царя и приход к власти Временного правительства. Они очень быстро, даже слишком быстро, официально признали новую российскую власть. И посол в России господин Френсис постарался обставить в Петербурге это признание особенно пышно. Кортеж по Невскому, фраки, цилиндры, парадные мундиры … Об этом только и говорят, - все с тем же безразличием в голосе произносила Анна, время от времени, поглядывая на дверь. Она явно кого-то ждала, и было видно, что все эти разговоры о революции в России ее раздражают.

- И речь Вильсона была более чем убедительной, – по инерции произносила Анна. - Он так гневно осудил автократию, которая столь долго стояла на вершине русской политической структуры! Только вот что потом? Вам не кажется, господин посол, что власть в России мы отдали кучке самозванцев, не представляющих никого, - ни народ, ни политические партии, ни ту же Думу, которую вы так опекали. И наши задачи от этого только усложняются.

- И даже Досточтимый Мастер, князь Львов, возглавивший новое правительство?! Позвольте, но еще в 1916 году, если мне память не изменяет, в Петербурге, в номере гостиницы «Франция», им был передан нам список будущих министров, с которым мы согласились, и он почти целиком совпал с нынешним, первым составом правительства новой России. Вы явно сегодня в плохом расположении духа, - с укором в голосе произнес Палеолог.

- Да нет, я просто привыкла реально смотреть на вещи, - все также отстраненно произносила Анна. - По-моему, это только этап. Мы должны предусмотреть возможность свержения Временного правительства и сосредоточиться на поиске нужного и лояльного нам его состава. Если мы до этого всего лишь тасовали в колоде карты, то теперь придется сразиться уже не с Россией, а за Россию с ведущими мировыми державами. Нам предстоит разыграть совершенно новую партию. А пешками в этой игре по-прежнему остаются социалисты. Но серьезные игры требуют присутствия умных игроков, они же слишком ограничены, и кроме денег и страстного желания захватить власть, у них больше ничего нет, да и за плечами только тюрьмы, да каторги, и это крайне опасно. Данное обстоятельство может поставить под удар все наши дальнейшие планы.

- Давайте будем оптимистами и надеяться на лучшее, сегодня такой день! Есть же среди большевиков, их лидеров и такие, которые доказали нам свою преданность. Например, Радек, Коллонтай, Раковский, Ганецкий. Давайте хотя бы на какое-то время забудем о делах и поднимем этот бокал за наш общий успех, - произнес Палеолог, глядя в глаза Анне. В них читались непривычные растерянность, и даже тревога.

К Анне подошел распорядитель, и, наклонившись, тихо что-то сказал. Извинившись, она быстро покинула зал. Пройдя извилистыми коридорами, и спустившись по рабочей лестнице вниз, Анна оказалась в тайной комнате, Она осмотрелась, там никого не было. Но уже через мгновенье Анна заметила, как медленно раздвигается штора. Из-за нее вышел немного сгорбившийся старик. При виде Анны он подтянулся, выпрямился. Обменявшись с ней специальным рукопожатием, когда правая рука старика поднялась сначала к левому плечу, а затем опустилась, слегка коснувшись правого плеча, очертив в воздухе фигуру, напоминающую больше треугольник, он замер. Анна смотрела на него взглядом, в котором читался вопрос.

- Руткис?! Руткис, это ты? - с удивлением и нескрываемой нервозностью проговорила Анна. Она ждала сообщений, но никак не могла предположить, что на связь с ней выйдет сам Руткис.

- Да, это я, Руткис, или же Спиридон Моисеевич Ракитский, вернувшийся, наконец, в этот прекрасный и величественный город, - с некоторым пафосом произнес старик, протягивая ей кольцо. Анна стала внимательно его разглядывать.

- Да, это оно, то самое! На внешней стороне треугольник с глазом посередине, и надписью на внутренней! – проговорила Анна, продолжая рассматривать кольцо. Хорошо поработал. Наконец-то, наконец, оно вернулось. Совет, Досточтимые и Премудрые Всемирного Верховного Масонского Совета оценят твои труды, ты заслужил повышения в следующий градус.

Старик в знак почтения склонил перед ней голову и протянул Анне конверт: «Передали из Стокгольма. Здесь все написано». Видя, что она ждет, когда он покинет комнату, тихо скрылся за шторой, и бесшумно удалился.

Анна быстро развернула конверт, на котором были изображены роза и крест. «Наш символ, символ масонов 18 градуса. Руткис, Руткис, самый ценный информатор в западных землях России. Видимо, что-то случилось, и оставаться ему там было опасно. Принято решение вывести его из того региона? А может, новая игра? Слава Всевышнему! Как хорошо, что русские так и не смогли его вычислить! Наконец-то!» Анна быстро пробежала глазами зашифрованный текст. «Это то, что мы ждали. Наконец! Наконец, группа, действовавшая на оккупированных немцами западных землях России - Польши и Белоруссии - под именем Юрася Смоляка ликвидирована! А значит, англичане больше не путаются у нас под ногами», - с облегчением вздохнула она.

Прижав к груди конверт, Анна на мгновенье замерла, прислушиваясь к своему сердцу. «Этого ли сообщения я так ждала?» - задавала она вопрос, и тут же гнала от себя истинные переживания. Все последнее время она пребывала в состоянии томительного ожидания, ожидания вестей одинаково как с востока, так и с запада. И вот, наконец, они пришли. Агент в Стокгольме подтверждал факт вывоза Шереметьевского из зоны взрыва. «Этот русский разведчик жив. Шереметьевский жив!» - повторяла про себя Анна, расхаживая по комнате. «Но, что же мне делать? Что же делать мне? На карту поставлены огромный деньги, слишком рискованные проекты, требующие полной отдачи! Мы должны скоро приступать, а все мои мысли связаны только с этим русским. Они преследуют меня повсюду, его образ, глаза, улыбка, и эти прикосновения. В них столько было нежности, трепетного отношения ко мне. И даже легкий цинизм совсем не отталкивал».

Анна воскресила в памяти их последнюю встречу. По телу пробежала дрожь. Хотелось выть от безысходности. «Я не могу, я больше не могу жить без него!» - металась она по комнате. Вдруг Анна резко остановилась, и, спохватившись, оглянулась по сторонам, - не стал ли кто-то свидетелем ее мимолетной слабости. Анне вообще не было свойственно проявлять внешне какие бы то ни было эмоции, она предпочитала держать их в себе. А тут дала волю своим чувствам, которые вырывались наружу, и справиться с ними не было сил. «Но чтобы все произошло так, как задумано, больше нет никаких препятствий!» - подвела черту под своими переживаниями Анна, мысленно успокаивая себя. Убедившись, что в комнате только одна, она вложила в сумочку конверт, и, прежде, чем отправить туда же колечко, задержала на нем свой взгляд. «Фигуры расставлены по своим местам, игра только начинается!», - зло произнесла она.

Пароль, приветствие, клятва быть верной Востоку. Анна вошла в храм и предстала перед братьями 31 и 32 степени – Главным Командир-Инспектор-Инквизитором и Великим Принцем Королевской Тайны. Обменявшись приветствием, они обратили свои взоры к Суверенному Великому Ревизору, главе Всемирного Масонского Верховного Совета. Анна молча положила перед ним кольцо и расшифрованное письмо, полученное от агента в Стокгольме.

 

Совершенно секретно.

 

ГУГШ от источника в Стокгольме.

В Копенгагене под патронатом германского посольства состоялось очередное заседание штаба, координирующего деятельность различных антироссийских сил. От социалистов в Швеции в нем принимал участие наш завербованный агент. По его данным на заседании подведены итоги работы по признанию Временного правительства России. Неоднократно было подчеркнуто, что именно западные державы узаконили новое российское правительство и придали ему статус легитимности, а не народ и Дума.

Также утвержден и принят к действию особый план под названием «Управление штормом», согласно которому предполагается организовать массированную идеологическую атаку на Россию через своих людей. Его разработчиком является Вайсман (США). К реализации предполагается привлечь Парвуса. План пpредставляла Сима Миллер, она же Анна Гёльштен, имеющая непосредственное отношение к Всемирному Масонскому Верховному Совету и влиятельным финансовым кругам США. В списке «своих людей» Парвуса, которых планируется привлечь для осуществления названного плана, в числе особо приближенных значится Лев Давыдович Троцкий как известный интернациональный социалист. По косвенным признакам можно предполагать, что это американский агент, внедренный в большевистскую среду (информация о Троцком прилагается).

 

Совершенно секретно.

 

ГУГШ от источника в Копенгагене.

В числе участников заседания штаба, координирующего деятельность различных антироссийских сил, замечен мужчина преклонных лет, скорее старик, который присутствовал в качестве наблюдателя от французских социалистов, а также в качестве доверенного лица Симы Миллер, представляющей на собрании особый план под названием «Управление штормом» по формированию в России нового, лояльного для западных стран и Америки, состава правительства.

Судя по развернувшейся дискуссии, предполагаемый новый состав правительства должен стать последним этапом на пути окончательного низвержения России и установления над ней полного контроля со стороны западных держав и американского капитала. Осуществить его предполагается через создание благоприятных условий для деятельности большевиков в России и усиление революционных волнений. Под патриотическими лозунгами в большевистскую среду планируется внедрить нужных людей. Одним из них может стать присутствующий на встрече неприметный старик. По имеющимся сведениям, он неоднократно имел контакты в Копенгагене с представителями немецкого посольства, а впоследствии был замечен в районе боевых действий на территориях Польши и Белоруссии. Есть основания предполагать, что это один из приближенных к Парвусу людей – Руткис, которого используют для выполнения особых заданий (предположительно террористических). По данным завербованного агента, упоминание о неком старике со странной фамилией Руткис также неоднократно звучало из уст членов Всемирного Масонского Верховного Совета как особо жестоком и педантичном, отменно владеющим приемами конспиративной работы.

 

Ермолай Алексеевич перебирал материалы с донесениями закордонной агентуры. После каждого прочтения начинало мутить, хотелось отшвырнуть куда-нибудь подальше всю эту мерзость. Но, пересилив себя, он вновь брался за их изучение. «Отребье, уголовники, несостоявшиеся в жизни люди, продажные душонки», - награждал он эпитетами своих новых «подопечных». «Большевики, меньшевики, эсеры, монархисты, анархисты, черная сотня. И сколько же хлама собралось по всей России. Такое впечатление, что его достали из всех вонючих чуланов необъятной страны», - ворчал Ермолай Алексеевич. «Взять хотя бы известного социалиста Троцкого, который очень заботится о благе народа! Так заботится, что сбежал от него подальше, на другой континент!»

Он достал папку с материалами о бунте в Майи в лагере французской армии, где располагались русские части. Ермолай Алексеевич хорошо помнил имя Троцкого по этому делу. Тогда взбунтовавшиеся солдаты убили полковника Краузе, а при расследовании обнаружилось, что среди них распространялась газета Троцкого «Наше слово». «Разговор за чашкой чая», «Царское правительство продало вас иностранцам в качестве пушечного мяса», - читал Ермолай Алексеевич выдержки из «Русского слова» за 1915 год. А на душе было мерзко от того, что кто-то изо всех сил стремится сохранить мир, даже ценой своей жизни, а другие любыми средствами стремятся этот мир взорвать, и как видно даже из материалов старого дела, за немалое вознаграждение». Его взгляд скользил по ведомости с подписью Троцкого за выплаченное ему жалование в качестве редактора своей газетенки, полученные гонорары. Даже его, не бедного человека, указанные там суммы впечатляли: «3 тысячи франков, 1800».

Он перелистывал донесения по этому поводу военных представителей во Франции, копии заявлений дипломатов с требованиями ареста Троцкого и препровождения в Петербург, заявления видных французских деятелей, депутатов парламента и даже министра, выступивших в его защиту.

«Видимо, и тогда он мог спокойно выкрутиться, если бы не усиливающее влияние России», - отметил про себя Ермолай Алексеевич, обращаясь к последним сообщениям источника. После тех событий след Троцкого терялся, Ермолай Алексеевич не помнил больше упоминаний о нем в сообщениях агентуры. Теперь же его имя всплывает вновь, и в тот момент, когда против России затевается вероломная акция.

«После ареста во Франции, Троцкий не был выдан России, как того требовало российское правительство, ему разрешили выезд в Испанию. При переходе границы с Францией, чинились препятствия. Однако Троцкий подал масонский знак и его мгновенно пропустили, минуя все таможенные кордоны. В Мадриде был инсценирован арест Троцкого, после чего испанские власти спешно приняли решение о его высылке. Из перехваченной переписки Троцкого с женой того периода: «Я провел три дня в тюрьме в хороших условиях», «высылают в страну, где делается история, в Нью-Йорк, Европа стала слишком тесной», - читал. Ермолай Алексеевич, составляя себе образ выдающегося социалиста-страдальца, борца за свободу и демократию, по заявлениям большевистской прессы, бедствующего от голода и лишений.

«Как следует из списка пассажиров судна «Монсерат», Троцкий с женой и детьми направлялся в Америку в каюте первого класса, по прибытию остановился в самом дорогом отеле Нью-Йорка «Астор», мгновенно получил вид на жительство и переселился в еврейский Бронкс в квартиру со всеми удобствами, - холодильником, телефоном, кухонным лифтом. Все расходы на себя взял Эрнст Барк, родной племянник российского министра финансов. Известие о прибытии в США Троцкого как о «гонимом» революционере опубликовала респектабельная газета «Нью-Йорк-Таймс». В настоящее время находится под покровительством владельца крупной фармацевтической компании Хаммера, работает редактором газеты «Новый мир», имеет высокий заработок и тесные дружеские контакты с Парвусом, Вайсманом, британским резидентом в Америке. Анализ переписки показывает, что Троцкий никогда не прерывал контакты со своим дядей Рейли Сиднеем, шефом которого является упомянутый выше Вайсман. Также имеет тесные контакты с большевиками Бухариным и Коллонтай. С последней состоит в интимных отношениях».

«Совсем неплохо для бедного гонимого социалиста», - отметил про себя Ермолай Алексеевич. «И этот известный интернациональный социалист теперь вступит в активную борьбу за спасение России и установление там истинной демократии. И естественно, за очень большие деньги, которые ему будут платить влиятельные заокеанские хозяева, имеющие и в России серьезные контакты», - с грустью подумал Ермолай Алексеевич.

«По всему видно, что западные специальные службы готовятся к последнему и решающему удару по России», - заключил он. «Но что делать? Что мы можем противопоставить им сейчас, в условиях полной неразберихи, проводимых Временным правительством непонятных реформ, больше напоминающих целенаправленное разрушение и уничтожение всего того, что создано, говоря другим языком, полного развала наших спецслужб и сплошного предательства. В одночасье в стране не стало ни полиции, ни жандармов, а военную контрразведку хоть и оставили, но так почистили, что лучше ликвидировали бы вовсе», - в сердцах думал Ермолай Алексеевич.

Он нервно перебирал то одни материалы, то другие, потом откладывал в сторону, уже не понимая, что хочет найти в них еще. Кроме досады, граничащей с безысходностью, он не испытывал в последнее время никаких других чувств. И это отнимало душевные силы. Ермолай Алексеевич понимал, что находится на грани нервного срыва, но ничего не мог поделать. Обстоятельств, которые изменили бы его настроение, он просто не видел. «Учреждена чрезвычайная следственная комиссия, арестован опытнейший начальник военной контрразведки Петроградского военного округа полковник Якубов, бывший начальник КРО ГУГШ полковник Ерандаков, начаты карательные меры против младших чинов контрразведки и агентурного аппарата, списки агентов публикуются на страницах газет, агентов, которыми так дорожили. Нарушена агентурная сеть! Вырезают всех, кто противился развалу контрразведки, приходу к власти Временного правительства, сплошь созданного из предателей и политических аферистов».

Ермолай Алексеевич вновь стал перелистывать папки с материалами, и, поняв всю бессмысленность этого занятия, отложил в сторону, погрузившись в свои мысли, они были тревожными.

 

Анна медленно шла аллеями старинного парка Тиволи в Копенгагене. Последние дни уходящего августа выдались особенно теплыми. Хотелось подольше наслаждаться их уютом, это был тот редкий случай, когда можно было выкроить несколько часов жизни для себя, побыть такой, какой ты есть на самом деле, настоящей. Ноги сами привели к немецкому ресторанчику с трогательным названием «Цур Глокке», или же «К колокольчику». С его террасы открывался изумительный вид на старинный парк, деревья которого уже тронуло золото приближающейся осени.

Вовсе не хотелось вспоминать о таком тяжелом заседании штаба. Необходимость доказывать всем вполне очевидные вещи, окончательно вымотали, лишили всякой возможности думать еще о чем-то другом. Впереди самый ответственный этап, где нет места ошибке. Но этот парк, ресторанчик, воспоминания… Воспоминания о тех днях теплотой отзывались в ее сердце. «Именно здесь я впервые увидела Шереметьевского. Он тогда мило беседовал с госпожой Даниельсон, которая от счастья была на седьмом небе, и ее супругом. Николай был так красив. Его необычной восточной внешностью хотелось любоваться и любоваться. Изысканность, какая-то несвойственная мужчинам утонченность, проявлялась во всем, в том, как он держал чашку кофе, пользовался приборами, наклонив голову, проявлял участие к тому, что говорила госпожа Даниельсон. Наверняка, ее извечная болтовня не доставляли ему удовольствия, но, глядя на него, можно было не сомневаться, что он очень увлечен рассказом. Как это было давно!» - подумала Анна. «Как хочется возвратиться в то время, когда мы только начинали изучать Шереметьевского. Я следовала за ним неотступно, анализируя каждый шаг, каждый жест, и госпожа Даниельсон оказала нам неоценимую услугу, правда за очень хорошую плату, пригласив своего постояльца именно в этот парк. Я сидела здесь, неподалеку, вон за тем столиком», - мысленно еще раз проживала Анна то время. «Отсюда хорошо видно, что происходит в зале и на террасе. Николай сидел через три столика от нас, а мы старались изо всех сил изобразить влюбленную пару, для которых кроме двоих больше никого не существует на этой земле».

Анна села за столик на то место, откуда когда-то Шереметьевский любовался с террасы этим прекрасным видом. «Все та же сервировка стола, и в определенной последовательности все также разложены салфетки», - отметила про себя Анна. Какое-то время она о чем-то размышляла, не решаясь ничего предпринимать. Затем взяла третью с края салфетку и положила на нее перед собой приборы в нарушение этикета. К ней тут же подошел официант.

- Я бы хотела сделать заказ по поводу предстоящего торжества. Здесь записаны все мои пожелания, - мило улыбаясь, произнесла Анна, передавая ему небольшой конверт. И, пожалуйста, чашечку кофе.

«Как быстро меняются времена… Друзья становятся врагами, враги становятся друзьями», - только и отметила про себя Анна. Допив ароматный кофе, она поднялась из-за стола и медленно побрела аллеями старинного парка Тиволи. Несколько часов жизни, отмеренные ей судьбой для таких приятных воспоминаний, подходили к концу.

 

Потапов нервничал, перебирая конверты с приглашениями на приемы, встречи, юбилеи. С приходом нового правительства их меньше не становилось, и когда утром ему приносили очередную пачку, казалось, в новой России торжеств и гуляний становится еще больше. Тот самый, от Рубинштейна, оказался самым последним. Об этом можно было догадаться, ведь банкиры по значимости относились к прочим организациям и стояли в конце списка. Потапов, не решаясь открыть его, еще какое-то время пребывал в раздумьях. Он ждал сообщений, но то, что прочитал, заставило волноваться еще больше. Ему предлагалась срочная встреча со связным из Европы. «Это запасной канал связи на случай особо важных обстоятельств», - отметил Потапов.

Он глянул на часы. До начала свидания оставалось семь часов. Сомнения, переживания. Потапов погрузился в свои мысли: «Всего лишь семь часов, а потом все может измениться кардинально. Семь часов – и вся предыдущая жизнь вдруг окажется такой бесполезной, - слежки, постоянное напряжение, работа до изнеможения. И все ради чего? – в сердцах рассуждал он. «Чтобы кто-то мог получать чины и звания, решать свои вопросы, обеспечить благополучие себе и своей семье. Недавно выяснилось, что денежное содержание даже военных юристов превышает оклады контрразведчиков. Двор, корона. И почему я должен положить свою жизнь ради царя, монархии, а теперь еще и пришедшего к власти правительства авантюристов? Все идет прахом, наши старания, оказывается, были напрасны, мы становимся никому не нужными. Странные реформы, уничтожение целой системы национальной безопасности под видом установления демократии. Еще немного, и таких как я, назовут отработанным материалом, выбросят как ненужный хлам. Упускать свой шанс начать совсем другую жизнь было бы глупо. Я еще не стар и полон сил», - подвел черту под своими рассуждениями Потапов.

На душе было тревожно. Он глянул на часы. Время неумолимо двигалось вперед. До встречи оставалось всего лишь три часа, а окончательного решения так и не принято. «Надо торговаться, конечно, нужно торговаться, вести свою игру. Слишком уж активизировалась деятельность кайзеровских спецслужб, особенно на западных рубежах. Теперь они будут действовать наверняка, в этом раскладе разумнее воспользоваться ситуацией».

 

Потапов прогуливался по набережной Невы, стараясь сохранять спокойствие и уверенную походку. Когда из вида скрылся его экипаж, он еще раз прошелся из стороны в сторону, не заметив ничего подозрительного, направился вперед по Невскому, свернув в переулок, зашел в неприметную кофейню. Ожидавший распорядитель быстро проводил его в тайную комнату. Отодвинув штору, Потапов оказался в помещении, погрузившимся в полумрак. От неожиданности он сначала отпрянул, а потом замер. На него в упор смотрел холодным взглядом сгорбившийся старик, лицо которого было покрыто морщинами. «Боже, как оно мне знакомо!» - только и пронеслось в сознании Потапова. Он стал вглядываться.

- Да, вы не ошиблись, это я, старик Руткис, за которым гонялась вся ваша охранка. Но теперь не время вспоминать о прошлом, приступим к делу, - произнес жестким голосом старик.- Вот гарантии от господина Парвуса о вашей неприкосновенности в случае осуществления в России полномасштабной революции, а также гарантии сохранения за вами звания и должности в новых спецслужбах новой страны.

- Но вы же потребуете выполнения определенной работы, чтобы эта новая страна состоялась, - придя в себя и пытаясь перехватить инициативу, произнес Потапов.

- Вы ее уже выполняете, - таким же тоном продолжал старик. – И с вами начаты расчеты за сделанную работу. Вы же не будете этого отрицать? – Израиль Лазаревич Парвус очень обязателен в своих обещаниях.

- Конкретнее, - жестко произнес Потапов. - И оставьте свой тон для других, вы всего лишь направлены ко мне господином Парвусом передать его просьбу.

- Просьбы закончены, мы приступаем к последнему этапу большой операции, которая должна изменить мир, - с пафосом в голосе произнес старик.

Потапов на мгновенье задержал на нем свой взгляд. «Боже, как же он мне напоминает Феофана. И даже театральная манера, с которой он подает себя, такая же».

- Вашей задачей является следующее: первое, вы должны обеспечить начатую демократизацию армии, поддержать установившееся в войсках двоевластие, всячески способствовать проникновению наших людей в места расположения русских войск. Предполагается организовать массовые братанья немецких и русских солдат, обмен парламентариями.

- Но это же полное разоружение армии! – воскликнул Потапов.

- Вы все правильно поняли. Это полное разоружение армии! И это то, к чему мы стремимся, - жестко произнес старик.

- Но это не допустимо! – возмущенно почти выкрикнул Потапов.

- Но вы же хотите жить в новой демократической России, иметь хорошую должность и определенные накопления! Не так ли? - с некоторым цинизмом проговорил Руткис. – Кстати, о сбережениях. Кредитовать вас будет банковская контора Беньямина Свердлова, расположенная на Бродвее-120. Кредитная линия уже открыта, вы, и ваша семья беспрепятственно можете пользоваться ей.

Руткис передал Потапову чековую книжку.

- Ваши счета также находятся в европейских банках. Здесь все указано. Но мы отвлеклись. Дальнейшие инструкции вы получите по прежнему каналу связи, через Рубинштейна. Второе. После установления нужного нам режима в России, вы незамедлительно приступите к исследованиям, нет, скорее, к реализации весьма деликатных исследований. Надеюсь, вы понимаете, о чем идет речь? - чеканил слова старик, как хорошо заученную роль в надоевшем спектакле.

- Признаться, я не знаю, о каких деликатных исследованиях идет речь? И причем здесь специальные службы? – с некоторой злостью в голосе произнес Потапов. - Мы будем говорить о деле, или строить планы, как записаться в научный кружок?

- Не стройте из себя девственницу, которая уже отдалась, а все пытается изображать обиженную недотрогу. Известный нам и вам человек находится под нашей защитой, - грубо бросил ему Руткис. - Все действия в этом направлении вы будете согласовывать с нами. Большие люди, с немалыми деньгами и безграничным влиянием в мире, стоящие за этой программой, возлагают на ученых России определенные надежды. Ваше участие в этом проекте будет оценено отдельно. Высказывается пожелание, иметь в самые кротчайшие сроки виденье нашего сотрудничества, а также получить в доказательство вашей порядочности имеющиеся материалы на этот счет в подконтрольном вам ведомстве.

Старик достал из потайного кармана записную книжку, и, вырвав из нее листок бумаги, написал на нем цифру.

- Вот сумма, в которую может быть оценена ваша работа в проекте. Организаторы этого предприятия высказывают надежду, что сотрудничество будет плодотворным.

Потапов уже было собрался высказать свое мнение по поводу услышанного, но старик ничего не позволил сказать ему. Поднявшись из-за стола, он только и произнес на прощание: «Всего доброго, вам, господин Потапов. Успехов в нашем общем деле». Потом, приостановившись, посмотрев на Потапова пристальным взглядом, добавил: «Вот мы и свиделись, лучшая разведка мира, а какого-то старика поймать так и не смогли. А по второму вопросу будете работать с Яковым Свердловым. Все узнаете от него. С вами скоро выйдут на связь. Прощайте, надеюсь, что больше не увидимся».

«Беньямин Свердлов. Лучший друг английского шпиона Рейли. Их офисы, по сообщениям источников в США, находятся даже рядом, в одном здании!» - пронеслось в сознании Потапова. «И на какой же грязи делается революция в России!?» - только и смог он отметить про себя. «Но теперь не это главное. «Натуралист» жив!» - отстукивало сознание. «Натуралист» жив! Такая долгожданная весть, наконец, пришла! Вот что важно! Пошел ли он на сотрудничество с новыми хозяевами? Что предпринял в тех условиях? Или же все это дешевая инсценировка? Надо все проверить! Я сам заинтересован в контакте с Шереметьевским!»

 

- От немецкого агента, изобличенного в Минске, Екатерины Долинской стало известно, что в расположение наших войск направлены трое разведчиков, экипированных в форму солдат русской армии. Их имена – Сенька Уэльский, Иванов и Владек Каминский, - докладывал Ермолай Алексеевич.

- Что-то новое прослеживается в почерке наших противников! Заброска агентуры таким образом ранее не практиковалась, - с нескрываемым удивлением произнес Потапов. - И что вы думаете по этому поводу?

Ермолай Алексеевич молчал. В кабинете воцарилась тишина. Пауза затягивалась.

- Милейший Ермолай Алексеевич, вы слышите меня? Вы чем-то обеспокоены?

Ермолай Алексеевич, сделав над собой усилие, произнес:

- Мне думается, что необходимо срочно определить стратегически важные районы в местах расположения наших войск и ввести хотя бы систему пропусков для парламентариев с той стороны, которые так зачастили на наши позиции.

- Что-то в вашем голосе не чувствуется оптимизма, уверенности, что ли. Я вас не узнаю, - произнес Потапов.

- А себя вы узнаете? – вырвалось у Ермолая Алексеевича.

- Что вы имеете в виду!? – также неожиданно вырвалось у Потапова. Его лицо залилось краской.

- Извините, но все наши донесения никому не интересны, и чтобы мы не предлагали, все уже решено: принимаются меры для окончательного уничтожения России, и самый эффективный способ – разложение армии. Двоевластие в войсках. Что это? Это блестящие условия для шпионажа, диверсий, проведения антигосударственной деятельности среди солдат и личного состава. Операция спланирована и осуществляется отменно, - в сердцах произнес Ермолая Алексеевич.

– Раньше мы могли настоять, убедить, доказать. А теперь все видим и молчим, оглядываемся и думаем: «Докладывать или нет? А вдруг эти самые шпионы родственники будущих хозяев страны? А вдруг друзья из-за океана к своякам-банкирам их послали, чтобы расплатиться за продажу страны? Разве ради этого мы столько труда положили? Разве создавали нашу службу для того, чтобы обслуживать интересы кучки предателей и мерзавцев?»

- Я вас действительно не узнаю! – произнес Потапов, вздохнув с облегчением. - Вы слишком все близко принимаете к сердцу. Другие времена, другие порядки. Ну, приняли такое решение. Теперь наряду с командованием еще и солдатские комитеты руководят частями, соединениями, армиями, фронтами. И узаконили их приказом Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов за номером 1. И действовать мы должны в новых условиях, и ничего страшного я в этом не вижу, - монотонно произносил Потапов в такт каждому своему шагу, расхаживая по кабинету.

- Давайте не будем лгать хотя бы друг другу. Мы-то прекрасно понимаем, что происходит, - непривычно жестким тоном говорил Боровский. - Единственная цель так называемого «братанья», визитов лжепарламентариев - это разведка, я подчеркиваю, разведка расположения наших войск и изучение настроения в войсках. Своим мнимым миролюбием они пытаются склонить солдат к бездействию. Для немцев – это единственное спасение сохранить свое лицо в мире, избежать поражения, для нас же – последний шаг к погибели!»

- Да, вы правы, ситуация складывается не лучшим образом, надо подготовить приказы о необходимости соблюдать бдительность и направить в расположение наших войск, - подытожил Потапов. - Слишком много тревожной информации поступает, особенно с Западного фронта.

Он достал материалы с последним донесением главнокомандующего Западным фронтом, и процитировал его: «Захваченные пленные, а также высылаемые противником парламентарии показывают, что им было приказано при посещении наших позиций выяснять следующие вопросы: расположение артиллерии, резервных окопов и тыловых позиций, степень их защиты искусственными препятствиями. Имеют место факты, когда парламентеры проносят в окопы водку для спаивания солдат».

- Да, все слишком тревожно, потому что все очень профессионально спланировано и очень хорошо организовано, - как-то задумчиво произнес он.

- По всему видно, что консультанты у них отменные. И дирижер очень профессиональный, - добавил Ермолай Алексеевич.

Потапова передернуло, но, сделав вид, что он не придал никакого значения этим словам, продолжил:

- А впрочем, не так все и страшно. Новое время, новые веяния, а всю эту информацию следует тщательно проверить. – Да, кстати, я недавно встретил тут князя Трубецкого, повспоминали за стаканчиком хорошего вина о былом, о наших давних планах, об исследованиях. Не могли бы вы подобрать материалы с сообщениями Шереметьевского. Наши разговоры натолкнули меня на некоторые мысли. Времена, действительно, меняются, и мир меняется слишком быстро. Нам надо подумать о том, как продолжить полномасштабные исследования по видам не смертельного оружия.

- Я постараюсь. Эти материалы относятся к категории особо секретных, часть из них, как мы договаривались, уже переправлена с особо ценным архивом по нашему скандинавскому коридору через Ревель, но кое - что еще осталось, - проговорил Ермолай Алексеевич.

Ему стоило неимоверных усилий сохранять самообладание до конца доклада. Теперь он понимал и был в этом уверен, что сообщения источников из Копенгагена и Стокгольма, которым была адресована приписка «LT», подтверждались.

 

Ермолай Алексеевич буквально выбежал из здания, едва дождавшись окончания рабочего дня. Наверное, с ним такое случилось впервые. Хотелось бежать, бежать как можно дальше и от своего, долгие годы казавшегося родным, ведомства, и от людей, которые еще недавно считались коллегами, соратниками, побыть одному. Он быстрым шагом преодолел Невский, свернул в переулок и оказался перед входом в кофейню. Немного подумав, Ермолай Алексеевич зашел во внутрь. Его тут же проводили в тайную комнату для встреч.

- Водки, рюмку водки! – бросил он официанту.

Вдруг он почувствовал, что на него кто-то смотрит. Медленно раздвинулась штора. Ермолай Алексеевич замер от неожиданности. «Этого не может быть!» - едва слышно произнес он, только теперь обратив внимание на то, как разложены приборы на салфетке, - в нарушение этикета.

 

«Конец, неужели, это конец?» – метался Ермолай Алексеевич по кабинету. «Если наша встреча состоялась, и она стала возможной, скорее всего, это конец! России больше не существует! Ее окончательно растоптали!»

Он не находил себе места, нервное напряжение зашкаливало, раздражало все, что только попадало в его поле зрения. Целый день Ермолай Алексеевич жил с ощущением вины. Впервые в жизни он так нетактично обошелся с любимой Симочкой, накричал на нее, обвинил в том, что вмешивается не в свои дела. А она всего лишь спросила о его плохом настроении. «Настроение.., настроение, какое к черту настроение? Все идет прахом. Разве у меня настроение? У меня состояние истерии!» - ворчал он, не зная, куда деть себя, и куда деться от страшных мыслей.

«Нет, нужно взять себя в руки, иначе придти к какому-то решению будет просто невозможно. Неужели все произойдет так скоро, и сценарий будет все же таким, о котором было сказано во время встречи? Со мной торговались? Меня предупреждали? Меня склоняли к сотрудничеству? Меня оберегали?» - задавал себе вопросы Ермолай Алексеевич.

Мысли путались, он действительно не узнавал себя, потому что больше не в состоянии был управлять своими эмоциями. «Нет, нужно все-таки взять себя в руки и реально оценить ситуацию», - уговаривал он себя. «В одном я теперь могу быть уверенным точно, - «натуралист» жив. Все сходится – сообщения источников в Стокгольме и Копенгагене, косвенные намеки по поводу исследований во время встречи, просьба Потапова. Потапов, Потапов… С кем он теперь? С англичанами? Американцами? Предателями из Временного правительства?».

Он не помнил, какая сила заставила его подняться. Ермолай Алексеевич буквально ворвался в кабинет Потапова и замер, не зная, как начать разговор.

- Я знал, что вы придете ко мне с этим разговором, признаться, предполагал, что он состоится гораздо раньше. Ваши выдающиеся аналитические способности должны были подсказать вам давно весь расклад в сложившейся ситуации, - совершенно невозмутимым тоном произнес Потапов.

- Подсказали давно, вы правы, только не хотелось верить, - едва сдерживая раздражение, граничащее с презрением, произнес Ермолай Алексеевич.

- Успокойтесь, милейший Ермолай Алексеевич, - таким же невозмутимым тоном произнес Потапов. - Вы хотите услышать от меня исповедь? Или может быть покаяние?

- Нет, мне все понятно, и понятно стало давно, нужно было только проверить факты и получить неопровержимые доказательства, убедиться, что это так. Я все допускаю, но как вы могли? Вы, столько лет отдавший отчизне? Как вы могли предать ее, людей, которые вам так верили, наших лучших агентов, о которых трубят сегодня на каждом углу, а их фамилии можно прочитать на любом столбе? Что теперь будет с «натуралистом»? Он станет разменной картой в вашей новой игре? И почему он должен расплачиваться за предательство тех, кто уполномочил его выполнять это задание, рисковать, терпеть лишения? – с нарастающим раздражением бросал Потапову в лицо жесткие фразы Ермолай Алексеевич.

- Дорогой Ермолай Алексеевич, вы - близорукий человек. Неужели не понимаете, что нам не по пути с теми, кто держится за старую власть, за ту монархию, которую дали России Романовы. Разве это монархия? Да, для нас только такая формой государственного устройства может быть приемлемой, и никакая демократия как политическая система страны нам не подходит. Но я за монархию красную. Туда придут многие наши генералы, мы займем все ключевые посты в государстве и начнем править, править так, как нам будет угодно. Мы сделаем то, что не смогли сделать Романовы.

- Но это же утопия! Право каждого делать свой выбор, но мне кажется, что вы глубоко заблуждаетесь. Посмотрите на всех этих большевиков, социалистов. У них в большинстве своем психология ущербного человека. Обиженные, униженные и обделенные, они только и ждут, чтобы правдами и не правдами занять посты, дворцы, почувствовать себя, наконец, полноценными людьми, - парировал Ермолай Алексеевич.

- Но наша сила в то, что мы прекрасно понимаем, с кем имеем дело, мы располагаем материалами, достоверными материалами, что поможет управлять этой массой в своих интересах, - не соглашался с ним Потапов. – Мы позволим им удовлетворить свои амбиции, но править будем сами!

- Вас используют, а потом вытрут об вас ноги и в лучшем случае позволят еще какое-то время где-то кем-то побыть. Безграмотные и голодные, и заметьте, голодные потому, что ничего не смогли добиться в этой жизни, а способны были только требовать, бунтовать, но не создавать, таким как мы, своим трудом добившихся чего-то в жизни, они никогда не простят ни ваш ум, ни вашу силу, ни вашу самодостаточность и независимость. Злость, злость и только злость оттого, что на этой земле есть кто-то лучше, будет преследовать их повсюду и расправа, с такими как вы, будет жестокой.

И еще, история свидетельствует: люди, объединенные в организацию политической целью, весьма быстро теряют почву для единства, этой цели добившись. Начинается обычная политика и дальнейшая борьба за власть, только уже между собой, а это и есть самое страшное! Чужаки не нужными становятся там первыми! А впрочем, я рад, что мы объяснились. Цель у нас одна – спасти Россию. Но каждый, видимо, пойдет к этому спасению своим путем, - заключил Ермолай Алексеевич, покидая кабинет. На душе словно отлегло. Они, наконец, выяснили отношения, и между ними стало все предельно ясно. Но на сердце все равно было не спокойно. Слишком уж много информации поступало из разных источников по поводу средств и методов, которыми шли к созданию новой России большевики, социалисты, так называемая, генеральская оппозиция, разные другие силы, расплодившиеся в России как грибы после дождя, и не без иностранной помощи. Предстояло разложить очень серьезный пасьянс, после чего принять окончательное решение. Ермолай Алексеевич обратился к событиям февральской революции, проводя аналогии, сопоставляя факты, вычленяя фигурантов этого драматического действа. Судя по разворачивающимся событиям, сценарий повторят, только с учетом некоторых ошибок.

«Заговор генералов», «военная ложа» - это полная чепуха, не что иное, как обычная легенда, которой пользуются при проведении грязных операций», - делал окончательные выводы Ермолай Алексеевич, анализируя материалы источников. Но обращала на себя внимание настойчивость определенных лиц, с которой они навязывали подобную точку зрения. «Гучков, Львов…», - Он не находил себе места, нервное напряжение зашкаливало, раздражало все, что только попадало в его поле зрения. Целый день Ермолай Алексеевич жил с ощущением вины. Впервые в жизни он так нетактично обоше - Но наша сила в то, что мы прекрасно понимаем, с кем имеем дело, мы располагаем материалами, достоверными материалами, что поможет управлять этой массой в своих интересах, - не соглашался с ним Потапов. – Мы позволим им удовлетворить свои амбиции, но править будем сами!лся с любимой Симочкой, накричал на нее, обвинил в том, что вмешивается не в свои дела. А она всего лишь спросила о его плохом настроении. «Настроение.., настроение, какое к черту настроение? Все идет прахом. Разве у меня настроение? У меня состояние истерии!» - ворчал он, не зная, куда деть себя, и куда деться от страшных мыслей.выстраивал события Ермолай Алексеевич. «Именно от них исходила информация о «генеральской оппозиции», от них, масонов и заговорщиков. О «военной ложе» они трубили во всеуслышание, а вот о своих связях с иностранцами никто и нигде из них не проболтался. Значит, стремились отвести внимание от истинных виновников драмы. Руководство заговором в Петрограде держали в своих руках послы Бьюкенен и Палеолог, это известно нам доподлинно», - заключил Ермолай Алексеевич. «Поэтому вся выше перечисленная свора неспроста запачкала генерала Алексеева за то, что тот пытался реально помешать заговорщикам, а именно: за проект диктатуры тыла, за комиссию Батюшина. Все это было сделано преднамеренно», - с грустью отмечал Ермолай Алексеевич. «А ведь все могло быть по-другому».

Он отложил в сторону информации об этих деятелях, обозначив как руководителей заговора. В другую сторону стал откладывать материалы об исполнителях. «Министр финансов Петр Барк, масон, действовал и продолжает тесно сотрудничать с западными банкирами, именно им заключены самые невыгодные для России сделки, особенно по закупкам вооружения, взяты кредиты на самых невыгодных условиях, в результате чего нанесен непоправимый ущерб экономике. Министр путей сообщения Юрий Ломоносов, сеял панику, на заседаниях Думы, заявлял, что армия бежит без оглядки, с его подачи проведено несколько массовых призывов в армию в тот период, когда солдат нечем было вооружать. В результате в тылу скопилось огромное количество призывников, которые дурели от скуки и разлагались агитаторами. Исполнители, исполнители… Их оказалось слишком много во всех государственных структурах». Ермолай Алексеевич обдумывал ситуацию. «Что-то здесь все рано не так. У заговорщиков был еще кто-то, причем, в ближайшем окружении царя. И этот «кто-то» именно тот, к кому прислушивался государь. Это не Распутин, нет, его устранили, чтобы не помешал осуществлению планов. А этот советчик, или группа советчиков, продолжала существовать и после его ликвидации, пуская царя по нужному им направлению». Ермолай Алексеевич выстраивал в определенной последовательности события. «Россия набирала силу, экономика была на подъеме, и с возросшей мощью уже нельзя было не считаться. В январе межсоюзническая конференция Антанты впервые прошла не во Франции, а в Петрограде, и тон на ней задавали уже наши военачальники, Ставка утвердила план наступления, предполагалось, что война окончится летом 1917 года, в крайнем случае, осенью, МИД уже полным ходом готовил проекты договоров на выгодных для России условиях. И на этом фоне по стране вдруг прокатывается волна забастовок, беспорядков, поводом для них стали перебои с белым, всего лишь с белым хлебом, который вовремя не подвезли. Стихия захлестнула страну. Стихия ли?»

Пасьянс показывал, что «стихийность» имела очень четкие закономерности. На такой вывод наталкивали материалы, которые Ермолай Алексеевич условно обозначил «Поставщики бунта». «Главным из них, пожалуй, стал военный министр Великобритании лорд Мильнер, - размышлял он. «В его распоряжении были огромные суммы денег. Прибыв на межсоюзническую конференцию в Петроград, министр заодно проверил готовность к бунту, дал указания послу Бьюкенену. Мы располагаем данными, что именно его агенты спровоцировали беспорядки в городе.

У нас есть сведения, что в начале года по каким-то странным делам Россию посетил лучший агент Вайсмана Сидней Рейли, есть информация и об участии в готовящемся спектакле советника президента США в России Крейна. Источник в Америке сообщал об обращении в дни февральской революции полковника Хауса к президенту страны с такими словами: «Нынешние события в России произошли во многом благодаря Вашему влиянию».

А потом вся эта комедия, блестяще разыгранная ближайшим окружением царя, финал которой – отречение императора от власти, и воцарившийся хаос в стране. России нанесен сокрушительный удар».

Ермолай Алексеевич теперь свел всю информацию воедино, чтобы ответить на вопрос: «Почему же так легко заговорщикам удалось осуществить план?» Он еще раз обратился к сообщениям контрразведки, которой в январе 1917 года стало известно о плане, который обсуждался с участием генерала Крымова. Царя предполагалось принудить к отречению именно в поезде, по пути следования между Ставкой и Петроградом. Реализация намечалась на начало марта. «Много информации на этот счет отправлено в Ставку было по линии нашего ведомства», - отметил Ермолай Алексеевич. «Но вся она не доходила до царя, а оседала где-то по чьей-то указке. Значит, рядом с государем находился хорошо законспирированный «иуда», а возможно, и группа «иуд», которым царь доверял, и которые постепенно, шаг за шагом, формировали у него и настроение обреченности. Невольно напрашивается вопрос: «Не здесь ли с успехом использованы методики Шереметьевского?». И именно они «подсказывали верные решения», изолировали от достоверной информации. И только от жены и от прибывших в Ставку офицеров, государь узнал всю правду о происходящих страшных событиях в стране. Но было слишком поздно. Свита делает короля, свита и свергает короля, если слишком доверится этой свите?!».

«И так», - подводил итог Ермолай Алексеевич. «В стадию завершения вступает хорошо организованная и блестяще спланированная крупномасштабная акция, подготовленная группой ведущих держав мира против России. Проведен не только ряд успешных внешних операций, но главный акцент сделан на подрыв ситуации внутри страны путем возбуждения недовольства со стороны народа политикой Романовых с использованием большевиков и вливания на эти цели огромных финансовых средств. И здесь всплывает «немецкое золото», теперь понятно, что американского происхождения. В стране начались необратимые процессы, страшная, кровавая революция неизбежна».

Все похолодело внутри, пасьянс сходился. Информация, которую он получил на встрече, скорее всего, достоверная. И то, что сказал Потапов, тоже истинная правда. Многие генералы уже включены в процесс свержения Временного правительства и готовы перейти на сторону новой власти. «Глупцы! Что же они делают?! И Потапов! Разве он ничего не понимает?! Ах, да! Деньги! Они затмевают разум, заставляют поступиться принципами, забыть о совести! Но нет! С предателями и отщепенцами я ни за какие деньги на сотрудничество не пойду! Мой ответ будет однозначным, и я его незамедлительно сообщу!» - принял для себя решение Ермолай Алексеевич.

Москва, 1920 год.

 

- Каролина Велембовска, вы слышите, что вам говорят? Отвечайте! Вы слышите нас? Каролина Велембовска, ответьте! Здесь нельзя находиться! Сквозь дрему пробивались какие-то голоса, кто-то что-то говорил, она даже чувствовала, что ее трясли за плечи. «Но зовут какую-то Каролину Велембовску. Каролина, Каролина…»

- Тетечка, тетечка, прашынайтеся, не трэба тут быць, - доносился откуда-то издалека голос. «Поезд, страшная теснота, попутчица, да это ее голос… Каролина, Каролина…

Это, кажется, я. Никак не могу привыкнуть, что Каролина Велембовска на самом деле и есть я», - пронеслось в сознании Ариадны.

Ей стоило неимоверных усилий открыть глаза. Тяжелые веки не слушались. Еще одно усилие и Ариадна поднялась с цементного пола. Ей жаль было покидать это местечко, найденное с таким трудом. Хоть и отдавало от него холодом и сыростью, но все-таки какая-то крыша над головой. Ариадна уснула сразу, едва опустилась на промерзший пол, не замечая ни людского вокзального шума, ни грохота колес от проходящих поездов, не обращая внимания на патруль, который периодически проходил по рядам, предупреждая людей, что ночевать в здании вокзала запрещено.

- Поаккуратнее надо быть, гражданка, документики поберегите, - произнес молоденький красноармеец серьезным голосом, держа в руках ее бумаги, удостоверяющие личность. Он явно хотел казаться солидным и сердитым. Но у него это плохо получалось. И даже кожаная куртка не по размеру большая и выражение лица, которому он стремился придать строгость, не могли скрыть его юного возраста.

- Из беженцев? – спросил другой красноармеец, рассматривая документы и периодически бросая взгляд на Ариадну и ее развязавшийся узелок.

- Нет, из западных мы, - едва слышно произнесла она, опуская глаза.

- А в Москву зачем приехала? – напыщенно сердитым голосом продолжал расспрашивать красноармеец.

- Голодно нынче, за куском хлеба, родичей отыскать хочу, может, помогут с работой, - все также едва слышно произносила Ариадна.

- А говорок чего московский? - вдруг неожиданно задал вопрос третий красноармеец, который все это время изучающее смотрел на Ариадну. – И руки у тебя уж больно холеные для голодающей. Признайся, что затаившаяся контра.

У Ариадны все похолодело внутри. Она так долго репетировала свой приезд в Москву, заготовила много разных ответов на самые неожиданные вопросы, а тут ее застали врасплох. «Что же делать? Неужели меня сейчас арестуют? Дорога домой была очень долгой, и это конец?» Из глаз потекли слезы. Ариадна стояла перед красноармейцами такая беззащитная, что у одного из них ее вид вызвал даже сочувствие.

- Все вы бабы одинаковые, что из западных, что из местных, чуть что, и сразу в слезы. Тебя же только спрашивают, зачем в Москву приехала, ответить по человечески не можешь, что ли? – грубо произнес он.

- Ты слезы не лей, а отвечай: «Контра ты, или нет? И с чего бы это ты в Москву подалась? Из белых будешь, по тебе видно, что не из наших, рабоче-крестьянских», - заключил тот красноармеец, который все продолжал изучающее свербить Ариадну своим взглядом.

- Муж мой из московских был, семья его князьям Прохановым прислуживала, что возле имения княгини Лопухиной жили, не помню, как улица называлась. Требовательный он, манерам хорошим заставлял учиться, думал, воротимся с войны, и меня в дом пристроят. А для этого все уметь надо: и подавать, и стряпать, и если что спросят, ответить правильно надобно, - уже бойко говорила Ариадна.

- И где хозяин твой? – продолжал допрос красноармеец.

- Под Сморгонью сгинул, - тихо произнесла Ариадна, а я в тифу лежала, а когда пришла в себя, то никого из родни и не осталось в тех местах, все, кто от немца, от газов ихних, кто от голода, а кто и от тифа помер. А для меня спасением одним Москва и осталась. Ариадна медленно сняла с головы платок. На красноармейцев смотрела молодая женщина с коротко остриженными волосами, как у всех тифозных.

- Ладно, сегодня ты нас убедила, - возвращая ей документы, произнес красноармеец, видимо, старший группы. - Если еще раз здесь увидим, или же попадешься нам на глаза, заберем, и тогда ты уж правду нам расскажешь. Не верю я тебе, ни одному твоему слову. По всему видно, что не из простых, а из бывших. И документы береги, без них пропадешь, много ворья по Москве ошивается.

Было зябко, промозглый ветер больно жалил лицо. Ариадна медленно брела заснеженными московскими улицами. «Вроде бы те же дома, та же Москва, но все чужое, незнакомое», - думала Ариадна, проходя мимо то одного особняка, то другого, переходя на параллельную улицу. Она видела с детства знакомые здания, но не узнавала их. «Город, погрузившийся во мрак. Вот такая теперь Москва. И даже пробивающееся холодное январское солнце не может вернуть ей тот облик зимней Москвы, которую мы все так любили», - с грустью отмечала про себя Ариадна.

Она несколько раз обошла московский дом Ермолая Алексеевича, не узнавая его, отказываясь верить, что когда-то это здание было одним из красивейших особняков старой Москвы. Раскрытые ворота, валяющийся повсюду хлам, дрова, какие-то бочки, старое корыто, присыпанное снегом. «И где теперь Ермолай Алексеевич? Что стало с ним, его любимой Симочкой? Где все?» - думала она.

Больше всего Ариадна боялась подойти к своему дому. Он был рядом, на противоположной улице, недалеко от храма. «Надо собраться с духом», - уговаривала себя Ариадна.

«Когда-то все равно должна состояться эта встреча. Мне необходимо пойти туда, разыскать кого-то из наших, узнать о своих – где они: в России, в имении на Волге под Сызранью, в Клину, или успели уехать за границу?» Уже который день она доходила до одного и того же места и возвращалась к вокзалу вновь. Ей было страшно, страшно обнаружить свой дом таким же запущенным, как и те, которые она видела сплошь и рядом в Москве.

Ариадна осторожно выглянула из-за угла, откуда открывался хороший обзор. «Боже праведный!» - вырвалось у нее из груди. «Этого не может быть! Наш дом, наш уютный, известный на всю Москву дом!» По щекам потекли слезы. Было ощущение израненного тела и души. «Наш подъезд, наш парадный подъезд! Двери, изготовленные лучшими резчиками Москвы!» Ариадна не могла поверить своим глазам. Теперь они одиноко болтались на одной петле, из подъезда выходили какие-то люди, и никому дела не было до того, что они сломаны, и никто не хотел их даже поправить.

«Митрофан! Митрофан! Он из простых, и, наверняка, остался! Он должен быть здесь!» - пронеслось в сознании Ариадны. Она устремилась в сторону дома. Забежав в подъезд,

Ариадна остановилась как вкопанная. От увиденного похолодела душа – тазы, коляска, старый кованый сундук из приказчицкой, набитый каким-то тряпьем, обшарпанные перила.

Ариадна взбежала по лестнице вверх и стала стучать, что было силы, в дверь.

- Звонить надо! Читать не можешь, что ли? – орала на нее какая-то тетка в халате с короткой стрижкой, открывшая дверь. – Тебе чего? Рано еще! Ты к кому?

- Митрофан! Мне нужен Митрофан! – быстро заговорила Ариадна.

- Тебе который? – грубо спросила та, откровенно рассматривая ее с головы до ног.

- Митрофан! Мне нужен Митрофан! – уже более уверенно произнесла Ариадна.

- Вот когда разберешься, какой из них тебе нужен, тогда и приходи, только не забудь посмотреть на звонок, здесь все написано, кому сколько раз звонить, - захлопывая перед Ариадной дверь, бросила с пренебрежением тетка в халате.

Ариадна осталась одна на лестничной площадке. Из-за двери доносился грубый голос жилички. Почти басом она орала на весь коридор: «Еще день не наступил, а к ним уже потаскухи в очередь стоят! Вчера, поди, так надралась, что не знает, с которым из них в постели была!»

От обиды, что какая-то незнакомая, странного вида женщина, смеет оскорблять ее, Ариадна вновь принялась стучать в дверь.

- А, это опять ты?! - грубо произнесла размалеванная тетка, открывая дверь. Ариадна, оттолкнув ее, минуя когда-то просторную прихожую, заставленную теперь всяким барахлом, бежала по коридору, дергая за ручки, пытаясь открыть то одну, то другую дверь. Оттуда выглядывали незнакомые ей люди. Кто-то ворчал, кто-то посылал во след ругательства, захлопывая со злостью дверь.

- Там, за поворотом, первая слева! – прокричала вдогонку ей тетка. Надо же, какие страсти! – прохрипела она своим грубым голосом, закуривая сигарету. Ариадна остановилась перед дверью, не решаясь постучать. Это была комната матери, очень уютная, с белой резной мебелью, белым камином, после зала, пожалуй, самая красивая в их доме. Княгиня Софья так любила уединиться в ней, заняться своим рукоделием.

Ариадна осторожно взялась за ручку, дверь оказалась не заперта и легко отворилась. За большим круглым столом, за которым княгиня собирала самых близких ей людей, чинно восседал Митрофан, попивая из любимого сервиза маман, чай. При виде Ариадны, он даже не шелохнулся, продолжая отхлебывать его из блюдечка маленькими глотками.

- Митрофан! Миленький Митрофан! Я знала, я знала, что ты здесь! Ты не мог оставить этот дом! Разве ты мог оставить наш дом! – быстро заговорила Ариадна. - Я так рада, что нашла тебя!

- Гражданка! Покиньте мою комнату! Я вас не знаю, и никогда прежде не знал! – монотонным, лишенным всяких эмоций, голосом произнес Митрофан, на мгновенье, задержав на весу блюдечко. А потом, вновь стал отхлебывать из него чай.

- Митрофан! Это же я, Ариадна! Ты же помнишь меня! Зачем ты делаешь вид, что первый раз видишь?! – почти рыдая, проговорила Ариадна, присаживаясь рядом на стул.

- Гражданка! Я же вам сказал, что не знаю никакой Ариадны! Если вы незамедлительно не покинете помещение, я позову милицию! – также монотонно произнес Митрофан.

- Но если ты…

- Вы, - поправил ее Митрофан.

- Но если вы не хотите узнавать меня, то скажите хотя бы, где князь, где моя семья? – с мольбой в голосе произнесла Ариадна.

- А! Эта сумасшедшая! Нашла-таки тебя! – с издевкой в голосе произнесла тетка, возникшая в двери и с любопытством наблюдавшая теперь за всем происходящим.

- Гражданка! Я повторяю в последний раз! Оставьте меня в покое! – все таким же, без всяких эмоций голосом, произносил Митрофан.

- Ну, чего стала! Ясно тебе сказано: «Пошла вон!» - подталкивая к выходу Ариадну, орала тетка. Ариадна медленно шла к выходу по коридору под грубые окрики жилички, и под удивленные взгляды вновь выглядывающих из-за дверей незнакомых ей людей. Казалось, что их было так много, разных, со странным выражением лиц, что захотелось побыстрее покинуть этот дом. Ариадна, ускоряя шаг, уже бежала по коридору к заветной двери, и только оказавшись на улице, дала волю слезам. Ее бил озноб. Она ничего не знает о родителях, Анастасии. «Как же все поменялось! Митрофан смотрел на меня с такой ненавистью и таким холодным взглядом, что даже не верится, что когда-то так заботился о всех домочадцах. Оказывается, это было ложью, наносным! Ненависть! Кругом ненависть к таким как я! Но я ничего плохого никому не сделала! И почему меня нужно ненавидеть?!» - рыдала Ариадна. Она не знала куда идет. Она не знала, куда теперь ей идти! «Может и правда, нужно было остаться там, в Белоруссии, переждать время. Меня же предупреждали, что Москва уже не та и все изменилось – другая страна, другие правят теперь люди, и для меня этот приезд может оказаться опасным», - в отчаянии думала Ариадна.

Вдруг послышался хруст снега, чьи-то шаги, к ней кто-то быстро приближался. Ариадна приостановилась, боясь оглянуться.

- Ариадна! Госпожа Ариадна! – тихо раздалось рядом. Ариадна не могла поверить - звали ее, по ее имени! Она медленно обернулась.

- Этого не может быть! Илза?! – почти бесшумно произнесла Ариадна. Из ее глаз потекли слезы.

- Ариадна, пойдемте! Пойдемте быстрее, пока нас здесь никто не увидел. Я вас понимаю, но приходить так открыто не следовало, - быстро заговорила Илза, увлекая за собой Ариадну, которая находилась в полной растерянности от такой неожиданной встречи.

- Пойдемте же, вас могут узнать и донести, - буквально тащила Ариадну за собой Илза. До вечера я вас пристрою к одной старушке. Она мне обязана и у нее есть свободная кровать. Скажите, что моя дальняя родня.

- Да, непременно, у меня документы на Каролину Велимбовску, так получилось, - бормотала Ариадна, едва поспевая за Илзей.- Каролина я теперь.

- Это даже и лучше, все спокойнее, - проговорила Илза, ускоряя шаг.

Хоть и была у Ариадны крыша над головой, день показался вечностью, пережить который стоило больших душевных сил. Тесный чулан со спертым воздухом, где нестерпимо пахло подгнившим луком, и общество старухи, следившей за каждым ее движением. Она все время молчала, ни о чем не спрашивала, только, присев в углу на топчан, смотрела на нее своим отсутствующим немигающим взглядом.

Наконец, отворилась дверь и в комнату вбежала раскрасневшаяся Илза. Сунув в руки старухе какой-то сверток, она подхватила узелок Ариадны, помогла ей накинуть на плечи старенький полушубок, и буквально вытолкала из тесной каморки. Ариадна с таким наслаждением вдохнула свежий морозный воздух полной грудью, что на какое-то мгновенье закружилась голова. Она с облегчением вздохнула, что, наконец, избавилась от неприятного общества странной старухи. Под покровом ночи они пробирались заснеженными московскими улицами. Показался знакомый перекресток.

- Илза, - позвала Ариадна, ничего не понимая.

- Да, мы возвращаемся в ваш дом, только зайдем с черного хода. У меня есть ключ и моя комната рядом, та, в которой жила гувернантка, нас никто не заметит, - тихо проговорила Илза, оглядываясь по сторонам. - Я часто пользуюсь черным ходом, когда возвращаюсь поздно, жильцы к этому привыкли.

Еще какое-то время они задержались у перекрестка, подождав, пока в окнах погаснет свет, и, пробравшись по черному ходу, прошмыгнули в комнату, где жила Илза. Сбросив полушубок, Ариадна опустилась на софу. Здесь ничего не изменилось – тот же туалетный столик, кресло, кровать, комод. Ее взгляд скользил по знакомым вещам и перешел на Илзу, которая теперь тоже рассматривала Ариадну. «Как же она изменилась», - наверняка, думала каждая из них. «Илза, простушка Илза, стала такой интересной, и рыжие волосы уложены в красивую прическу, похожую на ту, что когда-то делала маман, выразительные синие глаза, красивая блузка с галстуком, юбка в складку, она превратилась в очень интересную девушку, а как благородно поступила по отношению ко мне», - отметила по себя Ариадна.

«Боже, что же такое должно было произойти в жизни молодой госпожи, если она так изменилась. Нет роскошных каштановых волос, темные круги под глазами, большие, когда-то бархатисто-карие глаза словно провалились в глазницы. Ариадна, красавица Ариадна», - думала Илза. Перед ней еще стоял образ все той Ариадны, необыкновенно эффектной, изящной, изысканной, которой хотелось любоваться, и которой очень хотелось подражать во всем. «Что делает время и обстоятельства с людьми?» - отметила про себя Илза. Сердце сжалось от боли. Руки потянулись к Ариадне. Они слились в объятьях, из глаз полились слезы, слезы радости встречи, слезы отчаяния, что жизнь все так изменила.

До утра они не сомкнули глаз, надо было что-то придумать, предпринять, чтобы легализовать жизнь в Москве. Ариадна с ужасом отмечала, что в этом, когда-то родном ей городе, осталась совершенно одна и надеяться ей не на кого. Илза поступила очень великодушно, но когда разговор заходил о будущем, сразу возникало напряжение, чувствовалось, как она начинает нервничать. Успокаивало только то, что отец, маман, Анастасия где-то в Европе, они покинули Россию еще до переворота, возвращение после которого, вряд ли возможно. Шереметьевский тоже покинул Германию, и Илза, не дождавшись его, возвратилась в Москву, еще какое-то время прислуживала Анастасии. О том, что было потом, Илза не рассказывала, и на все попытки Ариадны расспросить, чем же она занята теперь, просто отмахивалась.

- Побудешь пока здесь, я постараюсь что-нибудь придумать, не высовывайся! – бросила на прощание Илза. - Мне пора на работу. Из-за двери доносились ругань, крики, видимо, с кухни. Кто-то чем-то был не доволен, кто-то кого-то в чем-то упрекал. Слушать это все не было сил. «Разве это мой дом? Уютный, гостеприимный, с радушными хозяевами? Нет больше ни моего дома, ни прежней жизни, все осталось в прошлом, о котором лучше забыть, надо забыть обо всем, чтобы выжить! Выжить, или что-то предпринять?» - задавала себе один и тот же вопрос Ариадна.

Время прошло в томительном ожидании. Наконец, пришла Илза. По ее настроению было понятно, что она нашла какое-то решение.

- Вот, это ордер на комнату! Будешь жить теперь в Москве на законных основаниях! – выпалила она. – Здесь, недалеко, в доме буржуев сбежавших, Говорят, комнатка маленькая, зато отдельная, не проходная! Надо занимать быстрее, пока ее еще кому-нибудь не отдали! Такое тоже бывает. Илза вдруг замолчала, обратив внимание, как изменилось выражение лица Ариадны.

- Я что-то не то сказала? Привыкай, все бывшие – буржуи, враги и эксплуататоры трудового народа! Разве не так? – резко произнесла она. Ариадна молчала, не зная, что ответить.

- Разве не так?! Если бы не советская власть, я бы так и горбатилась на всю вашу семью, прислуживала, угождала. Кем бы я была в той жизни? Служанкой, которой отшвыривали с барского стола, что самим негоже? – бросала она Ариадне обидные для нее слова. – А теперь я учиться пошла, в самодеятельности участвую, и пою, оказывается, не хуже вашего, профессорами обученными, и в театр сходить могу, и в кинематограф, а при вас и думать о таком не смела! Наша власть нынче! Ариадна продолжала молчать. Все, что говорила Илза, было правдой. «Но разве я виновата, что жила в той, прошлой жизни? И почему меня за это надо ненавидеть? Я же никому ничего плохого не делала!» - думала про себя Ариадна.

- Но я никому ничего плохого не делала, - выдавила, наконец, из себя Ариадна.

- Спасибо, госпожа, что хорошо ко мне относились, но все равно я была для вас не человеком, а так, непонятно кем, прислугой, которую можно не замечать, а можно и вспомнить, что она тоже разумное существо, и может чувствовать, думать, переживать, сострадать, да что и говорить? Ненавижу! Ненавижу вас всех, сытых и ленивых буржуев! – заключила она.

Из глаз Ариадны потекли слезы. «Ненависть, опять эта ненависть, она кругом и всюду. И куда от нее деться?»

- Ладно, хватит нюни распускать, привыкай, если выжить хочешь, к тому, что весь трудовой народ с буржуями борется, и будет бороться до тех пор, пока не ликвидирует контру окончательно как класс, - уже более миролюбивым тоном произнесла Илза. - Вот вы, видно, помыкались по свету, хлебнули горюшка, а мы так всю жизнь жили, но больше не хотим и не будем! Впереди у нас – светлое будущее! Может и тебе оно понравится!

Ариадна молча стала собираться. Она не знала, что ответить Илзе. Ей просто очень хотелось побыстрее покинуть этот чужой для нее дом.

- Одеть-то есть что? – спросила Илза. – Больно уж узелок мал.

- Да нет, только то, что на мне, - тихо произнесла Ариадна.

- У меня ключ от чулана, что под лестницей, там все хозяйское свалено, многое уже разобрали, но кое-что осталось, может, и ты что-нибудь подберешь. Пошли! – произнесла

Илза, увлекая за собой Ариадну.

Выглянув в коридор, она осмотрелась, и, не заметив ничего подозрительного, подала Ариадне знак. Пробравшись на цыпочках к чулану, они быстро прошмыгнули в него. Нащупав выключатель, Илза нажала на кнопку, загорелся тусклый свет.

- Ладно, копайся тут сама, вот тебе ключ, когда закончишь, не забудь все сложить, как было и закрыть за собой дверь. Иначе Элеонора скандал закатит, произнесла Илза, отдавая Ариадне ключ.

- Это та, крикливая дама в халате? – спросила Ариадна.

- Она самая! Изображает из себя неизвестно кого! Имя себе придумала Элеонора! Только все знают, что Нюрка она, из вологодских, и что документы себе новые купила. Тихо только! Не разбуди соседей! – проговорила Илза и осторожно, словно прошла сквозь стену, вышла за дверь.

Ариадна опустилась на пол и осмотрелась. Ее взгляд скользил по знакомым предметам, а сердце сжималось от боли. «Мебель, которую снесли с разных комнат, еще новый, но уже порванный диван из прихожей, сундуки, книги из кабинета отца. Они как люди, брошенные, всеми забытые и оттого одинокие! Это все, что осталось от прежней жизни! Груда барахла и ничего более!» - с грустью подумала она. «Но надо спешить!» - спохватилась Ариадна.

Она стала открывать один сундук за другим и, наконец, нашла то, что искала – одежду, которая теперь больше напоминала какое-то тряпье, смятое и скрученное в один большой узел. Она потянула за рукав платья и вдруг вместе с ним на пол посыпались бусы, браслеты, другие украшения. Ариадна замерла. Перед ней лежала камея, камея «Салидат», самая дорогая для нее вещь на свете. Ариадна осторожно взяла ее в руки, все еще не веря, что она нашлась, проводя своей рукой по теплому сердолику, вглядываясь в образ застывшей в камне княжны. «Это я… Когда-то я была такой. Неужели когда-то я была такой?» - пыталась воскресить в памяти свой образ Ариадна.

«Мелетий, дорогой, милый Мелетий. Как он робел при каждой нашей встрече, какую неловкость испытывал, когда преподносил мне этот такой дорогой подарок, не зная, какие слова сказать. Но разве они нужны были тогда?» К Ариадне впервые за долгое время возвратилось то, казалось, утраченное трепетное чувство. Ее сердце наполнялось нежностью. Казалось, что вот сейчас распахнется дверь в зал, и он наполнится именитыми гостями, которые будут замирать от восхищения, вслушиваясь в звуки удивительного пения Мелетия, как тогда, в их последнюю встречу перед отъездом. Ариадна уже воспроизводила в памяти все до мельчайших подробностей. Вот он бросает на нее восхищенный взгляд, а она, приколов на бархатный ремешок камею, всем своим видом дает понять ему, что этот мир принадлежит только им двоим.

В дверь кто-то тихонько постучал. Ариадна замерла, вслушиваясь в тишину. Опять послушался едва уловимый стук. Ариадна осторожно припала к двери.

- Это я, Илза, - послышалось оттуда.

Ариадна приоткрыла дверь.

- Что так долго? – прошептала Илза.

Ариадна вытащила из сундука первую попавшуюся вещь, даже не взглянув на нее, завернула камею, и быстро вслед за Илзой покинула чулан. Ее душа ликовала. Пожалуй, впервые за то страшное время, которое пришлось пережить, она, прижимая к груди дорогую ей вещь, испытывала чувство радости. К ней возвращались самые теплые воспоминания из ее жизни. «Господь милостив! Он посылает мне знак!» - повторяла про себя Ариадна. «Эта камея – знак, добрый знак надежды! Она поможет мне выжить, и я еще надену, обязательно надену украшение на самый лучший концерт Мелетия и состоится он в самом лучшем зале мира!»

 

- Жиличку принимайте! Не обижайте! Иначе дело будете иметь со мной! – во все горло орала Илза, увлекая за собой Ариадну, и буквально волоча по коридору. Из комнат молча выходили люди, останавливались, и с любопытством разглядывали новенькую.

- Вот еще! Чего придумала! Пришла и пусть живет, как все! Тетя Бася я!– под стать своей внушительной комплекции пробасила женщина средних лет. - Тут ванная! Тут туалет! Будешь мыть по графику! Завтра твоя очередь, потому, что новенькая!

- Тетя Бася! Отстань со своими указаниями! Без тебя разберемся! – грубо оттолкнула ее Илза, открывая комнату Ариадны.

- Вот, располагайся, теперь это твое! – проговорила Илза, взваливая на железную кровать внушительный тюк с вещами Ариадны, явно довольная собой, что удалось все так устроить. – Здесь я собрала все на первое время необходимое, кое-что из посуды вашей, а то так и сидела бы в своем чулане еще непонятно сколько, не зная, что для жизни надо.

- Илза, я так благодарна тебе, я даже не представляю, чтобы делала без тебя, - произнесла Ариадна, присаживаясь на край кровати. – Я вот только беспокоюсь, что наш дом недалеко, меня может кто-то узнать из бывшей прислуги, дворник, они же, наверняка, в Москве, и Митрофан! Он признал меня, хоть и делал вид, что первый раз видит, и в любой момент может донести, – с волнением в голосе произнесла Ариадна.

- Не боись! С ним все в порядке, он не посмеет это сделать по причине того, что очень много скрыл. Вспоминать – это не в его интересах! А ты у нас и вовсе Каролина Велембовска из западных, пострадавшая от войны, на передовой была. Хорошо бы, чтоб тебя кто признал, тогда, сама понимаешь, легче будет определиться, может, помощь кому оказывала?

Ариадна задумалась.

- Да, был полковой священник.., его в бедро ранило он очень страдал, - произнесла она.

- Нет, не пойдет, теперь о таких лучше не вспоминать, поплатиться можно, с попами и религией повсеместно борются. Они одурманивали народ, - сказала-отрезала Илза, закуривая папиросу. - Вспомни кого-нибудь другого. И вот еще, надо написать здесь, что ты можешь, - пододвигая листок, командным тоном добавила она. Ариадна смотрела на Илзу и не могла поверить глазам. Своей манерой разговора теперь она больше напоминала сердитую тетку в халате – резкий голос, резкие манеры. «Какие они все одинаковые, люди страны советов – грубые, неприветливые, осторожничают, ко всем относятся с недоверием», - отмечала про себя Ариадна, не зная, что ответить Илзе.

- Ну, что ты замолчала, - прервала ее мысли Илза. – На работу пристраиваться надо. Я уже где надо сказала, что есть ценный специалист.

- Я, я могу переводить… Могу переводить с французского, с английского, хуже - с немецкого, - неуверенно произнесла Ариадна.

- Нет, не пойдет! Это не пойдет, слишком умно, сразу заподозрят, что не из простых, - недовольно произнесла Илза.

/p- Тетя Бася! Отстань со своими указаниями! Без тебя разберемся! – грубо оттолкнула ее Илза, открывая комнату Ариадны.

- Я знаю музыку, могу музицировать, то есть, могу давать уроки музыки, - еще более неуверенным голосом произнесла Ариадна. Она словно извинялась перед Илзей за то, что все, чему научили ее в жизни, так бессмысленно, никчемно и неприемлемо среди нормальных людей.

- Музыка нынче другая нужна, музыка станка, музыка всемирной революции! Вот это музыка, а про свою забудь! – с некоторым пренебрежением в голосе произнесла Илза. – Руками, может, что-то умеешь делать, - пыталась она хоть за что-то зацепиться.

- Я кружевницей могу работать! – буквально выпалила Ариадна на радостях, что вспомнила о своем занятии.

- Кружевница, кружевница, какое-то буржуйское занятие, - явно разочарованная произнесла Илза. – И кому теперь кружева нужны? Фабрики строить необходимо, заводы, создавать новую страну. А впрочем, можно попробовать определиться в ткачихи.

Илза задумалась. «Ладно, располагайся, я дам тебе знать, мне пора», - быстро проговорила она, спохватившись, что опаздывает на работу.

 

Дни тянулись медленно. Серые, с монотонным, не меняющимся укладом, непривычным для Ариадны, похожие друг на друга, они напоминали сплошную однообразную жизненную полосу без всяких событий, без ожидания чего-то важного, значимого, без всякой цели, просто отмеряющие время существования. Впереди - пугающая пустота, оглядываться назад было еще страшнее. В прошлых воспоминаниях остался сплошной кошмар, любое действие, попытка что-то предпринять приносили только одно разочарование. Работы не было никакой, ее никуда не принимали. День начинался с обивания порогов каких-то странных заведений с непонятными для нее названиями, в которых заседали не менее странные люди. Зачастую они даже не соизволили поднять голову, чтобы взглянуть на нее. Ответ был везде приблизительно один и тот же: «Дамочка, кому вы такая нужны, нам другие требуются».

Ариадна испытывала чувство отчаяния. Илза давно не приходила и не давала о себе знать, соседи изводили своими придирками, насмехались, открыто называли барыней. Поэтому она старалась поменьше попадаться им на глаза, и все свободное от поисков работы время проводить в своей комнатушке. Мыслей не было никаких, как не было денег, перспектив и надежд на изменения. Ариадна была бесконечно одинока в Москве - чужом незнакомом ей городе. К ней иногда приходили мысли возвратиться в Белосток, разыскать хутор с гостеприимной паней Марылей, попытаться перебраться по тому же каналу в Европу, но даже на билет собрать деньги не было никаких возможностей. Да и в тех местах шли военные действия, как она слышала из разговоров, с белополяками. Ариадна много раз задавала себе один и тот же вопрос: «Почему в моей жизни все складывается против меня, я гонюсь за счастьем, за лучшей судьбой, а они все отдаляются от меня и отдаляются, будто я на них и вовсе не имею права».

Мысли путались. Сначала Ариадна корила себя за то, что так обошлась с Шеремтьевским. Ей становилось его безмерно жаль. В такие минуты казалось, что ничего не следовало менять. Они были бы успешной парой, и у нее для этого было все, о чем может мечтать женщина, - достаток, любовь мужа, уважение в свете, тайные воздыхатели и поклонники. От осознания утраченного теперь становилось жаль уже себя, жаль, что она так бездарно распорядилась своей судьбой. «Я все это раздала.., раздала времени, обстоятельствам, другой судьбе, не приобретя ничего взамен, и потеряв все», - повторяла она, рыдая.

Потом начинала думать о Мелетии, и возникало давно забытое чувство, отзывающееся теплотой в ее сердце. Ариадна погружалась в воспоминания, которые приносили ей пусть и недолгое, но все же успокоение. В такие мгновенья Ариадне казалось, что еще не все потеряно, и их встреча обязательно состоится. Они давали ей надежду. Вот и теперь все ее мысли были заняты тем, как найти возможность вырваться из этого кошмара, добраться до границы и перебраться в Европу. Чтобы как-то сосредоточиться и собраться с мыслями, Ариадна вязала кружево. Не раз за последнее время она с благодарностью вспоминала русского посла в Англии, советника посольств по деликатным вопросам, которые придумали ей легенду кружевницы, создали условия выучиться этому ремеслу у лучших мастериц.

Благодаря придуманным узорам и связанным вещам удалось наладить отношения с тетей Басей, которой очень понравилась сначала салфетка, потом скатерть. За них она заплатила даже какие-то копейки, и подсказала, где хорошо можно продать такие изделия. Следующий раз она обязательно пойдет на Дорогамиловский рынок, на Тишинском продают и без нее много рукоделия, выручить хорошие деньги там вряд ли можно. Ариадна углубилась в составление нового узора для следующей своей работы. Она приняла твердое решение ехать в Петроград, а оттуда постараться добраться до Эстонии, через которую есть реальный шанс попасть в Европу.

 

Ариадна в приподнятом настроении возвращалась домой. Она смогла продать все свое рукоделие и у нее даже появились какие-то деньги. «На них я куплю нитки хорошего качества и постараюсь сделать на продажу отменные вещи. Деньги, мне так нужны деньги, деньги на билет, на то, чтобы заплатить за переход через границу, чтобы купить документы». Она быстро взбежала по лестнице, распахнула дверь и буквально влетела в коридор, стремясь поскорее взяться за работу, как вдруг столкнулась лицом к лицу с молодым человеком. От неожиданности Ариадна остановилась. Придя в себя, она стала внимательно разглядывать его. Он был не похож на жильцов их большой квартиры, вечно ворчавших, недовольных, - приветливая улыбка, аккуратно подстриженные волосы, двубортный костюм, который сидел на его стройной фигуре отменно. Молодой человек тоже смотрел на нее изучающим взглядом. Только теперь Ариадна заметила, что все соседи находятся тут же. На их лицах застыл немой вопрос, они прибывали в состоянии растерянности, а тетя Бася нервно теребила передник.

- Гражданка Велембовска? – произнес он приятным голосом.

- Да - а - а, - неуверенным голосом произнесла совсем растерявшаяся Ариадна.

- Вы подтверждаете, что - гражданка Велембовска? – переспросил молодой человек.

Ариадна молчала. «Что это? Меня выследили? Разоблачили? За мной пришли и хотят арестовать? Что же мне делать?» Она смотрела на незнакомца растерянным взглядом, пытаясь понять, что же все-таки происходит.

- Ну, что же вы молчите, отвечайте! Вы – гражданка Велембовска?

«Я должна собраться. Мои документы в полном порядке, и если кто-то меня узнал и донес, я буду настаивать на своем», - уговаривала себя Ариадна, пытаясь вернуть самообладание.

- Да, я – гражданка Велембовска, - твердым голосом произнесла она.

- Пройдемте! – подчеркнуто вежливо произнес он.

- Я могу узнать, в чем дело? – только и смогла выдавить из себя Ариадна.

- Вам все объяснят, пройдемте! – подталкивал ее к выходу молодой человек.

Они ехали мрачными московскими улицами в полной тишине. На все ее расспросы молодой человек не отвечал, делая вид, что ее не существует вовсе. Серое казенное здание, длинный коридор, изредка попадающиеся люди с папками, спешащие и чем-то озабоченные. В конце коридора они свернули в сторону лестницы и поднялись на второй этаж. Путь преградил постовой.

- Гражданка Велембовска. Приказано доставить, - проговорил сопровождающий.

Постовой взял в руки его документы и долго что-то искал по журналу.

- Проходите, - наконец, произнес он.

Еще несколько шагов по пустынному коридору и они оказались у массивной двери. На удивление, она легко отворилась. Переступив порог, Ариадна замерла от изумления и неожиданности. За столом в огромной приемной сидела Илза.

- Изла?! – вырвалось у Ариадны.

- Гражданка Велембовска, сядьте, вас пригласят, - с металлом в голосе и каменным выражением лица произнесла Илза.

Ариадна почти без чувств опустилась на кожаный диван. Рядом с ней сел сопровождающий.

Илза, собрав какие-то бумаги и сложив их в папку, скрылась за дверью-шкафом. Началось томительное ожидание в гнетущей тишине. Ариадна вся сжалась от страха, замерла, не зная, что думать. Размеренный ход часов отстукивал секунды, минуты, время тянулось бесконечно долго.

Наконец, открылась дверь, и Илза все с таким же каменным выражением лица произнесла: «Товарищ Потапов ждет».

Ариадна неуверенной походкой вошла в кабинет, он оказался таким большим, что сидящего за столом человека едва можно было рассмотреть. Ариадна остановилась в нерешительности. Ей казалось, будто она потерялась в этом огромном пространстве, не понимая, куда идти, что делать, что говорить, и что вообще происходит. Человек встал из-за стола и уже приближался к ней. «Какое знакомое лицо? Где я могла его видеть?» - пронеслось в сознании Ариадны. Она лихорадочно пыталась вспомнить, откуда его знает. «Ермолай Алексеевич, ну, конечно же, Ермолай Алексеевич! Он был с ним у нас в доме на очередном представлении публике новых исполнителей. Потом они еще о чем-то долго беседовали с отцом в его кабинете. Но как он тут оказался? Кажется, тогда на нем был генеральский мундир! Нет, это какое-то наваждение! Не может же время повернуться вспять! Он и большевики?!»

- Да, да, не стоит так напрягать память. Я действительно бывал в вашем доме и водил дружбу с вашим отцом, - произнес он, мило улыбаясь. – Вот мы и свиделись, госпожа Ариадна Проханова - Шереметьевская. Много нам пришлось потрудиться в свое время, чтобы проследить ваш путь по Европе, связи, контакты. А вы?! А вы вот вы здесь! В Москве! Надо же, какой изобретательной и изворотливой оказались! Стольких людей смогли обхитрить, и заметьте, не простых, а очень подготовленных. Может, расскажите нам, как вам это удалось, и кто вам в этом помогал?

- Я не понимаю, о чем вы? – произнесла Ариадна, приходя в себя.

- Бросьте претворяться, нам все известно! – уже жестким голосом произносил Потапов. - Взгляните сюда.

Он разложил перед Ариадной фотографии. С ужасом для себя она узнала на них Дору, Аурику, красивую молодую цыганку. Когда же увидела Тристана, замерла от неожиданности.

«Меня пытаются уличить в сотрудничестве с английской разведкой. Живой отсюда я не выйду», - пронеслось в сознании Ариадны.

- Зачем вы мне показываете все эти фотографии? – удивленно произнесла она. - Они мне ни о чем не говорят.

А теперь взгляните вот сюда. Потапов разложил перед ней фотографии, где она была изображена вместе с Тристаном, с Дорой, на празднике в немецкой деревне с Аурикой и Розой.

- Да, я встречалась с этими людьми, но я ничего не знаю о них - кто они, чем занимаются, я имела с ними контакты в силу сложившихся, вынужденных, обстоятельств, - уже уверенно, и даже дерзко заговорила Ариадна.

- Мы проверили и достаточно хорошо изучили ваши контакты с ними и, как вы говорите, вынужденные обстоятельства, чтобы сделать свои выводы, - жестко произнес Потапов.

- Но если вам все известно, то вы должны знать, что я просто хотела вернуться в Москву, в свой родной дом! Я не повинна в том, что эти люди оказались на моем пути, - стояла на своем Ариадна.

- Милочка, вы только мне не рассказывайте печальную историю бедной девушки, которая так хотела попасть домой, что оказалась в объятьях английской разведки и совсем была не против воспользоваться ее услугами, а также услугами ее лучших представителей, - цинично бросал он Ариадне обидные слова.

- На что вы намекаете? – возмущенно произнесла Ариадна.

- Не надо прикидываться наивной девицей, вы знали, на что шли, и имейте мужество достойно проигрывать, - почти орал на нее Потапов. – Может, еще станете настаивать на том, что вы и вправду Каролина Велембовска. Документики-то у вас выполнены отменно, а получили вы их, заметьте, от представителей все той же английской разведки. - Да, мне помогли! Мне помогли добрые люди! – теперь уже Ариадна говорила жестко. - Если вы все знаете, то почему тогда задаете странные вопросы? Вам разве не известно, что русская княжна Ариадна Проханова сражалась вместе с русскими добровольцами против немцев в Бельгии и была членом подполья? Или же то, что я сама изъявила желание вернуться в Россию и служить своей стране?! Разве об этом вам, еще тогда, служившему Государю, не докладывал русский посол в Англии?! Почему вы не спрашиваете, как я пережила газовую атаку под Сморгонью, и почему не вы, как сами сказали, следившие за мной, подали руку помощи мне, дочери князя Проханова, с которым многие высокопоставленные чины водили дружбу! Это сделали простые деревенские жители. Они рисковали своей жизнью, жизнью своих детей, спасая меня от тифа. Помнится, на приеме в нашем доме вы были в генеральском мундире, только со знаками отличия слуги его императорского величества. А теперь заседаете в большом кабинете, от голода не умираете, страдальцем не выглядите, даже весьма респектабельно, и у вас хватает совести и цинизма обвинять тех, кто пережил ужас войны, был на передовой, видел смерть.

Потапов явно не ожидал такого напора со стороны, как ему показалось, подавленной и растерявшейся княжны. Он даже на какое-то мгновенье оторопел, а потом сухо произнес:

- Но у нас есть неопровержимые доказательства ваших связей не только с англичанами, но и немцами, и что очень интригует нас, с представителями весьма влиятельных организаций, надеюсь, вы понимаете, каких?

- Я не знаю никаких представителей из числа тех, кого вы перечислили. Да, повторяю, они были на моем пути, но ничего общего с ними я не имела! Я ни на кого не работала, не выполняла каких-то заданий, я просто хотела вернуться в Россию, в свой дом! – стояла на своем Ариадна. – Если бы сейчас здесь был Ермолай Алексеевич, он обязательно понял меня!

- Ваш Ермолай Алексеевич - предатель, предатель, как и ему подобные, которые бросили ту самую страну, в которую вы так хотели вернуться, на растерзание и теперь отсиживаются в сытой и спокойной Европе! – жестко произнес Потапов. А потом быстро заговорил:

- Вы, хрупкая и беззащитная женщина, ради России проделали такой путь, столько пережили, чтобы возвратиться, а они, которые видели, что происходит с ней, бросили в трудное время!

Ариадна замерла и внимательно посмотрела на Потапова. Она не ожидала такого поворота. «Значит, от меня что-то хотят, если тон разговора меняется!» - подумала она. Они смотрели друг на друга открытым изучающим взглядом. Наконец, Потапов заговорил первым.

- Вы оказались более патриотичной, нежели те, кто клялся везде и всюду в этом самом патриотизме. И у вас есть шанс доказать его, только новой, свободной от эксплуататоров России, которая именно теперь очень нуждается в преданных ей людях, - с некоторым пафосом произносил Потапов.

- Но я-то чем могу помочь этой стране? – с нескрываемым удивлением произнесла Ариадна. - У меня нет ничего, ни денег, ни работы, ни даже куска хлеба! И меня все ненавидят в этой вашей новой стране. Ненависть, ненависть, одна только ненависть преследует повсюду таких, как я! Что вы хотите от меня?! – почти выкрикивала Ариадна.

- Успокойтесь, дорогая Ариадна, так получилось, что вы попали не в/p то общество, стали заходить не в те двери, общаться не с теми людьми, - растягивая слова, тянул Потапов. – Теперь мы встретились и в вашей жизни все наладится, такие как вы, нам очень нужны. Вы многое пережили, были, как сами подчеркиваете, на передовой, знаете обстановку в Европе, и вас там уже успели узнать.

- На что вы намекаете? Что вы от меня хотите? – прервала его Ариадна.

- Вы слишком умны, чтобы не понимать, что мы предлагаем вам сотрудничество, - уже достаточно жестко произнес Потапов. – Пока предлагаем, - уточнил он.

- Но я не вижу никаких возможностей для нашего сотрудничества, я даже не понимаю, каким оно может быть, и что я могу у вас делать? – с непониманием в голосе парировала Ариадна.

- Я еще раз подчеркиваю, что вы достаточно умны, чтобы не понимать предмет нашего сотрудничества, - теперь уже прерывая Ариадну, произнес Потапов. – А чтобы вам все стало понятно, я предельно конкретно постараюсь обрисовать вашу задачу.

- Но, - пыталась что-то сказать Ариадна.

- Меня больше не интересует ваше «но», - оборвал ее Потапов.- Или вы соглашаетесь сотрудничать, и мы закрываем глаза на ваше прошлое, и не задаем вопросов о том, что вы делали до недавнего времени на западных территориях, где действует и немецкая армия, и польские легионы, или судьба ваша будет подобна той, которая уготована всем эксплуататорам трудового народа и агентам иностранных разведок.

- Как вы смеете? – пыталась возразить Ариадна.

- Прекратите! – грубо бросил Потапов.

Он достал из ящика письменного стола фотографии и разложил их перед Ариадной.

- Это корреспондент, представляющий интересы американских изданий. Через несколько дней он пребывает в Москву для подготовки материалов о новой советской России. Узнаете в этом человеке своего давнего знакомого?

Ариадна замерла, не зная, что сказать. Ее охватил холодный ужас. «Неужели он никогда не исчезнет из моей жизни? Я когда-нибудь смогу избавиться от его присутствия?», - только и подумала она.

- Да, вы не ошиблись! Это - ваш добрый знакомый, известный под именем Тристан, которому вы, кстати, очень симпатичны, – интригующе произнес Потапов. – И мы знаем об этом доподлинно.

- Что вы себе позволяете? – с нескрываемым раздражением произнесла Ариадна. Любое упоминание об этом человеке вызывало у нее неприятное чувство.

- Оставьте свои эмоции и слушайте внимательно. Теперь он говорил жестко, отрывистыми фразами, чеканя каждое слово.

 

- Вы должны воспользоваться хорошим к себе расположением со стороны этого господина. Он наверняка будет рад вашей неожиданной встречи. Задача первая – вам необходимо добиться, чтобы он вновь воспылал к вам нежными чувствами, для этого необходимо действовать ненавязчиво, чтобы не вызвать ни малейшего подозрения с его стороны, так, как это делают женщины, когда хотят завоевать расположение мужчины.

- Я что должна?...- с возмущением было начала Ариадна.

- Да, если потребуется для дела, то будете не должны, а обязаны, - прервал ее Потапов. - Тристан должен потерять от вас голову! Вы – аристократка, с хорошими манерами, прекрасно владеете языками, разбираетесь в искусстве, все это ему очень близко! Вы хороши собой, в конце концов!

- От меня? Потерять голову!? Я хороша собой? Измученная постоянным состоянием неопределенности, страхом за свое будущее в этой стране, недоеданием и поиском средств хотя бы на кусок хлеба?! Да, вы посмотрите на меня! – расхохоталась нервным смехом Ариадна. – Вы посмотрите, во что я одета, посмотрите на мое лицо, руки. Я давно забыла, как ухаживать за ними! На кого я похожа?! На странную мадам?! Возможно, по-вашему, это и есть новый тип женщины советского образца, которая должна быть обязательно дурнушкой и непременно из коммуналки?

- Сегодня суббота, Тристан пребывает в Москву в следующее воскресенье, - посмотрев на календарь, произнес Потапов, не обращая внимания на ее слова. – У вас на все – неделя. Я лично сам оценю ваше преобразование и превращение в истинную русскую аристократку, - уже более миролюбивым тоном произнес он. - Мы должны показать миру, как ценим интеллигенцию, как молодой советской стране нужны образованные люди.

- Но зачем для этого влюблять в себя иностранца? – парировала Ариадна.

- Это первая часть вашего задания, с ним вы должны справиться успешно. Дальнейшие указания получите позже, - раздраженно проговорил Потапов, беря в руки документы Ариадны и разрывая их на части.

- Что вы делаете?! – с ужасом произнесла она.

- Отправляю в корзину весь этот бред и вашу прошлую жизнь, милая Ариадна, - с улыбкой произнес Потапов. - Нет больше никакой Каролины Велембовской, есть Ариадна Проханова!

- Но я пока еще Шереметьевская! – оборвала его Ариадна.

- В ваших интересах будет лучше, если вы забудете о принадлежности к этой фамилии, - каким-то странным голосом произнес Потапов, не то с намеком, не то с предостережением. – А там будет видно. С возвращением домой! Позвольте вручить вам настоящие документы и удостоверение сотрудника отдела международных связей Коминтерна. Отныне в ваши функциональные обязанности входит установление тесных контактов с представителями иностранных изданий, сотрудничество с ними, и сопровождение тоже. Так что работа будет вполне легальной, соответствующей вашим прямым задачам.

- А если я откажусь от этого странного задания?! – с нескрываемым пренебрежением, даже некоторой брезгливостью, произнесла Ариадна.

- Тогда с вашими родными, с которыми вы так стремились воссоединиться, произойдут случайные, а возможно, и неслучайные события.

- Что вы имеете в виду? И, при чем здесь мои родственники? – удивилась Ариадна.

- Ну, зачем вы так? Вам-то уж должны быть хорошо известны законы жанра! Вы соглашаетесь работать на нас, и ваши родственники находятся в полной безопасности, если вы отказываетесь, то кто-то из них попадает в аварию, кто-то заболеет неизлечимой болезнью, а у кого-то просто не сложится жизнь. И давайте без истерик, - ровным спокойным голосом произнес Потапов, доставая из ящика письменного стола стопку фотографий и раскладывая их перед Ариадной.

- А чтобы вам спокойно работалось, - продолжал он, - можете удостовериться, что с вашими родными пока все в порядке. Вот Анастасия, посмотрите, какой красавицей она стала, успешно гастролирует с концертами по Европе, прекрасный голос, бешеный успех у публики, а еще и великолепная скрипачка. Вы же не хотите испортить ей жизнь, карьеру. Это фото сделано не так давно на концерте в Румынии. Вот князь, княгиня, они во Франции, и тоже пока в полном здравии. Кстати, ваша матушка сильно переживала из-за вас, хворала по этому поводу. Но нам удалось через своих людей передать ей некоторую информацию о том, что вы живы и здоровы, и вас видели где-то в Европе, в респектабельном обществе. Она надеется на скорую встречу. Весть о том, что с вами что-то случилось, убьет ее окончательно.

- Вы.., вы…– мерзавец! Негодяй! – выкрикнула Ариадна. Потапов нажал на кнопку под столом, дверь мгновенно отворилась, на пороге замерла Илза.

- Пусть зайдет, - произнес Потапов.

Тут же в кабинет вошел молодой человек, сопровождавший Ариадну.

- Товарищ Аскольдов Митрофан Сергеевич! Прошу любить и жаловать! – представил он Ариадне ее недавнего спутника. - Действуем по плану, - отдавал ему приказания Потапов. - Вверяю вам товарищ Проханову, - проговорил он, легонько подталкивая Ариадну к выходу. – Надеюсь, вы все правильно поняли, и мы пришли к единому мнению об обоюдной выгоде нашего сотрудничества, - обращаясь к ней, любезно произнес Потапов на прощание. – До скорой встречи.

Илза даже не взглянула в ее сторону, когда Ариадна вместе с Аскольдовым проходила через просторную приемную. С каменным лицом она сидела за столом, углубившись в изучение каких-то бумаг. «Илза, простушка и скромница Илза… Какова ее роль во всей этой истории? И когда она стала работать на большевиков? Тогда, когда еще служила в нашем доме, или уже после революции попала в органы. А может, все специально было организовано так, чтобы Илза поехала с нами в Германию, и тогда уже была связана со специальными службами, и, не исключено, что германскими? Возможно, именно она сыграла какую-то роль в судьбе Шереметьевского, о котором ничего не известно», - задавала себе вопросы Ариадна. Ее бил нервный озноб. «А я-то, дурочка, поверила в ее искренность! Какая я все-таки наивная! Столько пережито, а я все еще продолжаю верить в какую-то доброту, бескорыстность. За мной всего лишь следили, держали возле себя, ждали удобного момента, чтобы поставить в безвыходную ситуацию!»

- Товарищ Проханова! Товарищ Проханова! Вам плохо?! – с тревогой в голосе произнес Аскольдов, едва успев подхватить ее на руки.

- Врача! – бросил он постовому.

 

- Товарищ Проханова, товарищ Проханова..

Ее звал кто-то ей незнакомый. Ариадна собрала всю свою волю, чтобы открыть глаза. Она понимала, что обращаются к ней, и что это ее новые хозяева. «Надо что-то делать, чтобы показать им свою лояльность», - заставляла себя собраться Ариадна. В те короткие мгновенья, когда сознание возвращалось к ней, она еще и еще раз воспроизводила в памяти разговор с Потаповым и приходила к выводу, что у нее действительно безвыходная ситуация. «Но надо постараться извлечь из этой ситуации максимальную пользу. У меня на самом деле только два пути – или погибнуть от голода в счастливой стране советов, или попытаться вырваться из этого ада с помощью Тристана, обезопасить своих родных. Но за мной будут следить, да и Тристан вряд ли забыл нанесенную ему обиду. Скорее всего, он захочет отомстить, взять реванш за оскорбление».

- Полное физическое и душевное истощение! - констатировал кто-то.

- Но что же нам делать? Времени совсем нет! – отвечал ему кто-то другой.

«Нет, я не должна упустить свой шанс», - уговаривала себя Ариадна, пытаясь подняться.

- Вы нас очень напугали, товарищ Проханова, - вздохнув с облегчением, произнес добродушного вида доктор. – Поднимайтесь, поднимайтесь, будем приводить себя в порядок.

- Товарищ Проханова, товарищ Проханова, - не зная больше, что и сказать, произносил Аскольдов, который сидел на табурете рядом. Ариадна, наконец, услышала его естественный, настоящий голос, а не тот, подчеркнуто холодный, указывающий на его полную индифферентность к объекту. Теперь он был приятным. Открыв глаза, первое, что она увидела - это фрукты на тумбочке. «Боже! Когда в последний раз я видела апельсины. Кажется, в Германии, перед отъездом, на приеме. Нет, потом еще во Франции, но там были абрикосы». Вновь закружилась голова.

- Потихоньку, потихоньку, не спешите, вот так, милочка, - помогая ей подняться, приговаривал доктор. Рядом суетился Аскольдов, он окончательно растерялся и никак не мог взять в толк, что делают в таких случаях дальше.

- Машина, скоро будет машина, мы в ближайшее время уедем отсюда, - скороговоркой произносил Аскольдов, глядя на Ариадну с надеждой, что это известие обрадует ее.

Они ехали в полной тишине. Аскольдов только изредка с тревогой поглядывал в сторону Ариадны. Москва осталась далеко позади, автомобиль свернул на проселочную дорогу, которая упиралась в лес. Ариадне он показался мрачным, неприветливым, несмотря на то, что первые дни осени уже тронули деревья своим багрянцем. Неожиданно вековые сосны расступились, и они оказались перед шлагбаумом, преградившим путь, за которым виднелось здание, напоминающее старинный особняк в стиле барокко.

- Приехали, - произнес Аскольдов. - Здесь вы быстро придете в себя. Впервые в его голосе почувствовалась теплота, а на лице отразились какие-то эмоции. Бережно поддерживая Ариадну под руку, он подвел ее к особняку, где их у входа уже встречала миловидная женщина.

- Отдаю дамочку в ваши надежные руки! – произнес Аскольдов с облегчением. - Надеюсь, вы помните, что времени очень мало? - добавил он.

- Не волнуйтесь, Митрофан Сергеевич, все будет в порядке, - произнесла она, мило улыбаясь.

Ариадне казалось, что она попала в какой-то другой мир. Вроде бы та же страна, то же время, но здесь было все по-иному – приветливый персонал, убранство как в отменной европейской гостинице с уютными ресторанчиками, баром и изобилием продуктов в меню, правда больше иностранных, изысканными винами и служителями, обращавшимися к редким посетителям на хорошем английском, немецком или французском. Здесь ничто не напоминало голодную Россию, а скорее, уютный курорт где-нибудь в Баден-Бадене, или Ницце, а может, в центре Европы, где сохраняли патриархальный уклад жизни и добрые традициями.

Ариадна по-английски сделала заказ. Ей все еще не верилось, что это она, и что перемены происходят именно с ней и в ее жизни. Скоро должен подойти Аскольдов, ей назначена встреча в нижнем баре, и Ариадна испытывала некоторое волнение. С мадам Леонидой они несколько дней работали над созданием ее нового образа. Казалось, что над ней трудились лучшие европейские мастера. За короткое время пересмотрено большое количество иностранных каталогов с последними моделями одежды, причесок, женского белья, сумочек, перчаток, разных милых вещиц, которые когда-то так нравились Ариадне и о существовании которых уже давно забыто, - духи, платочки, баночки для кремов, шкатулочки для хранения украшений.

И теперь за столиком нижнего бара сидела молодая женщина весьма привлекательной наружности: красивая прическа из пышных блестящих каштановых волос с рыжеватым отливом, уложенная в модное каре, большие выразительные бархатисто-вишневые глаза на ухоженном лице с легким макияжем, элегантный костюм глубокого стального цвета с розовой блузкой и украшением на тонкой высокой шее из испанского жемчуга такого же розового оттенка и хорошей обработки, - все подчеркивало изысканность и отменный вкус, а бело-розовые прозрачные перчатки – красоту ее рук.

«Как хорошо, что у меня есть еще немного времени, - думала Ариадна. - Я имею возможность привыкнуть к себе, незнакомой, к своему новому образу». Ей постоянно хотелось поправить пиджачок, хотелось, чтобы подлиннее была юбка. «Как быстро меняется мода, - отметила про себя Ариадна. – А может, она давно уже стала такой, и я просто не заметила этого? Платье сменили костюмы, больше напоминающие мужские. Элегантно, красиво, но не привычно. Одежда с корсажем, кружевами, лентами была все-таки женственнее», - никак не могла придти в себя Ариадна после таких разительных перемен в своем образе. Но больше всего ей нравился аромат французских духов. «Самсара»! Какой приятный нежный запах. Хоть и новый, но ни в чем не уступает уже известным маркам!» - наслаждалась Ариадна. Ей казалось, что когда она вдыхает его, ей становится спокойнее, он обращает ее в прошлое, к той, уверенной в себе Ариадне.

Но даже не это было главной причиной ее волнения. Наверняка, Аскольдов будет обсуждать детали предстоящей операции. «Что задумывается в отношении Тристана? Его хотят ликвидировать, использовать в каких-то своих целях, или же это будет шантаж иностранца с моим участием?» От одной только мысли, что ей придется заниматься чем-то непристойным, сдерживать свои истинные чувства, эмоции бросало в дрожь.

- Вы великолепны! Вы просто не отразимы! Разве можно устоять перед такой красотой?! – раздалось рядом по-английски. Ариадна вздрогнула от неожиданности. Подняв глаза, она увидела перед собой Аскольдова.

- Вы? Вы так прекрасно владеете языком? – изумилась Ариадна. – Но откуда?

Аскольдов молча смотрел на Ариадну восхищенным взглядом. Она же, поняв неуместность своего вопроса, замолчала. Между ними были мгновенья, но каждый смог оценить другого по достоинству: он – ее красоту и утонченность, которые не могла испортить все еще присутствующая бледность и заостренные черты лица, она впервые посмотрела на него ни как на своего сопровождающего, а как на вполне интересного, с хорошим вкусом и приятными манерами молодого человека.

- В Европе нынче в моде «Лансон», попробовать хорошего шампанского нам просто необходимо! - произнес Аскольдов. В его глазах появились искорки озорства, и теперь он больше напоминал мальчишку, которому очень хочется прикоснуться к чему-то запретному. - Я с большим удовольствием подниму бокал за вас. Я рад, я искренне рад, что все так сложилось и мне посчастливилось увидеть вас вновь. Вы стали еще прекраснее!

- Вы?! Меня? Вы меня когда-то видели? Разве мы знаем друг друга? Разве мы когда-нибудь встречались? - от неожиданности Ариадна даже стала путаться в словах, не зная, что и думать, растерялась совсем. Она по-другому представляла их встречу. Чопорность, напыщенность, подчеркнутая официальность, другого и ожидать было невозможно. А тут нормальное человеческое общение, внимание к ней как к женщине, о котором уже давно забыто. Ею восхищаются, говорят комплименты.

- Вам нужно учиться владеть своими эмоциями, - произнес Аскольдов спокойно, глядя на Ариадну все тем же добрым взглядом. - При встрече с вашим давним знакомым могут возникнуть самые неожиданные ситуации. Вами могут восторгаться, вас могут избегать, вас могут игнорировать, ваши отношения могут возникнуть на основе прошлых воспоминаний, а могут и вовсе не сло Но даже не это было главной причиной ее волнения. Наверняка, Аскольдов будет обсуждать детали предстоящей операции. «Что задумывается в отношении Тристана? Его хотят ликвидировать, использовать в каких-то своих целях, или же это будет шантаж иностранца с моим участием?» От одной только мысли, что ей придется заниматься чем-то непристойным, сдерживать свои истинные чувства, эмоции бросало в дрожь.житься из-за опасения объекта, что вас специально подослали к нему с какой-то определенной целью. К любому повороту событий нужно быть готовой. Наверняка, вас будут проверять, видя по-прежнему в вашем лице агента, направленного в Россию в свое время с определенной для американцев и англичан целью, и который по каким-то причинам вновь выходит на связь. И наверняка ваш знакомый будет задавать вопросы: «Это случайность? Стечение обстоятельств или хорошо спланированная операция советской разведки?» - уже совершенно другим тоном заговорил Аскольдов. – Вам нужно быть очень убедительной, а не давать волю эмоциям.

- Но я ни на кого не работала! – возмущенно произнесла Ариадна. – Я не…

- Два бокала шампанского, фрукты и для дамы вишневый штрудель, - произнес таким же спокойным голосом Аскольдов, подзывая официанта, и всем своим видом давая понять, что ее объяснения его не интересуют. – Рекомендую, здесь пироги готовят отменно.

Официант в свою очередь поставил перед Ариадной чашечку кофе. «Ваш заказ, мадам», - едва слышно произнес он.

Ариадне казалось, что она раздавлена полностью. Одной фразой Аскольдов обрисовал ее нерадостную перспективу. Только теперь она осознала всю сложность предстоящей операции, в которой именно первый этап, как подчеркивал Потапов, будет самым трудным для нее. «Сумею ли я быть убедительной? От этого зависит не только ее исход, но и собственная судьба. Я должна действовать так, чтобы ни те, ни другие ничего не заподозрили, пройти по лезвию бритвы между двух огней, чтобы выжить в этой ситуации», - размышляла Ариадна, не обращая внимания на Аскольдова. Тревога, ей так необходимо было справиться с подступающим чувством тревоги.

- И еще позволю себе дать вам дружеский совет, - весьма добродушно произнес Аскольдов. - Не позволяйте собеседнику заметить, что вы размышляете о чем-то отвлеченном в момент вашей встречи, возможно, над полученной от него информацией. Это может насторожить его, заставить усомниться в искренних намерениях общения. Ваш вид может вызвать подозрение, что вас интересуют только сведения, получив которые, вы начинаете их анализировать. Умейте сосредоточить свое внимание на объекте. Это не должно мешать вам думать о своем. Ваше здоровье, прекрасная Ариадна! – с улыбкой произнес Аскольдов, поднимая бокал.

Ариадна молча пригубила шампанское, отмечая про себя, как прав Аскольдов. Но все равно в сознании крутилась одна и та же мысль: «Откуда он может знать меня, где мы могли с ним встречаться?» Лихорадочно работало сознание. «Он хорошо воспитан, прекрасно владеет языком, приятен в своих манерах и общении, в меру раскован, что так не свойственно людям этой страны. Может управлять эмоциями, отменный актер, разыгрывающий с Потаповым послушного ограниченного, даже глуповатого, исполнителя, хотя очень образован. Наверное, в этом и заключается талант, быть таким, каким хотят тебя видеть определенные люди при определенных обстоятельствах», - заключила Ариадна.

Но все равно покоя не давали мысли о том, где могли пересекаться ее пути с Аскольдовым. Она подняла глаза, их взгляды встретились и на какое-то мгновенье задержались.

- Нам пора, - тихо произнес он так, будто прощался с каким-то жизненным, очень приятным для него, отрезком. – Мы возвращаемся в Москву.

- Пожалуй, - также тихо проговорила Ариадна. – Шампанское, действительно, было отменным.

- Отныне вы будете жить на Большой Полянке, теперь, мы в некотором роде соседи, это недалеко от вашего дома, - интригующе произнес Потапов.

- Так вы? – удивилась Ариадна.

- Да, еще один Митрофан, которого вы так добивались! Мне Элеонора об этом сказала, и, между прочим, выговорила, жаль только, что меня тогда не оказалось дома, - улыбаясь все той же добродушной улыбкой, подтвердил ее предположения Аскольдов.

– А теперь о деле. Вам надо познакомиться с прислугой и дать указания по поводу предстоящего приема гостей, освоиться в новой квартире, - рассказывал Ариадне последующий распорядок ее жизни Аскольдов. У них оставалось еще немного времени до прихода автомобиля, и он стремился использовать любую возможность поскорее ввести ее в курс дела. – С прислугой не рекомендую вступать в разговоры, все строго официально, никаких эмоций, единственное, что вы можете себе позволить, это сказать одно слово «благодарю», - продолжал он.

Затем мы отправимся в «Националь», я вас познакомлю с нужными людьми на случай разных обстоятельств, покажу место в ресторане, где вы должны сидеть во время вашего совместного обеда.

- А что будет с моей комнатой? – с тревогой в голосе произнесла Ариадна.

- Ничего, ее отдадут кому-то другому, - спокойно произнес Аскольдов.

- Но я хотела бы забрать свои вещи! – забеспокоилась Ариадна.

- Вещи? Вы называете вещами то, что находится в вашей комнате? – с удивлением произнес он.

- Но!.. – пыталась что-то сказать Ариадна, с ужасом понимая, что все ее вещи досконально проверены.

- Не стоит утруждать себя, все самое ценное я захватил с собой, - произнес Аскольдов, подавая ей корзинку. Ариадна с волнением открыла ее. Там, среди ниток и спиц, лежала камея из сердолика, ее камея «Салидат».

- Я, кажется, угадал ваше желание захватить с собой именно эти вещи, - явно довольный собой, произнес Аскольдов. Ариадна прижимала к груди дорогую ей вещь.

- Да, вы угадали, - проговорила Ариадна, посмотрев с благодарностью на Аскольдова.

- Нам нужно спешить, сегодня вы должны еще побывать в исполкоме Коминтерна и постараться войти в курс дела, разобраться со своими служебными обязанностями.

 

До прибытия поезда из Петрограда оставались считанные минуты. Ариадна никак не могла справиться со своим волнением - то поправляла вуаль на шляпке, то одергивала и без того идеально сидящий на ней пиджак, снимая и вновь одевая перчатки. Она изредка бросала свой взгляд на Аскольдова, который теперь напоминал каменное изваяние, воздвигнутое прямо здесь, на перроне. В душе Ариадна восхищалась этим молодым человеком, тем, как он умел владеть собой, и который раз за последнее время отмечала про себя, что рядом с ним ей спокойнее, и чувствует она себя уверенней. Вот и теперь они обменялись взглядами. Аскольдов явно осуждал ее нервозность, она это поняла сразу, и постаралась собраться. Поезд плавно подошел к платформе, они оказались напротив нужного им седьмого вагоны. «Даже здесь Аскольдов рассчитал все досконально», - отметила Ариадна. «Человек, для которого важна каждая мелочь, хотя, разве в этом деле есть мелочи?»

- Здравствуйте, товарищ, - раздалось рядом. – Позвольте приветствовать вас в столице советской России – Москве, - подчеркнуто торжественным и официальным голосом произнес Аскольдов. – С приездом!

Из вагона вышел элегантного вида мужчина лет сорока – сорока пяти и подал руку Аскольдову.

- Товарищ Иванов? Мне сообщили, что вы будете меня встречать! Рад вновь прибыть в Россию! Но уже новую Россию! – произнес он. – Мой багаж!

- Не беспокойтесь, все улажено! – Аскольдов подал знак носильщику, стоящему рядом.

- Надеюсь, что мое пребывание будет интересным, если меня сопровождает человек с таким прекрасным знанием английского. Признаюсь, я переживал! Знаете ли, столько всякой информации о России, и она разная – сплошная безграмотность, голод, война у границ, - проговорил Тристан.

- Вот и посмотрите своими глазами на новую Россию, - парировал Аскольдов, мило улыбаясь. – А сопровождать вас будет наш сотрудник, надеюсь, общение с ним добавит вам приятных впечатлений о России. Позвольте представить – Ариадна Проханова, работник отдела международных связей Коминтерна.

- О! Мадам! Если мое путешествие по России будет таким же прекрасным, как и вы, то я смею заверить, что получу абсолютное удовлетворение от своей поездки, - любезно произнес он, целуя руку Ариадне.

Ни один мускул на лице не выдал внутренних эмоций, которые наверняка теперь переполняли его. Подчеркнуто вежливое общение, не более того. Оно было таким и далее. Ариадна начинала не на шутку волноваться. На все ее расспросы о впечатлениях от Петрограда, о том, как живут американские коммунисты, о связях с Коминтерном, она получала односложные ответы. Не удалось переломить ситуацию в сторону дружеского общения и после традиционного обеда, в ходе которого Ариадна была самой любезностью, много шутила и вспоминала милые эпизоды из своих поездок по Европе. А фраза, которую Тристан обронил словно случайно, о том, что не стоит так утруждать мадам заботами о нем, и что он вполне удовлетворен присутствием товарища Иванова, вовсе выбила Ариадну из колеи. Объект не шел на контакт. «Это провал! Это полный провал!» - уже паниковала она.

- Как вам будет угодно, наверное, вы правы, у товарищ Прохановой еще много вопросов в исполкоме Коминтерна, дадим ей возможность более тщательно подготовиться к посещению вами отдела международных связей, - спокойным голосом, будто ничего не происходит, произнес Аскольдов, мило улыбаясь. – Встреча с нашими товарищами, наверняка, будет интересна для вас.

Ариадна была в полной растерянности, ход операции менялся, что делать дальше?

- Надеюсь, вы хотя бы не откажитесь от предложения посетить мой дом и поужинать в обществе дамы, а заодно, и познакомиться, как живут теперь в советской России, - через силу многозначительно улыбаясь, выдавила из себя Ариадна.

- Непременно, - произнес Тристан.

Любезно распрощавшись, Ариадна вышла из гостиницы. Внутри все кипело. «Со мной обращаются как с вещью, неодушевленным предметом, ко мне вообще нет никакого интереса. И как я после этого могу расположить к себе Тристана?! Он делает вид, будто между нами ничего не было!». От такого невнимания и полного равнодушия гложила обида. Хотелось поскорее покинуть это место, уйти подальше, собраться с мыслями, дождаться Аскольдова, получить дальнейшие указания.

Ускоряя шаг, она направилась в сторону здания Коминтерна, резко свернула к перекрестку и неожиданно столкнулась с каким-то стариком, у которого из рук выпала корзинка и по тротуару покатились яблоки. Ариадна, извиняясь, бросилась помогать собирать их вместе с другими прохожими. Когда в корзину она должна была опустить последнее яблоко, вдруг раздался тихий, едва уловимый голос: «Сегодня в семь, при выходе из здания, к вам подойдет девушка и спросит, не требуется ли работница в дом, и передаст вам свои рекомендации. Внимательно все прочтете и уничтожите. До скорой встречи, мадам Лили, Каролина, или как вас там теперь звать? Кажется, товарищ Проханова». Ариадна замерла от ужаса. «Старик! Этот страшный старик! Янек, Лида, Сморгонь! Кошмар вновь возвращается в мою жизнь из не бытия».

 

- Со мной вышли на связь, от кого, я не знаю, но, скорее всего, это имеет отношение к нашему гостю, - быстро проговорила Ариадна, улучшив момент, когда Тристана обступили сотрудники аппарата Коминтерна, и, стараясь скрыть свое волнение. – Наша отдельная встреча невозможна, за мной установлена слежка.

- Вам сказали, когда состоится контакт? – мило улыбаясь и перебирая какие-то справочные материалы, которые специально были подготовлены для встречи, произнес Аскольдов.

- Сегодня в семь, при выходе из здания Коминтерна, - склонившись над бумагами и словно что-то поясняя, тихо проговорила Ариадна. – Должна быть девушка.

- Отлично! Выполняйте в точности все, что скажут! - произнес Аскольдов, перелистывая страницы, и делая вид, что отвечает на какие-то вопросы Ариадны. Она замерла от удивления и посмотрела на Аскольдова. На ее лице застыл вопрос, возмущению не было предела. «Меня использовали как наживку? За мной все следят, за моей спиной что-то планируют и мне ничего об этом не говорят?!»

- Возьмите себя в руки. Это то, что мы ждали. Не волнуйтесь, рядом будет находиться кто-то из своих, - продолжая перелистывать материалы и с интересом изучая, что там написано, спокойно произнес Аскольдов.

- А как же..? – пыталась что-то сказать Ариадна.

- Отлично! Я думаю, вы будете удовлетворены представленным материалом – громко сказал он, направляясь в сторону Тристана, больше не обращая внимания на Ариадну.

- Ваше пожелание возымело действие, и товарищ Проханова в свободное от нашего общения время смогла подготовить исчерпывающую информацию, которая, уверен, будет вам весьма полезна.

- Позвольте откланяться товарищ Прохановой, поблагодарить за эту встречу, нас ждут еще посещения, - произнес Тристан.

- Да, не будем задерживать Ариадну Константиновну, но мы не прощаемся, вечером, надеюсь, нас ждет приятный ужин и приятное общение, - раскланиваясь, проговорил Аскольдов. «Как, каким образом Тристан дал знать обо мне своим людям? А может, они все знали заранее? Что теперь будет? Я окончательно запуталась и уже ничего не понимаю!» - пыталась разобраться в ситуации Ариадна, собираясь с мыслями перед предстоящей встречей. Вдруг ее словно осенило. «Ресторан… Сервировка стола. И как же я сразу не догадалась! Он еще пошутил с Аскольдовым по поводу того, что в советской России хранят традиции и свято соблюдают этикет! Скорее всего, он специально переложил приборы в нарушение этикета. Затем подошел официант, разложил вновь все как надо. Наверное, это был условный знак, что информация принята».

Ариадна, сдав документы и отметившись у дежурного, быстро покинула здание. Она не успела отойти на небольшое расстояние, как к ней подбежала миловидная девушка и голосом, полным отчаяния, стала просить Ариадну не отказать в работе прислугой в ее доме, подавая свои рекомендации.

- Я ознакомлюсь с ними, - сухо произнесла Ариадна и сообщу о своем решении.

- Спасибо! Большое спасибо! Завтра в это же время я буду ждать ответа, - радостно выкрикнула она и растворилась в толпе спешащих домой людей.

Только пройдя какое-то расстояние, Ариадна спохватилась, и обернувшись, стала глазами искать незнакомку. Но ее нигде не было. «Я, кажется, начинаю сходить с ума. Но как такое вообще возможно?!» Ариадна еще немного постояла, вглядываясь в лица прохожих, а потом медленно побрела в сторону дома. «Наваждение какое-то. Но я не могла ошибиться. Очень уж знакомые черты лица, и этот акцент, характерный польско-белорусский акцент, русые волосы… Лида, скорее всего, это Лида. Ну, конечно же, Лида! Из подростка она превратилась в статную девушку. Старик не отпустил ее от себя и заставил работать на него. Бедная девочка! Как должно быть страшно находиться рядом с таким человеком. Лиде обязательно нужно помочь! Я так обязана, я обязана ей своей жизнью!» Мысли путались. «А может, я все это придумала, и Лида изначально была связана со стариком? Нет, лучше ни о чем не думать, время покажет».

 

- Отлично! Просто отлично! Мы рассчитали все правильно! Объект в смятении и ничего не понимает, хотя и не показывает вида! – потирая руки от удовольствия, произносил Потапов, расхаживая по кабинету. – А что наша княжна? – спросил он, резко поворачиваясь к Аскольдову.

- Нервничает, ее самолюбие уязвлено, - докладывал Аскольдов, вытянувшись перед Потаповым.

- И это хорошо, может, мы, наконец, сумеем разбудить в ней хоть какие-нибудь эмоции, вся ее безликость и аморфность порядком поднадоели. Эмоции! Нам необходимы эмоции – страсть, ненависть, все должно быть натурально, не наиграно, - явно довольный началом хода операции, говорил Потапов, расхаживая по кабинету. - Хорошо, что мы все-таки сохранили ее подлинную фамилию. Это должно сбить с толка нашего гостя, заставить нервничать, и на какое-то время отвлечься от основной цели приезда для сбора информации о своей давней знакомой тире неудавшемся агенте. Это поможет нам отследить его контакты.

Затем, пригласив Аскольдова присесть за стол и присоединившись к нему, заговорил уже более серьезно, с некоторой обеспокоенностью в голосе.

- Я хотел бы возвратиться к информации, полученной от источника во Франции. За кордоном начат процесс по подготовке к объединению русского воинства, покинувшего Россию. Из сообщений других источников нам известно, что где-то в Европе, на Балканах, или в Париже, планируется образовать единый руководящий центр и создать самостоятельные вооруженные силы, на май-июнь будущего года намечается объединительный съезд.

- И в этот момент появляется Тристан, а с ним активизируется и его прежняя агентура в России, которая все это время, оказывается, была хорошо законспирирована, - задумчиво произнес Аскольдов.

- Да, но мы пока не знаем, связано ли это с целью приезда в Россию, или неожиданная встреча с Ариадной побудила его обратиться к былым связям, но почерк прежний, и действующие лица те же, вы не находите, Митрофан Сергеевич? – спросил Потапов.

- Если действующие лица те же, значит, затевается все-таки что-то очень важное, - размышлял Аскольдов. - И судя по сообщениям контрразведки о том, что отдельными лицами из числа бывших военных царской армии предпринимаются попытки к объединению, главной задачей для организаторов является соединить военные силы белоэмигрантов с теми, что находятся в России и продолжают мечтать о возврате к прежним порядкам.

Потапов, глядя на Аскольдова, невольно отмечал про себя: «Как он все-таки похож на Ермолая, - тонкий психолог, отменная логика, эрудиция, выдержка, хорошие манеры, внутренняя культура, все, что так необходимо профессиональному разведчику и чего так не хватает сегодня тем, кто приходит в органы по набору из числа демобилизованных из армии, или промышленных рабочих. Как многому им нужно еще учиться, и как хорошо, что с Бонч-Бруевичем мы смогли все-таки отстоять военную контрразведку, сохранить организацию по борьбе с иностранным шпионажем. Но главное, что можно поставить себе в заслугу, нам удалось привлечь на свою сторону часть старой агентуры, подготовленной и выпестованной вместе с Ермолаем, убедить в необходимости работать на новую страну. Как же мне его не хватает теперь и здесь».

- Руткис, похоже на его почерк, наверняка, это он предупредил Ариадну о встрече, - задумчиво произнес Потапов. - Мы должны признать, что снова его проворонили. Нам доподлинно известно, что последнее время он жил в Париже, и если появился вновь, значит, во-первых, на карту поставлены большие деньги, а во-вторых, большие деньги платят за очень серьезные дела, сродни организации какой-нибудь революции, - как-то странно произнес Потапов, углубляясь в свои мысли.

- Но Тристана интересует еще и развитие науки в России, в частности, научные разработки в области медицины. Связано ли это каким-то образом с информацией от источника во Франции? – высказывал свои предположения Аскольдов.

- Да, наверняка, есть какая-то связь, но сначала надо поработать над темой белой эмиграции. Она, возможно, поможет выйти и на эту проблему. А пока все очень похоже на правду. Остатки белогвардейских армий разбросаны по свету, они пережили своего рода шок от поражения, и, что вполне логично, хотят взять реванш, - выстраивал последовательность событий Потапов. – Не мудрено, лучшие царские генералы потерпели поражение от кого? От рабочих и крестьян, которых они и за людей-то никогда не считали. Уязвленное самолюбие покоя им не даст. Они просто обязаны объединиться.

- Но для создания серьезного военного объединения нужны очень серьезные деньги и уверенность в поддержке ведущих мировых держав, - заметил Аскольдов.

- Вот то-то и оно, что все сходится – активизация белой эмиграции, большие деньги и приезд в Россию одного из опытнейших представителей английской разведки, работающего под прикрытием американских изданий, появление Руткиса, - поддержал его Потапов.

- И если сопоставить эти сведения с теми, что мы имеем о численности белогвардейских армий, которых только в Польше около тридцати тысяч, амбициях барона Врангеля, то в итоге напрашивается вывод о подготовке новой военной кампании, не исключено, - мятежа. И произойти он должен не без участия неких сил, находящихся в России, - пытался подвести черту под своими рассуждениями Аскольдов.

- А возможно, все с точностью наоборот, - проговорил Потапов. - Тристан появляется в России, чтобы прощупать почву, опираясь на своих лучших агентов, понять возможность осуществления мятежа, найти силы, способные поддержать его. И если появляется Руткис, то возникает еще одно направление – русское масонство и возможное участие его представителей в подготовке предполагаемого мятежа, а может быть и другое направление - масонство и новейшие разработки в малоисследованных областях, в том числе и военной сфере. Учитывая страстное желание масонских организаций владеть миром, это вполне реально. Теперь очень многое зависит от нашей княжны, - высказал свою версию Потапов.

 

- Руткис, Руткис, старый знакомый, давненько мы не встречались, Решил тряхнуть стариной? Никак не может уйти на покой? Или не отпускают? Огромные средства врагов и союзников были брошены на то, чтобы вывести Россию из числа великих держав, на многие десятилетия отбросить ее развитие. И тогда разменной картой в большой игре великих держав стали большевики. Наверняка, сейчас немалые средства будут брошены на ее полное уничтожение. И удобной структурой, через которую хлынут финансовые потоки, может стать воинское объединение белоэмигрантов, - размышлял Потапов, оставшись один. - Но если всплыла фигура Руткиса, значит «там» не забыли и об исследованиях. Нужна срочная встреча «на верху».

 

«Я в ловушке, и она вот-вот захлопнется! - с ужасом отмечала про себя Ариадна. Что же мне делать?» Отпустив пораньше прислугу, она сидела в погрузившейся в полумрак комнате, не решаясь зажечь свет. Чувство досады, неудовлетворенности собой, тем, как все складывается, не давали покоя. «Я, наверное, слишком долго была отлучена от нормальных контпктов с людьми, от общества, поэтому стала не интересной для окружающих». Вспоминать их совместный ужин не хотелось, еще слишком свежи были впечатления, если их так можно назвать, от которых бросало то в дрожь, то от стыда начинали гореть щеки. Тристан всем своим видом давал понять, как обременительна для него эта встреча, и пришел он на нее исключительно ради приличия, и чтобы продолжить интересное общение с товарищем Ивановым. Нервозность усиливалась еще и от того, что крайне тревожной была прочитанная информация. «Ловушка, я попала в ловушку», - повторяла про себя Ариадна. «Если я сообщаю сведения товарищам, моим родным грозит опасность, если я их не сообщаю и начинаю тайно работать на кого-то, о ком ничего не сказано в письме, меня все равно вычислят, и тогда моим родным снова грозит опасность».

Ариадна, чтобы успокоиться, поднялась с дивана и подошла сначала к окну, за которым были пустынные улицы ночного города, затем стала переходить из одной комнаты в другую, на мгновенье, задержавшись в просторной прихожей у зеркала. В отражении лунного света, пробивающегося сквозь окна в зале и попадающего на зеркальную гладь, она увидела себя, скорее, свой, но такой чужой образ. На нее смотрела молодая женщина – эффектная шатенка с модным каре и каким-то пустым, отсутствующим взглядом. «Я есть, и меня нет, есть образ, но нет души. Я всего лишь механизм, которым управляют какие-то люди в своих целях. И зачем мне все это?» - с грустью размышляла она.

Вдруг до нее стал доноситься странный звук. Прислушавшись, она поняла, что за дверью кто-то есть. «Кто там?» - тихо спросила она. В ответ раздалось три отрывистых стука. «Этого не может быть!» - с ужасом подумала Ариадна, поворачивая замок в двери.

В мгновенье она оказалась прижатой к стене. Скинув капюшон женского плаща, ей в лицо дышал Тристан. «Вот мы и свиделись, как вас там, мадам Лили. Вы ведь на этом постоянно настаивали? А оказались, как я и предполагал, госпожой, ах, извините, товарищ Прохановой! Я хочу знать все! Все, понимаешь? - шипел Тристан, еще сильнее прижимая Ариадну к стене и закрывая ладонью ей рот. И не вздумай кричать! Не то тебе конец! Поняла?» В глазах Ариадны застыл ужас. Тристан тащил ее уже в комнату. Повалив на диван, он прижимал ее своим телом. «Не стоит сопротивляться, тебя же ради этого дела подослали ко мне. Ты должна соблазнить, заманить в постель иностранного товарища, выпытать у него истинную цель приезда, или же скомпрометировать, чтобы специальные советские службы могли начать диктовать свои условия, заставить работать на них. Разве я не прав?» Ариадна пыталась высвободиться из объятий Тристана, но он сжимал ее еще сильнее. «Ну, так выполняй свое задание, в чем дело? Сейчас мы можем провести просто репетицию, а потом повторить уже для отчета в нужном месте! Я так мечтал держать в своих объятьях настоящую русскую княжну, а приходится товарищ Проханову. А звучит-то как! Сплошная экзотика! Товарищей в копилке моих мужских подвигов еще не было!»

Звучная пощечина нарушила тишину.

- Ты пришел за делом, так говори, что надо! Товарищи, как ты их называешь, рядом, и сразу заметят, что ты отлучился из гостиницы, пусть даже и в таком виде, а я подтвержу, что меня домогался иностранный гражданин. Надеюсь, ты не за этим приехал в Россию? – жестко произносила Ариадна, глядя на него холодным ненавистным взглядом. Ее слова отрезвили Тристана.

- А ты изменилась, стала другой. И от былого страха не осталось и следа. Но все такая же красивая… - задумчиво произнес он, глядя на Ариадну. - У нас действительно мало времени.

- Где мои родные? Что с ними? – также жестко продолжала произносить Ариадна, не обращая внимания на слова Тристана. – Или ты отвечаешь, или я действительно начну кричать, или просто вытолкаю вон. Ты же прекрасно понимаешь, что ничего со мной не сделаешь. Не в твоих интересах ликвидировать меня сейчас, тебе слишком многое надо узнать, да и международный скандал твоим хозяевам ни к чему!

- А ты действительно изменилась, работа с товарищами тебя многому научила, - парировал он.

- Жизнь меня научила по-волчьи выть, живя с волками, а не товарищи, - резко оборвала она Тристана. - Ты принимаешь мои условия, я – твои, но я должна быть уверена – с родными ничего не случится.

- У нас есть сведения, что в Москве определенные люди из числа бывших военных царской армии, а также известной вам, мадам, организации, способствующей вашему возвращению в Россию, ищут контакты с представителями белогвардейских армий за кордоном. Есть также информация, что они хотят создать с ними единый центр по борьбе с советской властью. Мне надо знать ее подлинность, - теперь уже жестко произносил Тристан.

- Но я не располагаю такими возможностями, - произнесла Ариадна.

- Надо, чтобы они появились. А появиться они могут, если, насколько я понимаю, успешно будет проведена работа со мной по указанию твоих хозяев, и тогда ты сможешь войти к ним в доверие - продолжал Тристан. – Я играю по твоим правилам. Отныне я буду делать вид, что увлекся тобой. Где должны состояться наши интимные отношения?

- В гостинице, в «Национале», - произнесла Ариадна.

- Ах, да, как же я не догадался. В России ничего не изменилось, службы работают по той же схеме, - заманить в номер и все прослушивать. Ничего нового! В момент откровения я передаю тебе невзначай безобидную просьбу узнать, кто из знакомых твоего круга и из числа бывших военных находится в Москве, с кем есть контакты, не хотят ли они покинуть Россию и соединиться с белыми эмигрантами.

- И что я должна дальше делать? – уточнила Ариадна.

- Сразу же передать своим хозяевам мою просьбу, от них, наверняка, получишь дальнейшие указания, по твоим действиям и действиям товарища Иванова, я буду видеть, заглотили ли наживку? – скороговоркой произносил Тристан, поглядывая на часы. - В дальнейшем, связь будешь держать через Лиду, которую ты примешь на работу в свой дом. Предлог – девушка с западных территорий, пережила тот же ужас, что и ты. Она будет под присмотром уже работающей в доме прислуги и это не вызовет никаких подозрений.

- А старик? – осторожно спросила Ариадна.

- Он появится тогда, когда в этом будет необходимость, - жестко отрезал Тристан. – Все должно идти так, как мы договорились – ты будешь получать определенную информацию, передавать ее своим хозяевам, заслуживать доверие. Я в свою очередь, обещаю сделать все, чтобы ты смогла вырваться из этого советского кошмара. Ты же мечтаешь именно об этом? – уже более дружелюбно произнес он.

Ариадна ответила молчанием.

 

- Я вас поздравляю, лед, кажется, тронулся, - шепнул ей на ухо Аскольдов, когда они встретились утром в вестибюле гостиницы. - Вы вчера были особенно хороши, и мы сегодня приглашены на ответный ужин. Мне кажется, что объект пойдет на контакт. Ну, разве можно устоять перед такой красотой? – беря под локоть Ариадну и увлекая ее в центр зала, несколько фривольным тоном произнес он, находясь, явно, в приподнятом настроении.

- Вы выходите за рамки оговоренных отношений, - парировала Ариадна, отстраняясь от него и устремляясь навстречу Тристану.

 

- Молодец, ай да молодец, княжна, охмурила все-таки этого чопорного англичанина! – довольный исходом встречи Ариадны с Тристаном, произносил Потапов, потирая руки. – А, как находчива оказалась, предложив держать связную поближе к нам. Правильно, что мы позволили взять ее в дом. Она будет под постоянным присмотром прислуги. Если на что-то Ариадна не обратит внимание, работники все заметят и оповестят.

- Теперь главное, чтобы правдивой была легенда. Но еще важнее, чтобы Ариадна нашла форму, желательно, попримитивнее, с учетом женской логики, и поубедительнее, как передать информацию, - добавил Аскольдов.

- С женской логикой, советую быть поосторожней, не раз обжигались, опыт, видите ли. Но я с вами согласен. От того, как будет передана наша информация, зависит многое. Да, передать ее и постараться сделать так, чтобы наш гость как можно поскорее покинул страну, - задумчиво произнес Потапов.

– Мы имеем теперь его контакты, задача – оперативно развернуть работу вокруг них, - продолжил он. - Лида – наверняка польское направление, Рудких – масоны и спецслужбы Франции. Вот мы и ухватились за ниточку. Возможно, именно эти страны станут главными кредиторами планируемой акции против России. Подготовьте ориентировку для нашей закордонной агентуры, чтобы была установлена слежка за Тристаном, слежка за каждым его шагом. Наверняка, он – связующее звено между заказчиками и исполнителями. Мы должны переловить всю эту белогвардейскую сволочь вместе или по одиночке, не важно, не дать возможности объединиться.

 

Тристан был явно в плохом расположении духа, ему все не нравилось, раздражало. Аскольдов пытался поднять ему настроение, много шутил, задавал какие-то вопросы. При упоминании имени Ариадны, которая вот-вот должна подойти, Тристан изменился в лице.

- Товарищ Иванов, я вынужден вам сообщить о том, что я прерываю свой визит в вашу страну и покидаю ее по личным причинам, - произнес раздраженно Тристан. – У вас странные законы и странная мораль у женщин. Нравиться мужчине, разбить его сердце они могут, но выйти замуж за иностранца для них, видите ли, невозможно, разная идеология, разный образ жизни, разные взгляды на коммунистическую семью.

- Я сожалею, я очень сожалею, но мы вынуждены подчиниться вашему решению, - разводя руками, произнес Аскольдов. - Впредь, для нас будет наукой не привлекать в качестве сопровождающих хорошеньких женщин.

 

Потапов с Аскольдовым анализировали отчет Ариадны с ее последующими предложениями. Вроде бы она все описала подробно, ничего не скрыла – объект интересовался, нет ли среди ее знакомых, или бывших военных царской армии таких, кто предпринимает попытки наладить контакты с представителями белоэмигрантских организаций, предложение покинуть страну под предлогом замужества, связь через новую горничную. Но все равно Аскольдову что-то не нравилось, несмотря на то, что Потапов был явно доволен.

«Очень уж все складно выходит и похоже на отрепетированный спектакль. Зачем приезжал Тристан? Получить информацию? Удостовериться в подлинности уже имеющихся сведений? Возобновить деятельность своей старой агентуры или установить связь с бывшей знакомой, перевербовать? Но встреча Ариадны с Тристаном – это наша идея». Аскольдов терялся в догадках. «Во всяком случае, удалось многое проверить, выявить новые источники утечки информации, установить наблюдение, вычленить направление, где необходимо активизировать работу», - Как вам будет угодно, наверное, вы правы, у товарищ Прохановой еще много вопросов в исполкоме Коминтерна, дадим ей возможность более тщательно подготовиться к посещению вами отдела международных связей, - спокойным голосом, будто ничего не происходит, произнес Аскольдов, мило улыбаясь. – Встреча с нашими товарищами, наверняка, будет интересна для вас. - подводил он итоги. Но все равно ему что-то не нравилось, интуиция подсказывала, что это некий антураж вокруг чего-то важного, а главное сокрыто где-то глубоко.

 

Потапов сел на свое излюбленное место возле окна. Обед, который в редкие дни удавалось использовать в отведенное рабочим графиком время, был его и отдушиной, и возможностью спокойно поразмышлять о каких-то своих делах. Очень тревожная информация поступала от закордонной агентуры, волновала Польша и невиданная активизация иностранных разведслужб на западных территориях.

Потапов пытался связать ее с посещением России представителем английской разведки, и прокручивал в памяти донесения о нападении бандгрупп на погранпосты, уничтожении личного состава, захвате дел и установлении осведомителей, а еще о подрывной деятельности, связанной с крушением поездов. «Молодечно, Радошковичи, Красное, здесь под прикрытием служителей ресторанов как у себя дома действуют агенты западных спецслужб, а опорные пункты возглавляют все бывшие наши – офицер русской армии Круковский, полковник Августов, да сколько еще банд вокруг Гомеля, Витебска, Минска, которым покровительствует Польская армия, организаций типа «Зеленого дуба», - размышлял он. «Но по польской разведке все-таки удалось нанести сокрушительный удар, от которого они еще не скоро оправятся. Массовая перевербовка польских разведчиков, использование их не в качестве агентов-двойников, а кадровых сотрудников ВЧК – это не шутка», - потирал от удовольствия руки Потапов. «Представляю, что испытывал начальник «двуйки» полковник Матушевский, когда докладывал Коменданту о массовой измене своих разведчиков». Он явно был доволен собой, своими подчиненными. «Такого даже при царе-батюшке мы не проворачивали! А чего стоит перевербовка одного из главных резидентов «Польской организации войсковой» Игнатия Добжинского!»

Потапов так увлекся своими размышлениями, что не заметил стоящего рядом с ним официанта. Он терпеливо ждал, когда же соизволят сделать заказ.

- Как всегда, - любезно произнес Потапов.

Только сейчас он обратил внимание на сервировку стола, она была сделана в нарушение этикета. От неожиданности он на мгновенье замер. Потом, разложив все, как полагается, добавил:

- и коньячка, тоже как всегда.

Через какое-то время подали обед. Потапов развернул белоснежную салфетку, чтобы заправить ее за ворот, там оказалась короткая записка: «Сегодня в восемь на кладбище Донского монастыря у могилы графини Оболенской».

Он медленно пережевывал пищу. «Вот и старые друзья объявились. Значит, затеваются действительно серьезные дела. И из всего сброда, шпионов разных мастей, наводнивших Россию, наибольшая угроза исходит все-таки не от них, а от эмиграции – Врангель, Деникин, савенковцы, единый центр управления разрозненными остатками белогвардейских армий., который так стремятся создать за кордоном. Посмотрим, подтвердятся ли мои предположения? Самое неприятное, пожалуй, то, что рядом с Врангелем – Ермолай. Там же недалеко Монкевиц. Это серьезно может осложнить нам работу».

- Раньше бы тебя за такие вещи выгнали вон, а сейчас терпят. Разве плоха советская власть? – бросил на ходу официанту Потапов. – Не коньяк, а помои, да и все остальное такое же.

- Времена-то нынче, сами знаете, какие, - произнес тот без тени смущения.

 

- Должок за вами, товарищ, - раздалось рядом.

Из тени вышел немного сгорбившийся старик.

- А ты совсем состарился, Руткис, не пора ли на покой? Что тебе на сей раз надо? Революцию осуществили, деньги получили такие, что дожить остаток дней достойно вполне хватит, страну разорили, - грубо произнес Потапов.

- Тебе-то грех жаловаться. Все свои обязательства мы выполнили, в генеральском чине как был, так и остался. От бедности тоже не умираешь. Верни должок, и мы распрощаемся, - так же грубо ответил старик. - И еще, «там» хотят знать, много ли в России среди бывших царских офицеров недовольных советами. Через три дня, на этом же месте, оплата по старой схеме.

Под покровом ночи они разошлись в разные стороны.

 

- Лида собирается в Оршу на «черную» биржу, якобы обменять кое-какие вещи на ткани, женские чулки, иностранное белье, у нас, по ее версии, всего этого не достать. В субботу там самый торг. Ариадна ждет указаний, - докладывал Аскольдов.

- Говоришь, на «черную» биржу? – вопросительно посмотрел на него Потапов. - А разве мы ее еще не ликвидировали, когда там проходила граница? Золото, драгоценности, антиквариат, оказывается, как уходили, так и уходят на Запад из России взамен на зажигалки, конфеты и эти ваши дамские чулки! Из разоренной и без того страны вывозят ее последние ценности, а мы спокойно докладываем все еще о существовании «черной» биржи. Центр международной контрабанды узаконили! Все отчеты еще до недавнего времени только и пестрили информацией о задержании и ликвидации очередной группы, занимающейся контрабандой, - с возмущением произносил Потапов.

Он так разволновался, что встал из-за стола и теперь расхаживал по кабинету. Затем резко остановился.

- На «черную» биржу, говоришь? Уж кому-кому, а этим барышням импортного бабского тряпья хватает, как никому! А тебе не кажется, что наши друзья заглотили наживку? – уже более спокойным тоном заговорил Потапов.

- Кажется, товарищ генерал, - ответил Аскольдов. - По всей видимости, информация сработала. Лида сегодня дважды посещала Дорогомиловский рынок вместе с прислугой. Долго торговалась у мясной лавки с каким-то стариком, а потом возникла эта идея в субботу посетить биржу в Орше.

- Я думаю, что против такой информации не устоит никто, - довольный собой, произнес Потапов. – Ариадна, находясь в приемной, невзначай слышит разговор приглашенных мной офицеров о существовании некой строго законспирированной военной организации, члены которой пытаются наладить контакты с белоэмиргантами. Информация тут же попадает по назначению. Это то, что нам надо, нам очень надо, чтобы именно эта информация попала по назначению через биржу, через Польшу, неважно как, главное, чтобы дошла до того, до кого следует, - несколько раз повторил Потапов.- Немедленно установить дополнительное наблюдение, приставить наружку, - вдруг спохватившись, произнес он.

- За Лидой? – уточнил Аскольдов.

- За обеими! – почти выкрикнул Потапов, очень разволновавшись.

 

Ариадна, сложив документы, направилась в секретную комнату, чтобы их сдать под роспись.

- Вы сегодня пораньше? – удивленно спросил дежурный.

- Да, еще встречи с товарищами из Коминтерна, - устало произнесла Ариадна. Она теперь занималась переводами, эта монотонная работа требовала постоянного напряжения и очень утомляла. На самом деле ей нужно было проводить Лиду, собрать для нее кое-какие веши, которые она могла бы обменять на бирже.

- А Лидочки нет, - проговорила приветливая повариха из столовой ГПУ, которая приходила к Ариадне на несколько часов. – Они вместе с горничной отправились по каким-то делам, кажется, по магазинам прикупить что-то для обмена.

- Как по магазинам? Уже поздно и у Лиды скоро поезд! – ничего не понимая, произнесла Ариадна. – Может, в соседний?! Надо предупредить, поторопить, и у меня к тому же билет, в кассе Коминтерна достала с таким трудом.

Она, накинув на плечи пальто, схватив в руки шаль, уже спускалась по лестнице вниз. Оказавшись на улице, Ариадна остановилась, не зная, в какую сторону бежать. Вдруг рядом остановился автомобиль, и кто-то сильный буквально втащил ее во внутрь.

- Сиди тихо, если жить хочешь, - проговорили старческим голосом, зажимая ей рот.

«Боже! Это же страшный старик! Что задумано на сей раз?!». Ужас охватил Ариадна, она замерла. Ехали в полной тишине. Ариадна боялась пошевелиться. Немного придя в себя, она стала вглядываться в темноту, и к своему удивлению увидела сидящую рядом Лиду.

 

- Лида к поезду не пришла, Ариадна пропала, их нигде нет, - докладывал Аскольдов, - как сквозь землю провалились.

- Ищите! Переверните все в Москве! – кричал Потапов, перекройте выходы из города! Допросите прислугу с пристрастием! Дайте ориентировку на границу.

- Горничную нашли с перерезанным горлом в двух кварталах от дома, - проговорил Аскольдов. - Эксперты работают.

- К черту эксперты! Нам живых найти надо! – кричал Потапов. - Я так и знал, что что-то затевается! Я нутром это чувствовал!

 

Всю ночь они ехали, делая короткие остановки только для того, чтобы пересесть в другой автомобиль. Старик наготове держал ружье. Напряжение нарастало по мере того, как близился рассвет. «Псков, если мы проехали Псков, значит, движемся в сторону Эстонии», - отметила про себя Ариадна. Она не знала, радоваться ей или печалиться. «Когда-то я так хотела добраться до Петрограда, а оттуда до эстонской границы. Вот тепp style=p style=p style=ерь я рядом с ней, но не знаю, что меня ждет», - думала Ариадна, погружаясь в предутреннюю дрему.

- Дальше пойдем пешком, мы почти у границы, - произнес старик, выталкивая их с Лидой из машины. Ноги вязли в грязи, отчего требовалось неимоверных усилий, чтобы идти вперед. Распутица поздней осени не щадила никого. Наконец, они вышли на возвышенность, с которой открывался вид на мост и величественную Нарвскую крепость. «Всего лишь мост, а за ним другой мир, другая цивилизация, путь в Европу. Всего лишь мост, но как его перейти, старик нервничает, значит, не все идет гладко», - отметила Ариадна.

- Переодевайтесь, приведите себя в порядок, - приказал старик.

Ариадна растерялась.

- Но я …,

- Я все взяла, здесь ваши вещи, - сухо произнесла Лида, подавая саквояж Ариадне. Открыв его, среди одежды, она увидела клубок ниток, спицы и свою камею, камею «Салидат». Ариадна с благодарностью посмотрела на Лиду. Они обменялись взглядами, в которых было понимание.

- Документы, - произнес старик. – Ты – баронесса фон Шпигель, покидаешь Россию и направляешься к родственникам в Ревель вместе с прислугой, - подал он бумаги Ариадне. – Здесь паспорт, письма родных, их финансовые гарантии, место дальнейшего пребывания, должно быть все в порядке.

Твои документы на имя Ингрид Рюйтель, - обратился он к Лиде. Эстонка, в раннем возрасте была вывезена в Россию в прислуги, возвращаешься на свою историческую землю. А теперь - самое главное: пакет! За его сохранность и передачу нужным людям отвечаете головой. Если что случится, не я, другие, найдут под землей. Расправа будет жестокой.

Старик взял у Ариадны саквояж, вытряхнул из него содержимое и выбил дно. Заложив в тайник пакет, он вернул все на прежнее место.

- Запомни, если что-то заподозришь на границе, саквояж бросай в воду, - наставлял он Ариадну. - Я буду с высоты держать тебя на мушке. Если что не так, сразу стреляю. Если я не достану, пулю тебе всадит Лидка. Она еще ни разу не промахнулась. На той стороне сразу встретят, проводят, куда надо. Вон те, они уже ждут, - показал старик с высоты. – На таможней пойдем в обход главного пропускного пункта. Соберитесь с мыслями, сосредоточьтесь, все ваши действия должны быть естественными. Они подошли к пропускному пункту. Такого количества народа на границе Ариадна не видела никогда, хотя пересекала ее ни раз в своей жизни. Чемоданы, сумки, котомки, дети, собаки, ругань при досмотре. «Какое же количество людей хотят покинуть счастливую и свободную страну советов», - с грустью подумала Ариадна.

Вдруг что-то заставило ее остановиться. Она оглянулась назад. Там была родная земля с поникшими оголившимися деревьями, первым снегом, тронувшим землю, осенней распутицей и неприглядными покосившимися избами. «Если все пойдет хорошо, я ведь навсегда прощаюсь с Россией, моей Россией, такой разной – богатой и бедной, веселой и грустной, непокоренной и побежденной, прощаюсь не по своей воли, я так стремилась сюда, а у меня ее отнимают». Из глаз потекли слезы. Было чувство, что теряет она что-то самое дорогое, что у нее есть в этой жизни, свою родину. Пожалуй, впервые в жизни Ариадна поняла глубинный смысл этого слова.

Старик, приветствуя служителя таможней, сделал характерный знак рукой, напоминающий очерченный в воздухе треугольник, их пропустили вперед. Шаг, еще шаг, мост, нависший над быстротечной рекой, сзади Лида, наверху старик. Ариадна шла своей уверенной походкой истинной баронессы навстречу новой неизвестности.

 

- На связь вышел «кукловод», получены сообщения из Румынии и Франции, - едва сдерживая радость, произнес Аскольдов и передавая Потапову папку с информациями.

- Сработало! Как долго мы ждали этого донесения! Это самое приятное, самое важное сообщение за все последнее время! - не скрывая эмоций, вторил ему Потапов.

Он так разволновался, что поднялся из-за стола и уже расхаживал по кабинету.

 

В маленьком курортном городке Брайтон, что на юге Англии, уже который день жители могли видеть прохаживающуюся в одно и то же время красивую молодую леди с пышными каштановыми волосами, убранными в прическу. Ушедшая глубоко в себя, она напоминала мадонну. На ее лице застыла печаль.

«Вот и снова пришло «бабье лето», английское «бабье лето», но оно везде одинаково красиво. Неожиданно врываясь в нашу жизнь, в сырую осень с промозглым дождем, ласкающие лучи уходящего на покой солнца, летающие милые паутинки напоминают, что скоро наступят холода, - с грустью думала Ариадна. Как быстро летит время, Брайтон, как и тогда. буквально утопает в золоте осеннего убранства деревьев, и это такая редкость для англичан, кажется, что туманов в Англии не бывает и вовсе».

Ариадна разворачивалась и вновь шла набережной, наслаждаясь свежестью морского воздуха и своей свободой. «Свободой? Разве я наслаждаюсь свободой? Разве это свобода? - который раз задавала себе этот вопрос Ариадна. Меня, скорее всего, на время выпустили из клетки, чтобы просто дать подышать, вдохнуть немного этой самой свободы, чтобы я не забыла вкус и очень стремилась к ее обретению».

- Госпожа Ариадна, княгиня Проханова, милая Ариадна, позвольте присоединиться к вашему обществу, - прервали ее мысли.

На мгновенье она замерла. Верить в то, что действительно, все повторяется в этой жизни, не хотелось. Остановившись, Ариадна сделала над собой усилие, чтобы повернуться.

- Наши мечты сбываются, дорогая княгиня, вот мы и в Брайтоне, - произносили рядом приятным голосом.

Ариадна в упор смотрела на Тристана.

- Я выполнила все, что от меня просили, вы со мной расплатились, наше соглашение больше не имеет силы, оставьте меня, - сухо произносила Ариадна.

- Вы просите о невозможном! Разве я могу отказаться от вас, русской княжны, красавицы-аристократки, за которой я следовал повсюду, рисковал, придумывал ходы, чтобы вывести из-под удара?! – проговорил Тристан.

- Все! Хватит! Оставьте меня! Я сполна за все рассчиталась! Что еще вам надо?! – почти кричала Ариадна.

- Вы, дорогая Ариадна, мне нужны только вы и никто более! – с настойчивостью в голосе произнес Тристан. – Неужели вы думаете, что ваши советские товарищи вот так просто оставят вас в покое и простят то, что вы буквально выпорхнули у них из-под носа? Ошибаетесь! Товарищи не прощают ничего! И если вы еще прогуливаетесь по набережной Брайтона, то благодаря тому, что мы можем быть очень благодарными.

- Что вам еще от меня надо? Неужели непонятно, что я не хочу и не могу слышать ни о товарищах, ни о наших, ни о ваших, я в Париж хочу! Понимаете, я хочу, наконец, воссоединиться со своими родными и забыть, забыть весь этот кошмар в моей жизни! – на грани нервного срыва произносила Ариадна.

Тристан чувствовал, что у нее начинается истерика.

- Княжна, успокойтесь! Я вас понимаю, столько пережито, вам надо успокоиться! – пытался сдержать ее эмоции Тристан.

- Да, я виновата, я сама во всем виновата, но я заплатила слишком дорогую цену за свое легкомыслие, прошлое осталось в прошлом, и возврата к нему больше нет! – продолжала Ариадна.

- Наивная, наивная княжна, - расхохотался Тристан. – Неужели вы думаете, что о вас больше никто и никогда не вспомнит? Единственное ваше спасение – исчезнуть, исчезнуть из Европы раз и навсегда, сменить имя, придумать другую историю.

- Я больше не хочу быть ни мадам Лили, ни Карлой, ни Каролиной, ни кем! Понимаете?! Ни кем! Я – Ариадна Проханова и хочу оставаться ею до конца своих дней! – с ненавистью глядя на Тристана, произносила Ариадна.

- Ариадна, успокойтесь, вы же понимаете, что это невозможно, - уже более дружелюбно проговорил Тристан.

Ему искренне стало жаль ее. Но он слишком хорошо знал правила игры. У всех разведок мира они одинаковы - никто и никогда еще не отпускал агента по доброй воле, или он будет работать на систему, или ликвидация, если, конечно, не успеет сам умело выйти из игры, исчезнуть.

- Ариадна, вы же понимаете, что так просто вас не отпустят, если даже мы и отречемся от вас. Ни сегодня, так завтра вами начнут интересоваться и все равно найдут, ни англичане, так русские, ни русские, так агенты очень влиятельных организаций, которые тоже были на вашем пути, и которые также считают, что вы им обязаны, - пытался объяснить ситуацию Тристан.

Ариадна на время замолкла. Все, о чем говорил теперь Тристан, было горькой, но правдой. Ее свобода слишком относительна, и в любой момент может закончиться. Ей вдруг стало так жаль себя, что на глаза навернулись слезы.

- Я никогда не отказывался от своих слов, я искренне хочу вам помочь. Американский континент, вот в чем ваше спасение, наше спасение, - быстро заговорил Тристан. – Уедемте отсюда, я все сделаю, вы ни в чем не будите нуждаться, я имею накопления, мы скроемся, затеряемся и, наконец, станем свободными, забудем все, что было в прошлой жизни, - беря в свои руки руку Ариадны, и покрывая ее поцелуями, произносил Тристан.

Они стояли напротив друг друга. Ариадна заглянула в его глаза, в них она увидела столько искренности, что вдруг поняла - Тристан действительно хочет помочь. У нее не было сил оттолкнуть его от себя. Ариадна тихо произнесла: «Я вижу, что вы желаете мне добра. Но только не такой же ценой. Страсть уходит, а чувства остаются, вы умны и понимаете, что мы никогда не сможем стать счастливыми, чтобы не предпринимали и как бы к этому не стремились. Тоска по дорогим мне людям всегда будет стоять между нами, и принесет вам одни терзания. Если вы действительно любите меня, помогите в последний раз, - переправьте во Францию. Господь отблагодарит вас, пошлет вам счастье, непременно, вы еще будете счастливы, я это знаю. Я понимаю, что ждет меня впереди, если я предприму этот шаг, но я не могу лгать. Я приняла муки, но пусть лучше так, чем обман, фальшь, жизнь, наполненная притворством».

Они молчали. Тристан еще какое-то время держал руку Ариадны, не решаясь выпустить ее из своих рук, и, наконец, произнес: «Хорошо, я выполню вашу волю, только потому, что очень люблю. Вы правы. Я, видимо, создал для себя образ женщины и живу с ним в своих мечтах, а в жизни, к сожалению, все бывает по-другому. Пусть будет по-вашему. Вы, надеюсь, не будете против воспользоваться услугами своих давних знакомых?»

На лице Ариадны замер немой вопрос.

 

Под покровом ночи они пробирались незнакомыми тропами. Ариадна шаг в шаг шла за Тристаном. Она выбилась из сил, сказывалось утомительное плаванье в трюме торговой баржи через Ла-Манш, но она старалась не показывать вида, что безумно устала. Ариадна собрала всю свою волю – впереди ее ждала неизвестность. «С какими старыми знакомыми мне придется свидеться? Старик? А может Дора?» От этих тревожных мыслей замирало сердце. «А может, это очередная ловушка, выхода из которой уже не будет никогда?» Мысли путались. Ей так хотелось верить Тристану, но и верить ему она не могла. «У меня нет другого выхода, и я готова к любому исходу», - мысленно готовила себя Ариадна принять события такими, какими они будут.

- Кажется, пришли, теперь можно передохнуть, - тихо произнес Тристан.

Ариадна, теряя последние силы, опустилась на землю. Напряжение нарастало. Тристан молчал, то и дело, поглядывая на часы. Близился рассвет. Становилось зябко, но Ариадна боялась пошевелиться, вслушиваясь в каждый звук. Хрустнула ветка. «Значит, кто-то приближается», - отметила про себя Ариадна. Сильно билось сердце, казалось, что оно вот-вот вырвется из груди. «Кто? Кто там? Что? Что ждет меня?»

Раздвинулись ветви ельника, и оттуда буквально выпорхнула какая-то женщина. Сбросив платок, теперь она стояла перед ними.

- Аурика! – вырвалось у Ариадны. – Ты?!

- Я же говорила тебе, что свидимся! Если цыганка сказала, так оно и будет! – произнесла она. В ее голосе звучала неподдельная радость.

- Аурика! – все еще не могла придти в себя Ариадна. - Я так рада, я так рада видеть тебя!

- Потом будешь радоваться, а теперь нужно спешить, - с тревогой в голосе произнесла она. – Барон приказал быстро возвращаться, скоро табор уходит на новое место.

- А тебе обратно идти надо, - бросила она в сторону Тристана. – Барон сказал, что много глаз посторонних в последнее время стало. Лучше не рисковать, тебе дадут знать.

На душе было тяжело. «Мне казалось, что Тристан причинил мне столько зла, а оказалось, все наоборот. От самого Лилля он только и делал, что выводил меня из-под удара, помогает и теперь. Да, у него была минутная слабость. Но это все искушение. Господи, помоги ему», - думала Ариадна. Ей казалось, что Тристан читает ее мысли. Он ничего не говорил, но чувствовалось, как и ему тяжело. Тристан взял ее руку и поднес к своим губам, едва прикоснувшись, он уже привлекал к себе Ариадну, заключив в свои объятья. «Берегите себя, княжна, я буду делать все, чтобы мы никогда больше не свиделись, но знайте, вы навсегда в моем сердце, пока оно будет биться. Прощайте». Тристан резко развернулся и быстро зашагал прочь.

Знакомый табор, знакомая кибитка все с теми же ароматами, и рядом Аурика, только вот не беззаботная, как тогда, в их последнюю встречу, а чем-то взволнованная. Было видно, что она нервничает, переживает. Они затаились. Ожидание было томительным. Наконец, послышались шаги.

- Милка, - с облегчением вздохнула Аурика.

- Барон приказал довести до конца леса, там будет ждать проводник, дальше пойдешь с ним, - проговорил Милка. – Время нынче тревожное, цыган винят во всех бедах, уходим мы подальше от этих мест, в сторону Румынии.

Кибитка двинулась в путь, а Аурика раскинула карты. Заглянув в них, она быстро собрала их в колоду. «Видно, не судьба мне обучить тебя цыганскому ремеслу. Живи по совести, как душа подсказывает, и все вернется к тебе. А пути наши с тобой расходятся. Встречу нам с тобой карты не показывают». Милко придержал лошадей, прислушиваясь к лесной тишине, и ничего не заметив подозрительного, соскочил на землю, привязав их к дереву, а сам пошел вперед.

«Что так долго?» – донеслось до Ариадны.

- С нами мадам, - ответил Милко.

«Боже, какой знакомый голос. И этот обмен фразами, они такие же, как были и тогда, когда я шла в цыганский табор!» - пронеслось в сознании Ариадны.

Она вопросительно посмотрела на Аурику. «Не смотри на меня так, красавица. Много по свету людей ходит, разные они, и желания у всех разные, а цыганам жить надо, выживать в этом мире. Знаем много мы всего, и что было, и что будет, но не всем говорим об этом, тайну хранить можем, вот и идут к нам кто за словом, кто за советом, а кто и делом каким. Ступай, тебя ждут».

Ариадна последний раз глянула на Аурику, в ее жгуче черные глаза, пытаясь прочитать в них свою судьбу. «Ступай, ступай, судьба у каждого своя, чтобы ты не делала, она выведет туда, куда недобно».

Ариадна сделал несколько шагов вперед.

- Надеюсь, мадам, наконец, вспомнила, где мы встречались? – произнес кто-то приятным голосом на хорошем французском.

Из-за дерева вышел Аскольдов. Ариадна не могла произнести ни слова.

- Рад нашей встречи, искренне рад, - проговорил он.

В его словах звучала неподдельная радость. Ариадна замерла от неожиданности.

- Все прошло, как мы и предполагали, - заговорил спокойным голосом Аскольдов. - Зачастую, метод психологического анализа личности объекта значит гораздо больше, нежели хитросплетения даже самой блестящей операции.

Ариадна молчала.

- Помните, еще в Москве, я рекомендовал вам больше обращать внимание на свои эмоции, - продолжал он с легким укором и даже назиданием. - Их проявление иногда может сослужить плохую службу и подсказать оппоненту характер вашего возможного поведения. Никогда не позволяйте, чтобы выражение лица говорило об одном, а глаза свидетельствовали о другом. Но теперь не об этом. Завтра должна состояться ваша встреча с резидентом. Получите дальнейшие указания по своему пребыванию в Париже. Вам нужно отдохнуть, привести себя в порядок, и выглядеть истинной парижанкой, нет, самой красивой женщиной Парижа! Ровно в семь вас будут ждать у служебного входа в оперу. За родственников не беспокойтесь, мы же обещали, что с ними ничего не случится, - уже с теплотой в голосе произнес Аскольдов. При упоминании о родных перехватило дыхание.

- А как я его узнаю? – только и смогла произнести Ариадна.

- Узнают вас, не забудьте только надеть камею, - проговорил Аскольдов. – Это условный знак, что вы вышли на связь, и препятствий для встречи нет.

«Так вот почему из всех моих вещей захватили только камею, - подумала с грустью Ариадна. - Уже тогда все всё знали, кроме меня».

 

Волнение усиливалось. Она так давно не была в Париже! Она так давно не была в опере! Ариадна обходила афишу, стараясь увидеть на ней заветное имя. До семи оставались считанные минуты. «Кто, кто подойдет ко мне?» Теперь только и думалось об этом. Ариадна еще раз поправила камею, которая покоилась на тонком кожаном ремешке и украшала ее высокую красивую шею».

Отворилась дверь служебного входа в оперу, и оттуда вышел чуть сгорбившийся старик. Ариадна замерла от неожиданности.

- Боже! Это же! Это же Феофан! – радостно воскликнула Ариадна и бросилась ему навстречу.

- Феофан! Миленький Феофан! Это ты?! Я рада! Я так рада! Я не знала! Я не думала! Я предполагала, что ты - в Америке и мы больше никогда не увидимся! – сумбурно произносила она.

Эмоции брали верх, Ариадна ничего не могла сообразить, что-то сказать, радость встречи переполняла ее. Она видела Феофана, пусть даже и очень постаревшего, его улыбку, его добрый взгляд.

Вдруг она спохватилась и замерла. «А как же моя встреча, ко мне должны подойти, меня должны узнать. А я ?.. А Феофан?!» - пронеслось в сознании.

- Ваша камея говорит о том, что препятствий для нашей встречи больше нет, - заметив ее смятение, по-прежнему улыбаясь своей доброй улыбкой, какой мог улыбаться только Феофан, произнес он.

- Феофан?! Ты?! Этого не может быть! – только и смогла произнести Ариадна, силы покидали ее.

 

- Дорогая Ариадна, разговор будет не легким, - произнес Феофан, когда улеглись эмоции.

Он говорил непривычным для Ариадны голосом, жестким, отстраненным. Ариадна пребывала в полной растерянности, мысли путались. «Феофан, кто он на самом деле?» - задавала себе вопрос Ариадна. «На кого работает и как давно, случилось это в дни его юности, в России, или же уже здесь, в Париже? Но тогда каково его участие в моей судьбе, когда мне пришлось спасаться от немцев и англичан. Имел ли он с ними контакты? И почему теперь находится на связи с разведкой страны Советов? Какова роль Аскольдова во всей этой странной и такой запутанной истории? Кто он? Перевербованный агент царской разведки или советский шпион?»

- Милая Ариадна, я понимаю, что вам тяжело, - произнес Феофан. - Я ни о чем не стану говорить сейчас с вами.

- Где, где мой отец, маман, Анастасия? Я хочу видеть их, мне обещали! - оборвав Феофана на полуслове, произнесла Ариадна.

- С ними все в порядке, - произнес Феофан. - Но чтобы эта встреча состоялась, нам еще многое нужно обсудить. Теперь он вовсе не напоминал того добродушного Феофана, которого знала и любила Ариадна. В его голосе был металл, фразы звучали отрывисто, а смотрел он на нее холодным взглядом. «Боже! Как же он мне напоминает сейчас того страшного старика!» - с ужасом отметила про себя Ариадна.

Они молча пили ароматный кофе в небольшом театральном кафе напротив оперы. На устах Ариадны вертелся один вопрос, который она очень хотела задать, но не решалась сделать этого, потому что очень боялась получить на него ответ.

Феофан заглянул ей в глаза и положил на ее руку свою.

- Не сейчас, - тихо произнес он.

«О Боже! Наваждение какое-то! Или меня преследует кошмар? Или я схожу с ума? Этот мизинец с выступающими хрящами и длинным ногтем на жилистой руке. Стакан, морковная заварка и жилистая рука с характерным мизинцем, пододвигающая его ко мне» - с ужасом пронеслось в сознании Ариадны. Она отдернула свою руку.

 

Потапов перебирал сводки внутреннего обращения Особого отделения. «Шпионская деятельность явно активизируется, - отмечал он. Только за один месяц и только Особым отделом ГПУ БССР по подозрению в шпионаже задержано 63 человека. Это в три раза больше, чем в прошлом месяце».

Затем он анализировал контингент задержанных и приходил к выводу, что принятых мер недостаточно. «Фильтрация лиц, прибывающих из-за кордона, борьба с постоянными переходами границы, особенно со стороны Польши, следственная работа по делам о шпионаже, - перечислял он. Нет, все-таки хорошо, что мы сделали акцент на мероприятия агентурного характера, внедрение своих людей в шпионскую среду. Это уже позволило раскрыть и ликвидировать немало их организаций» Потапов посмотрел на часы. С минуты на минуту он ждал Артузова, начальника иностранного отдела ГПУ. У него оставалось еще немного времени, и он вновь взялся за изучение донесений, но никак не мог сосредоточиться. «Волнение, - отметил Потапов. Да, я, действительно, очень волнуюсь, и, наверное, никогда не смогу преодолеть это чувство, когда речь идет о проведении операции».

- Разрешите, - произнес Артузов, заходя в кабинет ровно в четыре для доклада.

По выражению его лица было понятно, что он имеет хорошие известия.

- Получено спецсообщение от «кукловода». Перехвачен текст постановления съезда монархистов в Рейхенгалле. В нем содержится установка приступить к развертыванию боевых организаций в России, активизировать работу в широких крестьянских массах и в Красной Армии, образовать единый руководящий центр и создать вооруженные силы за пределами России, - едва сдерживая эмоции, произносил Артузов.

- Все наши предположения подтверждаются, - заметил Потапов, тоже явно довольный полученным сообщением. – Значит, мы попали в точку и борьба с зарубежной контрреволюцией остается приоритетным направлением деятельности ГПУ на данном этапе. Нам необходимо, Артур Христианович, продолжить снабжать иностранных агентов, шпионские организации желательными нам сведениями. Мы должны добиться полной дезинформации противника, и того, чтобы он действовал в заданном нами направлении, - подытожил он. Потом, немного постояв у карты западных границ России, задумчиво произнес: «Наша информация о наличие в Москве хорошо законспирированной организации, которая ищет контакты с белоэмигрантами, пошла гулять по Европе, и, судя по сообщениям, в нее поверили. Теперь многое будет зависеть от того, как поведут себя завербованные нами агенты в среде военной эмиграции. Но там ведь…».

Потапов не договорил. Было видно, что его охватило волнение.

Артузов нарушил повисшую в кабинете тишину.

- От резидента во Франции получено сообщение о том, что важный для нас объект вышел на связь, - проговорил он.

«Как много понадобилось времени, усилий стольких людей, чтобы услышать простую фразу: «Объект вышел на связь». Но больше всего мне хочется услышать: «И дал согласие на сотрудничество», - вслух рассуждал Потапов, а потом, резко повернувшись к Артузову, произнес: «Простите меня, старика. С годами становишься немного сентиментальным».

- Да нет, что вы? Нам ведь действительно очень важно помимо внедренных наших агентов привлечь к работе агентуру царских времен, это поможет подобраться к тем, кто занимает ключевые посты в бывшей Добровольческой армии. В случае войны в Европе, противник, несомненно, призовет их под свои знамена, сделает на них ставку, - заметил Артузов. – У нас к тому же имеются сведения, что ее члены регулярно проходят переподготовку, изучают боевые возможности нашей армии, - добавил он.

 

Ему подали условный знак. Перед тем, как принять решение, были месяцы душевных терзаний и сомнений. Но и сейчас оно не /pp/pпринято окончательно. «Меня вычислили? «Помогли» свои?– задавал себе вопросы Ермолай Алексеевич по дороге в Париж из Озуар-ля-Феррьер. Это был его пригород, где они поселились с Симочкой и после долгих скитаний, наконец, осели, приобрели в аренду небольшой домик на две спальни, но с садом, и палисадником.

Еще были свежи в памяти события последних лет - досадное поражение в войне и отступление с армией генерала Врангеля, а потом бегство через Крым в Турцию, лагерь для перемещенных лиц под Стамбулом на полуострове Галлиполи. И вот теперь в его жизни, наконец, все стало налаживаться, вместе с Симочкой они обрели душевный покой. Он наслаждался свободой, возможностью распоряжаться своей жизнью, больше ни от кого не завися. Раз в неделю Боровский встречался со своими знакомыми из Корниловского полка, большинство офицеров которого проживало теперь во Франции.

Но собирались они неизменно в Париже, где любили посидеть в русском ресторане под названием «Большой Московский Эрмитаж», послушать великую и неповторимую Надежду Плевицкую, которая пела тут по вечерам, а для Ермолая Алексеевича это была еще и возможность встретиться с ее мужем, генералом Скоблиным. На своем маленьком автомобили он привозил супругу на выступление и за чашечкой кофе проводил время в ожидании его окончания. Скромный, даже застенчивый, Скоблин оставался приятным собеседником. Ермолай Алексеевич испытывал искреннюю симпатию к генералу. Они много говорили о России, утраченных возможностях, обсуждали прожект объединения русского офицерства в общевоинский союз. Настоящим праздником были те вечера, когда к ним присоединялся князь Константин Проханов, с недавних пор живший в Париже. Он занимался своим любимым делом – открывал новые имена в оперном искусстве. Ему удалось восстановить и поддерживать отношения с неугомонным Церетели, поэтому князь много перемещался по Европе. К тому же он протежировал свою дочь Анастасию, которая превратилась в красавицу, прекрасную скрипачку, и не менее блестящую оперную певицу. Она имела успех и теперь делала сольную карьеру. С гастролями ее пригласили в Румынию, а сам князь с супругой еще в начале сентября отбыл в Италию. Осень-зима даже во Франции могла навредить ее здоровью. И возвратятся они только в марте. Но, несмотря на увлеченность искусством, князь всегда высказывал свои соображения по поводу общевоинского союза, и будучи убежденным в необходимости его создания, готов был принять в нем участие.

«Наверное, «там» появилась какая-то информация и они что-то почувствовали, увидели угрозу со стороны белоэмигрантов, если начинают искать пути выхода на старую агентуру, использовать их каналы связи. Но о них знает очень узкий круг. В советской России, пожалуй, только Потапов. Потапов, Потапов… Это его почерк. Значит, против нас затевается крупномасштабная акция, значит, мы действительно еще сильны», - заключил Ермолай Алексеевич, раскладывая пасьянс.

Он давно этого не делал, и, казалось, навсегда отошел от дел. Покоя, вот чего ему больше всего хотелось, и который он, наконец, обрел. Но с ним с завидной настойчивостью выходили на связь по старым каналам. Так продолжаться больше не могло. Боровский принял для себя решение обязательно встретиться и объясниться. Тем более, что сигнал подали на случай особых обстоятельств. «Для меня Россия была и остается одна – без большевиков! А все эти потуги красных в виде принятия Декрета ВЦИК СССР об амнистии для рядового и офицерского состава русской армии, не более, чем ширма, попытка ослабить, разобщить наши силы.

Но у них есть успехи. Созданный русской эмиграцией «Союз возвращения на Родину» - дело рук Советов, в чем можно не сомневаться. И сделали они это, несомненно, через внедрение своей агентуры в эмигрантскую среду. Какое страшное время! Бывшая закордонная агентура разделилась, одни сохраняют верность присяге, другие работают на Советы, есть те, которые сотрудничают и с теми и с другими», - пытался анализировать ситуацию Боровский. «Что еще задумал Потапов? Что-то не сидится спокойно ему в новой России, значит, не все так гладко, как думал он когда-то, и красной монархии пока не просматривается во главе с бывшими генералами. Повсюду все те же большевистские вожди из числа шпионов разных мастей, отщепенцев и феминисток, которые продолжают носиться с идеей свободной любви в пролетарской стране. А декрет о сексе? Вся Европа в смятении!» Боровского передернуло. Мысли о России, той, прежней, великой, его стране, всегда болью отзывались в сердце. «Вот из-за предательства таких Потаповых мы потеряли Россию», - с горечью думал Боровский. Но проходило время, и он с грустью начинал вспоминать их совместную работу, каждый раз приходя к выводу, что это были их лучшие годы. «Митрофан! – будто осенило Ермолая Алексеевича. Со мной на связь, наверняка, выйдет «лесник». Ко мне могут подослать только его, одного из лучших моих учеников и искренне уважаемых. Потапов всегда был тонким психологом и понимает, что на контакт я могу пойти только с очень близким мне человеком», - закончил раскладывать пасьянс Боровский. Поезд подходил к Парижу. «Наверное, я буду рад его видеть. Наша встреча ведь ни к чему не обязывает. Пока! Может у него есть какая-то информация о Шереметьевском, они ведь были дружны еще со времен русско-японской, да и Потапов вряд ли так просто откажется от этой темы. Наверняка, «натуралист» находится в его поле зрения. Шереметьевский... Из всей нашей закордонной агентуры вот кого мне так хочется увидеть. Что с ним? Где он? Николай Дмитриевич всегда являл пример человека чести, и обязательно будет служить России, где бы не находился, и если у него для этого появится хотя бы малейшая возможность».p style=/p

Публика собиралась, звучала скрипка. Скоблин занял свое привычное место в конце зала, откуда хорошо была видна сцена. Это означало, что скоро выход Плевицкой. То, что прима сцены вот-вот появится, говорило и заметное возбуждение посетителей этого заведения, причиной которого были не утихающие разговоры о браке генерала Скоблина с мужичкой. Его называли мезальянсом, несмотря на то, что Плевицкая блистала на сцене, а бывшие титулованные особы стали теперь в Париже официантами, таксистами, и даже содержателями публичных домов.

Они любили слушать ее исполнение, но в свой круг не допускали, и каждый раз перед выходом начинали обсуждать этот странный брак и осуждать генерала. Он знал об этих пересудах и держался от всех обособленно. И только с Боровским ему было комфортно. Он чувствовал с его стороны искреннее уважение к Надежде Васильевне, их же связывали давние добрые отношения. А со времен жизни в лагере перемещенных на Галлиполи они и вовсе стали дружить семьями. К ним присоединились тогда еще семьи генералов Кутепова и Миллера, с которыми они теперь поддерживали связь, а сам же Скоблин с Надеждой Васильевной одно время жил по соседству с Боровскими в Озуар-ля-Феррьер под Парижем.

Ермолай Алексеевич не успел присесть и обменяться приветствием с генералом, как тут же подошел официант.

- Мы получили партию отменных сигар, не желаете ли к традиционной чашечке кофе? – спросил он.

- Давненько я не пробовал настоящих ароматных сигар, – произнес Боровский, растягивая от удовольствия слова и устремляя свой взгляд в противоположную часть зала.

- На него смотрел приятной внешности молодой человек. Он ни чем не выделялся среди здешней публики, только лишь добрым взглядом распахнутых глаз.

«Митрофан! «Лесник»! Как же я рад тебя видеть, дорогой ты мой человек!» - пронеслось в сознании Боровского. Он на мгновенье замер. Они обменялись взглядами.

- Не желаете ли сигар? – повторил свой вопрос официант.

- Я бы хотел заглянуть еще в меню, - проговорил Ермолай Алексеевич, переводя свой взгляд на приборы.

«Что это? Я ничего не понимаю! Мне подают условный знак?! Но это же?!..»

- Вам плохо? – произнес Скоблин, обеспокоенный резкой сменой его настроения.

- Да, вы знаете, видимо сказалась дорога, в вагоне было душно, да и возраст не стоит сбрасывать со счетов, - с волнением в голосе ответил Боровский, обводя взглядом зал, и остановив его на компании людей. По всему было видно, что они уже прилично откушали русской водки и теперь веселились. Только один взгляд был очень осмысленным. На него смотрели в упор.

- Я, пожалуй, отменю заказ, мне действительно, стало не совсем хорошо, - проговорил Боровский, перекладывая приборы на столе с одного места на другое, а затем и перепутав вовсе.

- А сигары? – поинтересовался официант.

- Нет, нет, в другой раз, это может навредить моему сердцу. Кланяйтесь Надежде Васильевне, - обращался он уже к Скоблину. Я, пожалуй, пойду, как бы чего не вышло.

 

«Объект отказался от контакта, несмотря на то, что прибыл на встречу», - читал Потапов донесение «лесника», обдумывая каждую фразу. «Если Ермолай после стольких месяцев сомнений и раздумий вышел на связь, значит, принял для себя какое-то решение, и вдруг резкая смена настроения, - размышлял он теперь над тем, что случилось.

Причин может быть две – или он хотел убедиться, что с ним, действительно, ищут встречи и посмотреть, кто будет использован в качестве связного, или что-то произошло такое, что заставило его отказаться от нее. Интересно, что же могло вызвать у него подозрение?» А что это было так, Потапов не сомневался. «Опытный Боровский никогда ничего не станет предпринимать, если будет хоть в чем-то сомневаться. Но что же произошло? «Лесник», наверняка, изучил контингент тех, кто посещает русский ресторан, и если решил, что лучше всего встретиться в привычной для Ермолая обстановке, значит, проанализировал все варианты».

Но что-то все равно не складывалось. «Значит, в ресторане появился кто-то и очень неожиданно. И этого «кто-то» Ермолай не только не ждал, но и не хотел видеть. Более того, не хотел подставлять под удар, засветить «лесника». К такому выводу пришел Потапов, зная характер и порядочность Боровского. «При любом раскладе, Ермолай никогда не сдаст человека, с которым когда-то пересекался. Да и сам всегда любил повторять своим подопечным: «Если вы случайно встретились, или оказались свидетелем какого-то происшествия с участием вашего коллеги, не вмешивайтесь, не мешайте, не замечайте».

«Лесник» запрашивал разрешения продолжить разработку. «Но теперь важно вычислить этого «кто-то». Только тогда мы сможем предположить дальнейший расклад событий, - размышлял Потапов. Его не на шутку охватило волнение. В их планы не входило появление еще кого-то, кто мог бы перепутать все карты. «Нам пришлось немало потрудиться, чтобы убедить «кукловода» в необходимости начать сотрудничать с нами. И мы этого добились. Но в это тревожное время так нужен Ермолай!» - с досадой и сожалением думал Потапов. На душе было тревожно как никогда.

Ермолай Алексеевич ускорял шаг. Он чувствовал, что за ним идут след в след. «А, собственно говоря, почему я должен от кого-то прятаться? Я имею свои убеждения и поэтому нахожусь здесь и по эту сторону». Боровский резко остановился и развернулся. Сзади никого не было. Пройдя вперед, он зашел в небольшую кофейню и, заказав горячий шоколад, расположился у окна. За ним никто не входил, на улице тоже было пустынно. «Значит, дело в другом, и на меня пока оказывают психологическое давление», - придя в себя и успокоившись, рассуждал Ермолай Алексеевич. Значит, дело, все-таки в другом, - все больше убеждался он, сопоставляя факты и последовательность событий. Только вот пока не ясно, появились господа в одно и тоже время и в одном и том же месте случайно, или кто-то специально все так обставил?» Эти мысли не давали покоя всю дорогу до дома, и тогда, когда он, уединившись, разложил традиционный пасьянс. Его обдал холодный пот. Выводы, которые напрашивались, и к которым он пришел, были страшными и неожиданными даже для него. Не хватало воздуха. Ермолай Алексеевич выбежал в сад, но и там ему было неуютно. Холодный осенний ветер не мог остудить накал нахлынувших эмоций.

«Из двух зол выбирают наименьшее, - пытался теперь трезво посмотреть на ситуацию Боровский. От меня хотят, по-видимому, чтобы я раскрыл операцию, связанную с Шереметьевским, операцию «натуралист» в обмен на полученную тогда, в Москве, информацию о предательстве Потапова, и предупреждение о грозящей катастрофе. Мне предъявлен, ни много, ни мало, счет».

Боровский откинулся на подушки и устремил свой взгляд в сад. Ветер обдувал деревья, срывая с них последние листья, навевая чувство грусти, какое всегда приходит с осознанием неизбежности наступления холодов. Симочка затопила камин, от которого исходило тепло, подала крепко заваренный чай со сдобой собственного приготовления и присела рядом. Ермолай Алексеевич взял в свои руки ее теплую, все еще нежную руку, несмотря на то, что она выполняла работу по дому сама, и как всегда ощутил исходящую от любимой Симочки душевность и трепетное к себе отношение. В такие минуты Боровскому казалось, что она чувствует его состояние, и все понимает, только не решается сказать об этом вслух. Они молчали.

- Шереметьевский, милый Николай Дмитриевич! Дорогая Ариадна, где они теперь? – тихо проговорила Симочка. – Ты даже не представляешь, как мне хочется увидеть эту очаровательную пару, - с грустью добавила она. – Я все время думаю о них. Мне даже приснился сон. Нахлынуло столько воспоминаний, и сегодня как-то особенно их не хватает. Ты ведь тоже сейчас думаешь о Шереметьевских, - заглядывая Боровскому в глаза, произнесла Симочка. И не дожидаясь ответа, сказала: «Жизнь обошлась жестоко с нашими судьбами, перепутала в них пути-дороги. Разве мы думали, что все так сложится…»

«Шереметьевский, конечно же, я думаю о нем, - пронеслось в сознании Ермолая Алексеевича, который теперь с благодарностью смотрел на свою Симочку. За годы, прожитые вместе, они стали единым целым, и очень часто в последнее время он задавал себе вопрос: «Кто из нас первый разрушит это единое целое, и сможем ли мы существовать друг без друга. Жизнь неумолимо движется к своему завершению».

«Отставить грустные мысли. Мне нужно жить и еще многое успеть сделать, хотя бы ради Шереметьевского», - отдавал себе команды Боровский. Мысли вновь возвращали его к тревожным событиям.

«Шереметьевский, какую же страшную цену запросили у меня. Скорее всего, исследования идут, и они не прекращались, более того, входят в какую-то решающую стадию, и связана она с давлением на «натуралиста», или же попыткой поставить его в безвыходную ситуацию, раз предпринята попытка установить со мной контакт. Отсюда следует, что Шереметьевский держится и продолжает настаивать, что он только ученый. Им не удалось найти каких-то изобличающих его фактов, чтобы шантажировать, хотя прекрасно понимают, что Шереметьевский очень профессиональный разведчик. Если я больше не с Потаповым, и наша связка нарушена, то, по их мнению, я, как человек, курирующий в свое время Шереметьевского, свободен от всех обязательств. Но это значит, что «натуралиста» нужно сдать. Следовательно, к нему подобрались вплотную, и ему грозит разоблачение с вытекающими отсюда последствиями. Но разоблачение от кого? Связан ли он с Потаповым? Верен присяге, и той, старой России? Ведет ли свою игру?» На эти вопросы тоже предстояло ответить.

Боровский не находил себе места. «Почему я тогда смалодушничал? Почему отпустил с Богом, поверил в искренность раскаяния, прекрасно понимая, что мы непременно еще встретимся, - корил себя Боровский. Неужели об этом забыто? Мне казалось, что мы рассчитались сполна еще в 1910». Его душу буквально раздирали сомнения. Но, отбросив эмоции, Ермолай Алексеевич приходил к одному и тому же выводу – помочь «натуралисту», спасти его может только Потапов.

«Именно он куплен, подкормлен этими людьми. А если вступил с ними в сговор еще тогда, то теперь, наверняка, эти контакты продолжаются. По-другому и быть не может. Это очевидно, как очевидно и то, что Потапов должен был передать им какие-то материалы, касающиеся исследований, проводимых в России, обязан. Исследования русских ученых всегда вызывали интерес, и что немаловажно, имели свою конкретную цену, и была она не малой. Я могу допустить все, кроме одного – каким бы подлецом не оказался Потапов, переступить грань, за которой утрачиваются всякие моральные принципы, он не посмеет. Его могли соблазнить деньги, большие деньги, высокое положение в новой стране, я все допускаю, и все понимаю, но только не Шереметьевский. Значит, у меня нет другого выхода. Мне нужен контакт с «лесником».

Боровский утренним поездом отправлялся в Париж, чтобы подать условный знак. Он непременно должен успеть заказать в ресторане «Большой Московский Эрмитаж» себе коробочку ароматных сигар из последней партии. Плохое самочувствие не позволило ему сделать это раньше.

 

Доклад начальника отдела шифрограмм заканчивался, но в папке оставалось еще одно сообщение. Оно пришло от «лесника», но к нему прилагался текст, расшифровать который так и не удалось, ключ был не известен.

- Мы имеем сообщение с неизвестным нам шифром, - проговорил он, протягивая Потапову листок бумаги. – Наши шифроваль…

- Что же ты молчал?! – прервал его Потапов на полуслове. – Наконец! Наконец! Наконец-таки дождался! – приговаривал Потапов, поднявшись из-за стола и расхаживая по кабинету. – Свободен! – бросил он начальнику отдела шифрограмм. – Предупреди, чтобы никого ко мне не пускали, я занят.

Потапов едва дождался, когда тот покинет кабинет. Когда же остался один, дал волю чувствам. Перед ним лежало сообщение от Ермолая, любимого Ермолая, зашифрованное только им двоим известным шифром, разработанным на случай непредвиденных обстоятельств, еще тогда, когда они только начинали работать вместе. Потапов смотрел на знакомые знаки и ему казалось, что здесь, в его кабинете, он ощущает незримое присутствие Боровского. Больше всего ему теперь хотелось, чтобы распахнулась дверь, и вошел Ермолай Алексеевич Боровский. Изучив донесения закордонной агентуры, по традиции они стали бы раскладывать очередной пасьянс. Потапов ловил себя на мысли, что боится начать расшифровку. Да и нахлынувшие воспоминания не позволяли сразу заняться ее обработкой. Ему очень хотелось, чтобы вести были добрыми, и между ними, как и прежде, восстановились былые доверительные отношения, пусть они пока и по разные стороны. Потапов, положив перед собой шифровку, еще долго смотрел на нее.

«Наше сотрудничество невозможно ни при каких обстоятельствах. Полагаю, что все предпринимаемые с вашей стороны шаги в отношении меня бессмысленны, я остаюсь верным своим принципам и дорогой мне России. Обратиться к вам меня вынудили обстоятельства, ибо речь идет о судьбе одинаково дорогого для каждого из нас человека и исследованиях, которые продолжаются. Об этом свидетельствуют как косвенные признаки, так и конкретные наблюдения. Я готов к контактам по этому направлению в целях предотвращения катастрофы», - читал Потапов.

«Видимо, произошло что-то из ряда вон выходящее, если Ермолай отважился на такое, - размышлял теперь Потапов. Значит, все же появился, как я и предполагал, этот «кто-то», кто так взволновал Боровского. И он располагает какой-то тревожной информацией о нем, или о них».

Изучение предлагаемого дальнейшего плана действий показывало, что даже Боровский заглотил их дезу. «На предательство своих он не пойдет, - размышлял Потапов. Но теперь не это, в принципе, главное. Что касается руководства предполагаемого русского общевоинского союза белоэмигрантов, то в разработку взят генерал Скоблин и его супруга Надежда Плевицкая, имеющая на него влияние. В Париж уже выехал наш сотрудник Петр Ковальский, бывший однополчанин генерала. На эту встречу мы возлагаем большие надежды». Потапов еще раз внимательно изучил план. «Ермолай, как всегда, прав. Только объединив наши усилия, мы сможем провести эту операцию. Но что, собственно говоря, мы от нее хотим, и что она нам даст? – тут же задавал себе вопросы Потапов. То, что исследования идут, сомневаться не приходится. Это еще раз подтвердила встреча с Рудкисом и их интерес к разработкам наших ученых. Ермолай прав в том, что они вступают в какую-то важную стадию, если все так зашевелились. Но мы не знаем, на кого теперь работает Шереметьевский. Былой России больше нет, с советской страной его ничто не связывает. Возможно, он начал свою игру в новой для него ситуации? Хорошо, что нам удалось без риска для дела вывести в Париж Ариадну Проханову», - заключил Потапов.

Нужно было приходить к какому-то знаменателю, но оставалось слишком много не ясного, многое предстояло обдумать, взвесить все «за» и «против». Он понимал, что сделать это сможет только сам, и придти к каким-то выводам тоже должен сам. Одни мысли сменяли другие, терзали сомнения. Потапов никогда не любил принимать необдуманные скоропалительные решения, поэтому отложил на потом этот вопрос и вызвал Артузова. Они еще раз тщательно проанализировали результаты своей деятельности, подвели некоторые итоги. Предстоял очередной доклад в Политбюро.

- И так, что мы имеем? – резюмировал Потапов, и сам отвечал на поставленный вопрос. – Нам удалось разгромить эстонский шпионаж в Ленинграде, серьезно подорвать шпионскую деятельность польского штаба в Белоруссии, установить контроль за действиями разведок японской и финской. Все они, как и ряд других иноразведок, действуют в соответствии с выгодной для нас информацией, которая подготовлена нами и передана как достоверная по надежным каналам. Начатая работа по дезинформации противника дает свои конкретные результаты.

Артузов развернул карту, на которой стал отмечать иностранные государства, в главные штабы которых попадала специально подготовленная органами ГПУ информация.

- Это те иногосударства, куда сведения о Красной Армии и ее дислокации поступают именно такие, которые желательны нам, - докладывал он, стараясь представить полную картину действий.

- Нам надо добиться, чтобы такая информация составляла не менее 95 процентов, а то и все сто, - добавил Потапов. - И она должна выглядеть настолько правдоподобной, чтобы никто не мог в ней усомниться. Наша идея с законспирированной организацией в Москве успешно реализуется и, судя по сообщениям наших источников, перешла в плоскость практической реализации, мы имеем информацию о начале конкретных действий по объединению белоэмигрантских сил в разных странах, и центром деятельности становится, как мы и предполагали, Париж. Но самое главное – с их стороны начат активный поиск контактов в России. Свяжитесь с военным ведомством и Наркомом иностранных дел с целью подготовки очередной дезинформации по данному вопросу.

Оставшись один, Потапов продолжал прокручивать ситуацию. «Боровским движут благородные чувства. Он искренне стремится помочь Шереметьевскому. Нам же нужен он сам, научные разработки, сведения о том, как далеко продвинулись его хозяева. Ермолай понимает, что он отошел от дел, и в одиночку не в состоянии вести свою игру. Поэтому поступился ради дела принципами, рассчитывая также на мое благородство. На всякий случай он применил метод ненавязчивого психологического воздействия на меня, чтобы вызвать ностальгию по старым временам, напомнить об ответственности за судьбу очень талантливого человека».

Потапов отметил вдруг, что действительно поддался ностальгическим чувствам, воспоминания растревожили душу. «Совместная работа с Ермолаем была, пожалуй, самым светлым периодом в наших отношениях», - который раз отмечал он про себя. Но быстро собрался с мыслями. «Наивный старик, наивный Ермолай. Эмоции затмили его разум профессионала. Шереметьевский обречен, обречен работать или со своими теперешними хозяевами, или с нами. Слишком уж он заметная фигура, чтобы смог куда-то скрыться. Вопрос лишь в том, кто быстрее обретет над ним окончательную власть. Но это тоже сложно сделать в ситуации, когда он находится под пристальным наблюдением очень влиятельных людей, представляющих не менее влиятельные круги, и не одной конкретной страны, а группы стран».

Потапов поднялся из-за стола, его охватило волнение. Он понимал, что поступит как подлец, если смотреть на проблему с позиции нравственности, но ситуация сложилась так, что не воспользоваться ею, ему, профессионалу, было бы странным. «Ермолай и станет тем связующим звеном, через контакты которого мы сможем выйти на Шереметьевского. А это даст шанс начать шантажировать теперешних его хозяев, склонить к сотрудничеству, или же заключить взаимовыгодное соглашение, говоря высокопарным языком, о совместных действиях в области научных разработок военного характера, да и расставить окончательно все точки в наших личных с ними взаимоотношениях. Мы квиты и я больше никому не хочу быть обязанным», - окончательно принял решение Потапов.

Он пригласил начальника отдела шифрограмм и надиктовал ему информацию для «лесника».

 

«Операцию «натуралист» никто не отменял и, судя по прошествии такого количества времени, не рассекретили», – размышлял Шереметьевский, разбирая материалы, которые им передали пакетом из Европы. В них речь шла о новейших разработках в военной сфере России по производству оружия не смертельного характера.

«Бехтерев, академик Лазарев, весьма любопытная его статья «О работе нервных центров с точки зрения ионной теории возбуждения», Кажинский, Чижевский, Гуревич», - анализировал он характер исследований, отмечая при этом, как же далеко продвинулась в России наука. «Вот и клеточное излучение, о существовании которого мы предполагали еще с Керенцем», - отмечал Николай. «А вот и то, что нам надо – результаты первых опытов мыслительной суггестии специально подготовленных людей, описание проблемы». Он так увлекся, что не заметил, как в кабинет вошел Гюнтер.

- Не кажется ли вам, мой дорогой друг, что вы слишком увлеклись полученными материалами, - с укором произнес он. - У нас встреча с весьма уважаемыми людьми. Публика обещает быть солидной, а до поместья нам еще необходимо добраться.

- Да, Гюнтер, вы как всегда правы, но, поверьте, оторваться от такой информации сложно, - произнес Николай, с неохотой откладывая бумаги в сторону. – Русские серьезно продвинулись вперед, и хотя мы имеем весьма предварительные данные из засекреченных источников, они обещают стать сенсацией, если получат свое дальнейшее развитие. Вы же понимаете, что специальным образом оформленная мысль человека является самой мощной силой в природе, не знающей преград расстояний, и от такого вида оружия защиты нет и быть не может!

- Во-первых, желательно, чтобы об этой сенсации объявили мы, а, возможно, и не объявили, но оставили за собой право первыми и единственными владеть и применять новый вид оружия. Имея в руках такую информацию, это вполне реально, - заметил Райх. - Во-вторых, есть такая штука как эволюция, в результате которой способности человека последовательно развиваются и переходят от интуиции и неосознанных предчувствий до возможности мысленно влиять на расстоянии на живые существа. Это доказывают даже наши с вами многолетние исследования, как и тот факт, что человек как разумное существо не познан, а мозг имеет неограниченные возможности. Но чтобы познать эти возможности понадобится еще немало времени, поверьте, гораздо больше, чем нам с вами доехать до поместья, - с доброй иронией в голосе произнес Райх.

- И снова вы правы, дорогой Гюнтер. Но я очень взволнован! – не скрывая состояния восторга и удивления одновременно, - произнес Шереметьевский. - С каким удовольствием я бы сейчас расцеловал того, кто, наверняка, очень рискуя, доставил нам эти материалы из самой России.

- И даже, если бы это была дама? – хитро улыбаясь, произнес Гюнтер.

- О! Я бы сделал это с еще большим удовольствием! – также хитро улыбаясь, парировал Шереметьевский. – Но, судя по выражению вашего лица, вы и сами не против расцеловать очередную красотку, которую, непременно, влюбите в себя на сегодняшнем приеме.

- Не преувеличивайте! Дамы больше влюбляются в вас! Вы же не станете отрицать это?! – на фривольной ноте закончил разговор Райх. Всю дорогу до Сан-Карлоса, что был на юге Аргентины, Гюнтер то и дело обращался к дамской теме, много шутил на этот счет. Шереметьевский что-то отвечал, старался выглядеть легкомысленным. Но, на самом деле, теперь его больше волновало не столько содержание материалов, а то, как они могли попасть к ним, по каким каналам переправлены, и кто продолжает дирижировать процессом, где находится центр по руководству исследованиями – в Европе, или в Америке?

Николай склонялся к тому, что он переместился все же на американский континент и речь идет уже не о России, которая не представляет больше угрозы, а о противостоянии старого и нового света. «Но в России остался «кто-то», кто имел и продолжает иметь доступ к секретным материалам по операции «натуралист». Ее не рассекретили – это факт, как остается фактом и то, что идет утечка информации, и очень важной, а происходит это из ГПУ. Слишком уж знакомый стиль. Ученый сделать такой анализ не в состоянии. Акценты расставлены по-другому, так, как того требует аналитическая записка внешней разведки. Это сразу бросается в глаза. Но к операции имели отношение только двое: Потапов и Боровский», - размышлял Николай. «Где они сейчас? Вряд ли остались в России, их бы в первую очередь перемололи жернова революции. А если кто-то из них и остался, то никогда не допустил бы такого. Это против офицерской чести. Лучше похоронить информацию в себе, чем предательство и бесчестие. Но все равно кто-то же продолжает курировать это направление и, что самое страшное, имеет связь с теми, кто патронирует нас уже здесь».

- Шереметьевский, вам, явно, плохо удается скрыть свои истинные эмоции, даже легкомысленный вид не помогает, расслабьтесь, - произнес с укором Райх. – Не все же время думать о работе, выстраивать ходы, разгадывать хитросплетения тех, кто так любит все запутать. Вы же, наверняка, думаете сейчас о том, по каким каналам могла быть получена эта информация. России больше нет, той, старой России, как и прежней специальной деликатной службы, а информация поступает. Странно, не правда ли, дорогой Шереметьевский? ВЧК, ГПУ, теперь ОГПУ! В этих названиях большевиков черт ногу сломит. А информация все равно поступает, и что самое удивительное, работает она на нас, как и тот, кто находится в России и продолжает, как и раньше, тоже работать на нас.

В машине воцарилась тишина. Райх действительно произносил вслух то, о чем теперь думал Шереметьевский. Он часто в последнее время отмечал, что они с Гюнтером и мыслят, и рассуждают одинаково. Годы, проведенные вместе, совместные исследования, разработки, а теперь совместный бизнес, настолько сблизил их, что иногда стало казаться, будто они представляют единое целое. Первым нарушил молчание Гюнтер.

- Я понимаю, как вам не легко осознавать, что еще тогда, когда затевалась ваша операция, уже было предательство, - спокойно произносил Райх. – Ничего не говорите. Не стоит в который раз повторять версию, рассказывать мне легенду, что вы только ученый. Да, вы блестяще провели свою партию, и нам не удалось найти доказательств вашей шпионской деятельности, но мы же все прекрасно понимаем, что вы очень профессиональный разведчик и имеете огромное желание служить России. Но ее больше нет, а не идти на связь с большевиками даже у вас, патриота и истинно русского человека, надеюсь, ума хватит. Для вас, талантливого и глубоко порядочного человека, согласиться на такое сотрудничество, было бы унизительно и безнравственно. Давайте лучше будем служить человечеству!

- Дорогой Гюнтер, вы, как всегда необыкновенно проницательны, но разумнее было бы, сосредоточиться на нашей встрече. Очень хочется насладиться приятным вечером и хорошим общением, а если получится, сразиться на шахматной доске с самим хозяином дома, - стараясь перевести разговор на другую тему, произнес Николай. До поместья они молчали. Райх прекрасно водил машину и делал это с некоторым изяществом, путешествие с ним доставляло Николаю удовольствие, в дороге он мог быть спокоен, и предаваться своим мыслям, или же любоваться местными пейзажами, что сейчас и делал.

Чета Кремеров, выходцев из Германии, как всегда радушно встретила своих соотечественников, которые к тому же были успешными бизнесменами, имели хорошие связи и, что не маловажно, счета в престижных банках. В поместье «Исабель» уже собралось много гостей. Хозяева слыли в Аргентине людьми известными, и снискали популярность благодаря тому, что много занимались благотворительностью, смогли собрать вокруг себя богатых и влиятельных людей. Раз в два месяца в поместье они устраивали аукционы по сбору средств, которые потом направляли на нужные стране программы, поэтому к тому же имели связи в правительственных кругах.

Райх и Шереметьевский, которого тут знали как Коэна, были особо желанными. Кремеры дорожили отношениями с ними не только по причине их респектабельности, наличия серьезного состояния. Они были молоды, очень хороши собой, и что особенно привлекало в поместье гостей, холостыми. Немало влиятельных людей обращалось к Кремерам с просьбой посодействовать в знакомстве с ними. В округе на выданье имелись не менее состоятельные невесты, и уважающая себя семья стремилась подобрать для своей дочери выгодную партию. А это означало, что круг связей Кремеров ширился, а с ними и влияние в обществе.

- Рады, искренне рады, - повторяли супруги наперебой.

- А для вас, господин Коэн у меня приятная новость, - произнес хозяин усадьбы. – Сегодня вы рискуете потерять свой титул непревзойденного шахматиста. Позвольте представить, наш добрый знакомый из Берлина господин Генрих Вайс. Будучи с визитом в США, он оказал большую честь задержаться еще на какое-то время на американском континенте и посетить нас в Аргентине, в скромной усадьбе. Но хочу заметить, что равных на шахматной доске ему нет!

- Я думаю, все, что здесь сказано о моих способностях, слишком преувеличено. А сразиться с сильным соперником для меня будет большим счастьем, - улыбаясь и протягивая руку сначала Райху, а затем Шереметьевскому, произнес Вайс.

- Буду рад разыграть с вами партию, - также улыбаясь, произнес Шереметьевский.

- Вот здесь я не компаньон, дорогой Коэн, и отстаивать честь нашего бизнеса придется вам одному, - вмешался в разговор Райх. – Никогда не имел склонности к игре в шахматы, но с уважением отношусь к тем, кто в них преуспел.

- Господин Райх всегда отличался скромностью, он имеет столько достоинств, что сравниться с ним вряд ли кто-то сможет. И эти достоинства уже оценены, - интригующе произнес Шереметьевский. – Мне кажется, синьорина Розалина уже заждалась вас и начала грустить.

- От господина Коэна ничто не может ускользнуть. Но, мой дорогой друг, я вам тоже не советую увлекаться игрой до такой степени, чтобы забыть о том, что в вашем обществе заинтересованы тоже, - в тон Шереметьевскому проговорил Райх, бросая взгляд в сторону жгучей брюнетки, и откланялся молодым людям. Они разыграли партию. С первых ходов Вайса Николай насторожился. Стремительное нападение, неожиданная рокировка, защита и снова нападение. Это их с Ермолаем Алексеевичем партия. «Мне подают условный знак. И подает мне его Боровский, но таким странным образом», - мгновенно пронеслось в сознании Шереметьевского. Ему стоило не малых усилий, чтобы не выдать своих чувств, которые теперь переполняли его. «Наконец, наконец-таки со мной вышли на связь. И вышел сам Боровский!» Даже воспоминания о нем вызвали у Николая теплые чувства. «Боровский, старик Боровский! Как же я рад поданной мне весточке». Было ощущение, будто он теперь в родном Петербурге, и после чаепития с любимым Ермолаем Алексеевичем они разыграли очередную шахматную партию.

- Ваш ход, господин Коэн, королева в опасности! - тем временем проговорил Вайс.

- Вы правы, - произнес Шереметьевский, обдумывая следующий шаг, – я нахожусь в сложной ситуации! «Королева в опасности – это и есть сигнал Боровского, что мне самому угрожает опасность. Это еще и знак тревоги, знак быть очень внимательным».

- Господин Кремер был прав. Я признаю свое поражение и преклоняюсь перед вашим талантам. Исход игры вы решили быстро, я бы сказал, молниеносно, не оставив противнику шанс! Поздравляю!

Они обменивались любезностями, а Шереметьевский все продолжал анализировать ситуацию. «Я проиграл партию и это условный знак Боровскому, что информация принята! Где он теперь? Одно ясно, что не в России. Мои предположения о том, что усадьба Кремеров - база для контактов Райха подтверждаются. Это его добрые знакомые, соотечественники, давно осевшие в Аргентине, подразумевать под ними следует разведчиков-нелегалов, которые смогли успешно легализоваться в стране и хорошо интегрироваться в ее жизнь. И Боровский выходит со мной на связь именно по этому каналу. Что-то случилось такое, что Ермолай Алексеевич вынужден был вступить в контакт, или же пойти на сотрудничество с бывшими противниками. Предательство? Нет, это исключено! Надо ждать! Надо набраться терпения и ждать!».

Весь вечер эти мысли не давали ему покоя. Несмотря на приятное общество, море внимания и обожания со стороны хозяев, которые, судя по всему, сватали его очередной своей новой знакомой, к Николаю возвращалось тревожное чувство, сродни тому, которое он испытывал, находясь в подземелье. Оно всегда приходило тогда, когда наступала неизвестность.

Объявили аргентинское танго. Как всегда, непревзойденным его исполнителем оставался Райх. А в паре со страстной синьориной Розалиной он так преображался, что узнать в нем педантичного самолюбивого и несколько циничного Гюнтера было просто невозможно. Глаза, наполненные счастьем! Шереметьевский открывал для себя неизвестного Райха! Вдруг Николая словно ударило током. «Знал ли Райх, что со мной выйдут на связь? Кремеры – его подопечные. Наверное, все-таки знал!» - терзался сомнениями Николай. Но проходило какое-то время, и он отрицал такую возможность. «Скорее всего, Боровский нашел возможность выйти со мной на связь, воспользовавшись подходящей ситуацией».

Вопрос об осведомленности Райха о контакте с ним не давал покоя Шереметьевскому уже дома. Вместе с Гюнтером они жили в уютном особняке в пригороде Буэнос-Айреса, где имели свой бизнес – салон по продаже автомобилей, автомастерские, и еще несколько закусочных и ресторанов. Это было излюбленным местом отдыха аргентинцев, и предприятие приносило немалый доход, позволяло не привлекать внимание к их основной деятельности. Они продолжали свои научные исследования. Иметь лабораторию было рискованно, а вот теоретизировать, вести некоторые наблюдения и делать на этой основе заключения они могли беспрепятственно, а также испытывать некоторые свои методики на многочисленных посетителях.

Николай был бесконечно рад свободе, возможности работать. О прошлом вспоминать не хотелось, но он прекрасно понимал, что остается пленником, находится под пристальным наблюдением Райха, несмотря на то, что они очень сблизились, и иногда даже казалось, будто между ними установилось нечто вроде дружбы. Было понятно, что Гюнтер или выжидает удобный момент, или же ждет чьих-то указаний, чтобы начать действовать. К Райху стекалась информация отовсюду. Для Николая это было очевидным фактом. Гюнтер постоянно просил Шереметьевского проанализировать некоторые материалы, сделать заключение. Но, судя по всему, делился Райх не всей информацией. У Николая не возникало даже сомнений, что здесь, в Аргентине, существует какая-то база, где проводятся опыты, или просто идет работа группы ученых, деятельность которых координирует Райх.

Когда они прибыли на континент, все было продумано до мелочей, готово к нормальной жизни, работе. Значит – отступление, вывод из Европы ученых готовился заранее.

«Переданный из России пакет для анализа именно мне – тоже не случайность!» - сделал окончательный вывод Николай. Райх очень многое хотел сказать этим, и у него все получилось весьма успешно. Но знает ли Райх о моем контакте? Я нахожусь в полном неведении, в Аргентине мы никогда не имели разведывательной сети, и я ни с кем не могу связаться, отрезан от мира. И вдруг этот контакт. Знает ли о нем Райх?» - все никак не мог успокоиться Николай.

Неожиданно распахнулись двери, и как всегда своей стремительной походкой в кабинет вошел Райх.

- Господин Шереметьевский! Нам предстоит серьезный разговор.

- Вы, наконец, решились осчастливить синьорину Розалину? - пытаясь перевести разговор на непринужденный лад, с улыбкой произнес Николай.

- Мы отправляемся в Европу, и должны быть там непременно в марте следующего года, - уже более спокойным тоном проговорил Райх. И добавил мечтательно: «Нас ждет Париж!»

В душе Николая что-то дрогнуло. Казалось, что все это из области фантастики. Подземелье, стремительное бегство из Европы, американский континент, конспирация и жизнь на правах нелегальных разведчиков непонятно чьей разведки. И тут такое! Они снова возвращаются туда, откуда им следовало исчезнуть и, похоже, навсегда. «Париж, Феофан, князья Прохановы, Ариадна», - перебирал Николай в памяти дорогие сердцу имена. Ему что-то подсказывало, что они непременно находятся во Франции и обязательно в Париже. «Наверняка, там и Боровский с Потаповым!» - отметил он про себя. Заныло сердце, к нему возвращались не только воспоминания, но и запрятанные глубоко в душе чувства, которые все это время были с ним. «Что это?! Очередной спектакль Райха? Психологические опыты? Проверка устойчивости моей психики? Контакт со мной – разные каналы связи или совпадение интересов ранее враждующих групп? Или же звенья одной цепи?»

- Но до марта следующего года еще слишком много времени! Наш путь до Парижа будет пролегать через Антарктиду? Или по дну всех известных на планете океанов?! – произнес Николай с некоторой иронией в голосе.

- Прекратите! Вы опытный разведчик, а конспирация – прописные истины для представителя любой разведки мира, обозначить свое основное место нахождения было бы безрассудством, и вам это понятно не хуже, чем мне, - резко оборвал его Райх.

- Значит, встреча будет тайной, и мы отправляемся на нее не как успешные деловые люди с американского континента, - вслух произнес Николай.

- У нас мало времени, нам предстоит обработать много материала и представить свои заключения, а также подготовить обстоятельный доклад о перспективных направлениях по нашей с вами проблеме, - не обращая внимания на его слова, также резко проговорил Райх. – А по поводу маршрута, ваши знания Востока, нам, возможно, понадобятся.

 

«Фигуры расставлены по своим местам, игра начинается!» - мысленно раскладывала дальнейший ход событий Анна. Немного подумав, она поправила себя: «Не игра – битва!» Если раньше каждое новое дело вызывало у нее азарт, то теперь она испытывала чувство тревоги. «США были одинаково заинтересованы в уничтожении как России, так и Германии. С первой они расправились, а вот вторая…» - размышляла Анна. «Не без нашего участия пали империи – Российская, Германская, Австро-Венгерская, Османская, но препятствий на нашем пути становится не меньше». Анна прислушивалась к себе, она хотела понять причину постоянного раздражения в последнее время, осознавая, что, явно, все складывается не так, как они рассчитывали.

«По нашим братьям в России нанесен удар, и самое обидное, теми, кого мы сначала подкармливали, а потом привели к власти, начато уничтожение не только масонских организаций, но и физическое устранение их членов», - вынуждена была констатировать Анна.

Она еще раз перечитала выступление небезызвестного Троцкого на конгрессе Коминтерна, где он несколько раз упомянул о необходимости железной метлой выметать масонство, как мост, соединяющий в мировом сожительстве классовых врагов. Раздражение нарастало. «Видимо, это сущность любой политической проститутки – идти туда, где есть только личная выгода, оборачивая свои действия в красивые фразы о демократии, справедливости и объясняя их изменившимися обстоятельствами, предавать и продавать без зазрения совести», - который раз делала неутешительные для себя выводы Анна. Она приходила к ним в последнее время часто, наблюдая со стороны за бывшими подопечными, которые теперь с такой же ретивостью принялись изобличать империализм, который их выпестовал как революционеров и хорошо заплатил за работу по разрушению великой страны.

Нового в их действиях она ничего не открыла для себя, они ведь специально подбирали для реализации своих планов особый тип проституированного человека, не сумевшего в силу своей или ущербности, или ограниченности, или других каких-то обстоятельств реализоваться. «Это хорошо было на этапе разрушения. Но такой тип людей, наконец, дорвавшихся до власти, крайне опасен в ситуации, когда надо управлять страной. А управлять они не в состоянии по причине того, что просто не умеют этого делать. А еще потому, что обозлены, алчны и не успокоятся, пока не насытятся, - пыталась оценить перспективы сотрудничества с новой советской властью Анна.

Как же помогли нам исследования этого русского, его анализ психики такого типа людей, мотивации их действий. Это дало возможность правильно вычленить игроков и расставить их ходы. Но теперь они вышли из-под контроля и начали самостоятельные действия. С учетом психологических особенностей, интеллекта, нереализованных амбиций, вся эта большевистская компания становится неуправляемой и может принести много неприятностей!»- заключила Анна.

«Как же нам не хватает Шереметьевского!» - который раз в сердцах думала Анна. Немного поразмыслив, она добавила: «Конечно же, Шереметьевского не хватает мне!» Но она тут же заглушила свои чувства, грозившие затмить ее рассудок. Впереди важная встреча, подготовка к которой требует трезвого взгляда на вещи, хладнокровия. «Как важно все-таки правильно расставить фигуры на шахматной доске и делать ими верные шаги, - продолжала она свои размышления. Что-то мы все-таки упустили, если позволили кучке проходимцев начать борьбу с масонством. И исходит она из России, а призыв к ней прозвучал официально с трибуны Коминтерна, - раздражаясь еще больше, отмечала Анна. Русское направление выходит из-под контроля, нити обрываются, - анализировала ситуацию Анна. Возлагать надежды на Бокого, старейшего члена масонской ложи, бессмысленно. Мы потратили столько усилий, чтобы его назначили начальником Специального отдела ОГПУ, но все, что он может в этой ситуации – изъять, уничтожить документы и материалы масонских лож, помочь братьям законспирировать деятельность. Но самое страшное в этой ситуации – мы теряем беспрепятственный канал связи с Россией. Лучшего агента, чем Руткис нам не найти, но отправлять его туда мы больше не можем. Слишком рискованно! Да и стар он уже».

Далее Анна обращалась к европейским контактам. «Николаи из союзника превращается в противника. Результаты тесного сотрудничества двух разведок – немецкой и австрийской налицо. А шеф последней Макс Ронге чувствует себя и вовсе уж слишком уверенно. Мы сами виноваты, что допустили это в свое время. Они начали свою игру и без нашего участия.

В США, судя по всему, большие деньги особо не нуждаются ни в чьем покровительстве. Многие из тех, кто ими владеет – люди уже совершенно другой формации, среди них эмигранты, понаехавшие со всего света, евреи из России, Европы. Страна явно на пороге кризиса, и каждый стремится нажиться на нем. Капитал выходит из-под контроля». Волнение усиливалось. Анна понимала, что мир меняется стремительно, и чтобы быть в этом мире кем-то, влиять на события, или хотя бы сохранять свои позиции, нужно предложить что-то неординарное, принципиально новое.

«Мы все еще сильны, - продолжала свои рассуждения Анна. Например, не позволили распространить советской разведывательной службе свое влияние на Македонию, Болгарию, масонские ложи смогли противопоставить коммунистическому влиянию в целом на Балканах деятельность националистических и профашистских организаций. Но это все не то. Масонские организации уже не столь сильны и влиятельны, чтобы определять мировую политику. Нужна идея, вокруг которой можно было бы вновь всех объединить, вернуть былое могущество».

Анна в который раз обращалась к фактам, имеющейся в ее распоряжении информации и всякий раз приходила к выводу о том, что такой идеей может стать борьба против коммунизма. «Для этого мы должны реализовать свою основную цель - двигаться по пути создания мирового правительства, которое стояло бы над системами и народами. И именно Париж являет собой пример: три министра-масона в правительстве, потом их должно быть пять, наше большинство в палате. Президенты-масоны! Мы должны и будем владеть этим миром! В Париже, все должно определиться в Париже в марте!»

При одной только мысли о встрече в Париже, замирало сердце. Но Анна брала себя в руки. Оставалось предпринять совсем немного, чтобы окончательно расчистить путь к заветной цели. «Так много пройдено, пережито, столько предпринято ходов, неужели я не заслужила право быть просто счастливой?» - задавала себе вопрос Анна. Но ответить на него так и не могла. Она замечала в последнее время в себе какую-то неуверенность, растерянность, склонность к самокопанию. «А правильно ли я поступала на пути к своему счастью? Стоило ли оно таких усилий, волнений?» Потом Анна брала себя в руки. «Если имеешь цель – достижение оправдано любыми средствами. Все должна решить встреча в Париже!»

Пароль, приветствие, клятва быть верной Востоку. Анна вошла в храм и предстала перед братьями 31 и 32 степени – Главным Командир-Инспектор-Инквизитором и Великим Принцем Королевской Тайны. Обменявшись приветствием, они обратили свои взоры к Суверенному Великому Ревизору, главе Всемирного Масонского Верховного Совета. Анна начала излагать план.

 

Потапов волновался как никогда. Он откладывал в сторону документы, вникнуть в суть которых никак не удавалось, поднимался из-за стола, и начинал расхаживать по кабинету. Это помогало хоть как-то успокоиться. Вестей не было никаких, молчал и «лесник». «Вроде бы мы все сделали правильно, - анализировал ситуацию Потапов. Задействован Венский пункт Отдела международных связей Коминтерна, ведающий всей нелегальной работой на Балканах. Через него не раз переправляли наших людей в Австрию, Румынию, Венгрию, Грецию и дальше в Европу для работы под крышей «торговцев», представителей фирм, разных общественных организаций. Это проверенный канал. Провала быть не должно. Кроме того, нам удалось сформировать сеть нелегальных явок, которыми можно воспользоваться в случае возникновения непредвиденных обстоятельств».

Потапов в который раз набрал отдел шифрограмм, но и там молчали, никакой информации не поступало.

«Ермолай должен сделать свое дело. Для него «натуралист» - вопрос чести. Ради Шереметьевского он пойдет на любой контакт, окажет содействие в реализации любой просьбы, если будет чувствовать, что это сможет помочь Николаю Дмитриевичу. «Натуралист» объединит нас, сыграет свою роль в осуществлении другой, очень важной операции, я это чувствую, - рассуждал Потапов. В Европе военными объединениями белоэмигрантов восстановлена разведывательная сеть, сформировавшаяся еще в царское время. И в ней близкие мне люди, былые соратники – Монкевиц, Боровский. Нам так важно не просто воспользоваться этой сетью сейчас, а войти в нее, и использовать в дальнейшем в своих интересах». Потапов достал из ящика стола стопку недавно сделанных во Франции фотографий и стал перебирать их. Знакомые лица, дорогие сердцу соратники. Его всегда охватывало особое чувство, когда он вспоминал их совместную работу, профессионализм людей, у которых многому научился. «Замены им нет и быть не может. Почему судьба оказалась так не справедлива, развела нас по разные стороны», - в который раз с сожалением думал Потапов.

И теперь он прилагал неимоверные усилия, чтобы их встреча состоялась. «Боровский своей позиции не изменит, он был рядом со мной, многое видел и знает. Но Монкевиц!.. Если все сложится так, как запланировано, я буду убеждать, доказывать всю бессмысленность подготовки прямой интервенции против России. Он должен понять меня и помочь. Но связующим звеном остается Боровский. Как важно, чтобы он вышел на связь и дал согласие содействовать этой встрече».

Приоткрылась дверь.

- Разрешите? – тихо произнес начальник отдела шифрограмм, боясь помешать Потапову, который стоял у окна, погруженный в свои мысли. Развернувшись, он только бросил на него вопросительный взгляд.

Начальник отдела шифрограмм протянул ему листок, на котором было написано одно слово: «remember».

Потапов вздохнул с облегчением. Боровский вышел на связь.

 

Зазвонил колокол. Спешащие прихожане старались не опоздать на службу и поскорее зайти в небольшое строение, где усилиями священника из русских эмигрантов была организована церковь. Она была такой маленькой, что свечи, иконы, книги продавались у входа. Ермолай Алексеевич встал в образовавшуюся очередь. Когда же она подошла, спросил «Новый завет», издания 1910 года. Женщина, не взглянув на него, произнесла: «У нас, к сожалению, нет. Приходите на воскресную службу, нам обещали передать. И еще кое-что этого же года издания».

Боровского охватило волнение. Встреча с ним переносилась по непонятным причинам.

- Я могу предложить нужное издание, если вам будет угодно пройти со мной вот по этому адресу, - протягивая Ермолаю Алексеевичу карточку, произнес пожилой мужчина, который стоял позади него. – Здесь недалеко.

- Если это будет удобно и вас не обременит мой визит, - произнес Боровский в ответ.

- Что вы? Что вы? Это очень редкое издание с прекрасными комментариями. Буду искренне рад, если смогу помочь.

Окинув взглядом прилегающую к церкви территорию и не заметив ничего подозрительного, Боровский произнес: «Буду признателен», и последовал за незнакомцем.

Волнение нарастало, но он старался не показывать вида, и больше расспрашивать так неожиданно появившегося мужчину о Фонтебло. Боровский в последнее время стал замечать, что вокруг него происходит что-то странное, и даже обнаружил за собой слежку. Это его настораживало. И даже не потому, что в его спокойную размеренную жизнь вдруг ворвались все эти тревоги, связанные с конспирацией, бесконечными головоломками. Просто он больше не сомневался, что следили за ним все – и из ведомства Потапова, и те, кто сегодня реально угрожает Шереметьевскому, и из ведомства Николаи, откуда тоже стали проявлять к нему интерес, и представители созданной разведывательной белоэмигрантской организации.

Ему все это не нравилось, а на душе было неспокойно.

- Вот мы и пришли, - произнес пожилой мужчина, подталкивая Боровского вперед.

- Проходите, - вежливо предложили ему.

Молодой человек с военной выправкой проводил его в дом, который они покинули тут же через выход в сад, и, пройдя его, уперлись в едва заметную калитку, сплошь увитую плющом.

Оглянувшись и не заметив ничего подозрительного, молодой человек отворил ее, и, пропустив вперед Боровского, быстро затворил за собой. Пройдя по узкой тропинке, они вошли в небольшой домик, напоминающий флигель. Дверь распахнулась. Ермолай Алексеевич замер от неожиданности – перед ним стоял Монкевиц. Ни время, ни испытания не изменили его. Все та же подтянутость, одухотворенность во взгляде.

- Я могу предложить вам «Новый завет» издания 1910 года. И сделаю это с большим удовольствием, - улыбаясь своей доброй улыбкой, произнес Николай Августович. Они слились в объятьях.

Когда же эмоции улеглись, состоялся сложный для каждого из них разговор. Ермолай Алексеевич, пожалуй, впервые за прожитые в эмиграции годы, был предельно откровенным. Поэтому раскладывать традиционный пасьянс, будучи уверенным, что его понимают и поймут, было теперь для него удовольствием. Он так много возлагал надежд на эту встречу! Но когда почувствовал неприятие своих предложений, не мог скрыть разочарования. Его не понимали! Или не хотели понимать.

Боровский настаивал на том, что попытки их бывших соратников из большевистской России установить с ними контакт – не более чем спланированная акция советских спецслужб по внедрению в эмигрантскую среду своей агентуры. Сотрудничество, если это вообще можно так назвать, возможно только на основе одной темы – совместными усилиями они должны препятствовать неуправляемому применению не смертельного оружия сомнительными организациями, остановить исследования и опыты над психикой человека. Если же они приходят к выводу, что продолжение исследований необходимо, то это должно стать прерогативой военных и процесс обязан находиться под их контролем. И здесь реально взаимодействие разведок заинтересованных стран. В этой связи есть возможность сделать процесс управляемым и обезопасить миллионы людей от воздействия страшного оружия, решить судьбу талантливого ученого, потенциал которого велик. Боровский пытался доказать, что случится непоправимое, если исследованиями начнут управлять люди, далекие от науки, но жаждущие власти над миром.

Монкевиц не видел серьезной угрозы в ближайшее время от не смертельного оружия. Он считал это делом далекого будущего даже потому, что разработками занимается очень ограниченный круг людей. Но при этом был согласен сделать все, чтобы вывести из игры Шереметьевского. Потом Николай Августович переводил разговор на близкую ему тему. Он настаивал на возможности восстановления законной монархии в России, необходимости в этих целях установления тесных контактов с недовольными в стране большевистским режимом, бывшими военными. А во встрече с соратниками, оставшимися в России, опасности для белой эмиграции не видел. Монкевиц находился в числе тех, кто занимался созданием общевоинского союза, и был так увлечен идеей возврата к монархии, что переубеждать его Боровский не стал. Но, несмотря на все разногласия, они пришли к выводу о целесообразности встречи с «лесником» и расстались на оптимистической ноте, хотя каждый и остался при своем мнении.

Внутри все кипело. Ермолай Алексеевич не сомневался, что Потапов использует его для достижения какой-то своей цели. «Но я?! У меня безвыходная ситуация, если я хочу хоть чем-то помочь «натуралисту». Да и век свой я уже отжил, недолго мне тут осталось. Этот риск не влечет никаких последствий ни для кого, кроме меня», - рассуждал Боровский. «Но Монкевиц?! Его действия становятся странными. Потапову очень нужно найти авторитетные связи в белоэмигрантский среде, внедриться в восстановленную разведывательную сеть, сформированную нами еще в царские времена. Судя по предпринимаемым действиям, советские спецслужбы стремятся помешать созданию единой воинской организации белой эмиграции. Это же понятно. И Монкевиц – самая подходящая кандидатура для реализации этой задачи. Начальник Русской миссии в Париже и сподвижник генерала Деникина, ближайший помощник генерала Кутепова в создании «Русского общевоинского союза», член разведывательных белоэмигрантских организаций. О его связях с военно-морской разведкой, возглавляемой Абазой, известно доподлинно. Неужели Монкевиц не понимает, что за ним охотятся, чтобы использовать?» - в сердцах думал Боровский.

«В силу сложившихся обстоятельств я должен поступать вопреки своим принципам и здравому смыслу, и даже пренебречь неизменным правилом: ликвидация предателя – практическая необходимость. Если ты этого не сделал, все дальнейшие действия обречены на провал. И в какой-то момент ликвидируют тебя. Если советские спецслужбы начали вычленять в нашей среде людей, склонных к предательству, перевербовывать, значит, все наше дело под угрозой. И Монкевиц должен понимать это лучше других. Неужели опять предательство? Но я пойду до конца. Я должен вступить в контакт с людьми с той стороны. Но перед этим мне предстоит еще одна встреча и очень нелегкий разговор».

 

Ариадна несколько раз обошла театральную тумбу, обклеенную афишами. Она не могла поверить своим глазам. На нее смотрел Мелетий – знакомый и незнакомый, милый сердцу, и какой-то чужой. Все те же глубоко посаженные синие глаза, высокий лоб, темно-русые волосы. Только теперь они были уложены в модную прическу, и улыбка, которая явно должна была подчеркивать его респектабельность, казалась какой-то картинной, неестественной. Ариадна вдруг отметила про себя, что не помнит Мелетия улыбающимся, и теперь изучающее смотрела на его изображение. Она так долго задержалась возле афиши, что служители театра стали бросать в ее сторону подозрительные взгляды. А дворник даже приостановился. Ариадна спохватилась. Ее все – и Митрофан, и Тристан, и уже здесь, в Париже, Феофан, предупреждали, чтобы она как можно меньше привлекала к себе внимание. А она вновь допускает оплошность, которая слишком дорого стоила ей тогда, когда под видом кружевницы она прибыла во Францию. Ариадна тут же достала из элегантной сумочки записную книжку и с видом истинной театралки стала записывать время гастролей указанных на афише артистов, обходя со всех сторон тумбу. Последняя запись гласила: «Мелетий Волжский. Гастроль с 5 по 20 марта 1923 года».

Ариадна заспешила. У нее условленна встреча с Надеждой Плевицкой в русском ресторане «Большой Московский Эрмитаж» перед ее выступлением. Они с недавних пор подружились, и Ариадна была благодарна Феофану за это знакомство, за то, что их вновь представили. Надежда Плевицкая в свое время часто выступала в высшем свете, в Царскосельском дворце, где бывали и Прохановы. Она пела перед государем русские песни. Император всегда слушал их, низко склонив голову, и частенько плакал, так трогательно было ее исполнение. В знак благодарности Николай II подарил Плевицкой драгоценный перстень со своей руки, и она его боготворила, называя, как и прежде, «мой хозяин и батюшка». Но тогда тесного их знакомства не произошло. Теперь же они сблизились. Несмотря на все пересуды по поводу мужицкого происхождения, Плевицкая оказалась дамой хорошего вкуса. Она имела широкий круг общения и познакомила Ариадну со многими своими влиятельными приятелями и приятельницами, и что немаловажно, с модными в Париже портнихами, ювелиром, ввела в круг известных театралок, людей, увлеченных искусством, которых в отличие от русской эмиграции вовсе не интересовало ее происхождение, а необыкновенный голос. Свою роль сыграла и фамилия Прохановых. Князь был широко известен в театральных кругах, и его дочь в парижское общество была принята с почтением. Плевицкая снискала уважение еще и как много гастролирующая по Европе и даже Америке певица, к организации выступлений которой имел прямое отношение князь Проханов и известный на весь свет Церетели. Это помогло ей сделать в Париже имя, стать вполне состоятельной дамой. А русский ресторан остался для нее просто маленьким островком родины, где собирались выходцы из России, и можно было встретить добрых знакомых. Ариадне же сегодня был обещан сюрприз.

Она едва сдерживала волнение. Конечно же, Ариадна ждала от этого сюрприза известий о своих родных. Возможно, они смогут возвратиться в Париж раньше и, наконец, состоится долгожданная встреча. Все последнее время Ариадна пребывала в приподнятом настроении. Париж с его особой атмосферой, спешащие парижане, сменившие некогда чинную публику, заражали своим оптимизмом. Она жила теперь в родительском доме в одном из парижских предместий, имела прислугу, много занималась собой, взахлеб перечитывала литературные новинки и модные журналы, словно стараясь наверстать упущенное. Иногда ей даже казалось, что все пережитое было не с ней, а с совершенно другой, незнакомой Ариадной. Ей было приятно ловить на себе восхищенные взгляды поклонников, которые неизменно появлялись, где бы не приходилось бывать. Она расцвела, а в глазах появился даже интригующий блеск очень красивой загадочной дамы.

Ариадна терялась в догадках. «А может Плевицкая хочет сообщить мне что-то связанное с Мелетием? Они встречались в Америке во время ее гастролей, и даже условились непременно спеть вместе и обязательно в Париже». Она в который раз прислушивалась к себе. Воспоминания о Мелетии отзывались тревогой. «Каким он стал? Изменила ли его слава? Помнит ли он обо мне, наших чувствах, или же купается в море обожания поклонниц?» На этом месте она замирала и снова прислушивалась к себе. «Ревность, это ревность», - оценивала свое состояние Ариадна и гнала от себя неприятные чувства. В такие минуты она вспоминала о своем ремесле кружевницы и начинала вязать.

«Хорошо было бы, если бы маман поправилась, и родители смогли возвратиться в Париж на рождество, православное рождество. До марта еще так далеко», - думала Ариадна, буквально вбегая в русский ресторан. Она очень спешила оттого, что больше положенного задержалась у театральной афиши, а скоро выход Плевицкой. Раскрасневшаяся, бросив на ходу полушубок швейцару, стремительной походкой она зашла в зал и устремилась в его конец, откуда хорошо была видна сцена. Ариадна глазами искала нужный столик, и вдруг замерла от неожиданности. «Боже» Это какое-то наваждение! Этого не может быть!» Она бросилась в ту сторону и почти бежала, наталкиваясь на официантов, извиняясь, устремляясь вперед и, наконец, резко остановилась. Перед ней был Боровский, любимый Ермолай Алексеевич. Ариадна еще какое-то время стояла, не веря, что такое возможно. А потом опустилась на стул и тихонько заплакала. Это были слезы радости. Париж, любимый Париж возвращал ей дорогих и очень близких людей.

 

«Феофан – Рудкис, Рудкис – Феофан… Кто они? Что за люди?..» - рассуждала Ариадна, оставшись  одна. «А может, Феофан и Рудкис – одно и тоже лицо?». Одолевали сомнения, которые она тут же гнала от себя. «Скорее всего, Феофан сейчас в Америке, и предстоящие гастроли Мелетия объясняют его таинственное исчезновение. Нужно все подготовить для приезда в Париж, а возможно, заключить новый контракт. Но это и к лучшему! – рассуждала Ариадна.

В который раз она отмечала, что боится встречи с Феофаном. В душе же была искренне рада, что не будет видеть его, пусть даже и короткий период. Слишком уж тяжелым ударом было для нее то, что пришлось узнать о нем. Но интуиция подсказывала Ариадне - нынешняя роль, которая отведена Феофану советской разведкой в какой-то игре, всего лишь очередная и в очередном для него спектакле. Только теперь, по прошествии стольких лет, до нее стал доходить смысл оброненных когда-то Ермолаем Алексеевичем слов о Феофане у них в доме после очередного представления публике молодых исполнителей: «Артист! Великий артист!»

Они были сказаны с каким-то странным оттенком. «В них звучали некая ирония, или даже сарказм», - вспоминала Ариадна. Тогда все очень просили выступить Феофана, показать новичкам, мечтающим о большой сцене, каким должен быть истинный профессионал. «Как важно все-таки обращать внимание на детали, и именно они, оказывается, лучше всего врезаются в память», - заметила Ариадна. Перед ней зримо предстал Боровский. В тот момент, когда публика бисировала, он смотрел, скорее, вглядывался в Феофана своим внимательным, Начальник отдела шифрограмм протянул ему листок, на котором было написано одно слово: «remember».изучающим взглядом так, будто хотел ответить для себя на какой-то важный вопрос, или же подтвердить какие-то свои предположения.

Парижская суета, надежды на скорую встречу с родными, радужные мечты отвлекли Ариадну от мыслей о прошлом, притупили бдительность. Теперь же она корила себя за легкомыслие, повторяя наставления буквально всех, с кем ей приходилось общаться в России и уже здесь, в Париже: «Нужно быть очень внимательной к тем, кто тебя окружает, обращать внимание на то, что происходит вокруг, замечать любые изменения в поведении, настроении знакомых и даже близких людей».

Тот, прошлый период очень хотелось навсегда вычеркнуть из своей памяти и жить надеждой, что, наконец, все налаживается. Но больше всего Ариадна рассчитывала на то, что ее все-таки оставят в покое. «А теперь эта встреча?!» Она была так взволнована, что не находила себе места. «Ермолаю Алексеевичу я могу доверять, да, я могу доверять ему без тени сомнения. И то, что он рассказал, еще раз подчеркивает его исключительную порядочность! Но доверился Ермолай Алексеевич именно мне, значит, очень на меня рассчитывает», - думала Ариадна, не зная, куда себя деть от нахлынувших чувств.

Она поднималась, расхаживала по комнате, потом доставала корзинку с нитками и пыталась вязать новый узор, но у нее ничего не получалось, от волнения не слушались пальцы. Ариадна откладывала в сторону рукоделие, и бессмысленно начинала смотреть в одну точку. Вдруг она осознавала всю опасность того, что им предстояло предпринять, и начинала плакать. «Как же я устала, - причитала она. Как же я устала от всего, что происходит вокруг меня, моей семьи, моей России! И как же мне хочется отвести беду. Но смогу ли я это сделать? Как хорошо, что есть рядом Ермолай Алексеевич, но как страшно, что я даже не могу навестить любимую Симочку». Мысли путались, воспоминания теснили друг друга, душили рыдания.

Послышался резкий звук – рядом с домом затормозил автомобиль. Спохватившись, Ариадна выглянула в окно. По лестнице уже поднималась Плевицкая, которую у входа встречала прислуга. «Какой ужас! Я совсем забыла, что нам назначено! Месье Люпон – известный ювелир и любит пунктуальность. Опоздание может оскорбить его. Тем более, что Плевицкая хочет показать ему мою камею, – отменную работу русских мастеров!»

Водитель прекрасно управлял автомобилем и лихо преодолевал все препятствия на пути. Только благодаря его умению, за минуту до назначенного времени, обе дамы входили в небольшой, но привлекательного вида, особняк по улице Раффе. Обходительная прислуга тут же пригласила к кофе, а распорядитель вынес лотки с образцами ювелирных изделий, выполненных в мастерской Люпона. После традиционного приветствия, обмена любезностями и выслушанных месье ювелиром восторгов и комплиментов в свой адрес, он принялся рассматривать камею.

- Удивительная работа, тончайшая! А техника обработки камня! Никто еще не достиг мастерства русской школы! А сердолик! Какой прекрасный материал подобран именно для камеи! И молодая особа необыкновенной красоты, изображенная на ней, уж слишком подобна вам, - произнес месье Люпон, обращаясь к Ариадне и глядя на нее поверх очков. – Покорен, нет, сражен вашей красотой. И оригинал, хочу заметить, гораздо лучше образа, запечатленного в камне. Ариадна была искренне тронута словами месье Люпона и чтобы ситуация выглядела корректной, не умоляющей явные достоинства известного в Париже ювелира, она сделала заказ - тоненькое колечко, усыпанное семью маленькими изумрудами.

- У мадам отменный вкус, - произнес месье Люпон на прощанье. – Это тончайшая, поистине ювелирная работа. Плевицкая, по обыкновению шумная, говорливая, на сей раз оставалась сдержанной в эмоциях.

- Дорогая Ариадна, нам предстоит нелегкий разговор, - произнесла она, когда они, по обыкновению, заехали в русский ресторан и заняли свое привычное место, откуда хорошо была видна сцена. До ее выступления оставалось еще немного времени.

 

- Сомнений нет и быть не может, это – русская школа резьбы по камню, - проговорил месье Люпон.

- Ты не ошибся? Для меня очень важна информация об этой камее, - в который раз переспрашивала Анна, глядя с недоверием на ювелира.

- Ошибки быть не может. Я в своих руках держал прекрасную камею из сердолика, - как бы оправдываясь, и одновременно возбуждаясь, парировал месье Люпон.

Его самолюбие и профессиональная честь были задеты. Он даже встал, всем своим видом давая понять, что возмущен, и разговаривать больше не намерен.

- Сядь! – грубо одернула его Анна. – Свой характер будешь демонстрировать в постыдных утехах с такими же, как сам, геями! А мне отвечай, когда спрашиваю, не то ославлю на весь Париж! И тогда твои богатенькие клиенты и клиентки разбегутся от тебя, куда подальше от позора и пересудов!

- Ну, зачем же так, мадам Гёльштен! – мы же всегда находили с вами и вашими братьями общий язык! – проговорил он сквозь зубы, присаживаясь рядом.

- Язык попридежи! Не то братья тебе помогут это сделать! – оборвала его Анна. – А хозяйка что? Какая она из себя?

- Хороша! Очень хороша! Даже лучше, чем княжна Салидат, изображенная в камне! Красота утонченная! Само совершенство! – закатывая глаза, произносил ювелир.

- Ну, надо же! И твою голубую душу еще может растревожить женская красота?! – с пренебрежением бросила Анна. А потом о чем-то задумавшись, она как-то странно произнесла «Говоришь, все так же хороша?..»

- Истинная красота никого не может оставить равнодушным! А русская красота, славянская – особенная! – мечтательно произнес месье Люпон.

Но, глянув на выражение лица мадам, он пожалел о том, что не сдержал свои эмоции. Ему казалось, что она сейчас набросится на него и изорвет в клочья!

- Смотри, если ошибся! Расправа будет жестокой! Жить останешься, а вот мозги превратим в жидкость, чтобы в следующий раз лучше думал, что говоришь, – пренебрежительно бросила на ходу ему Анна, покидая мастерскую.

 

Перед Потаповым лежало два донесения от «лесника». В одном он сообщал, что «фермерша», такой псевдоним был присвоен Плевицкой, дала согласие на сотрудничество. Тут же он представил анализ ее связей, знакомств, широкий круг общения и сделал вывод о том, что она может работать самостоятельно и ее возможности следует использовать с большей пользой для дела. «Фермер», или же генерал Скоблин, супруг Плевицкой, к сотрудничеству пока не готов. В связи с этим работа с ним будет продолжена через влияние на него «фермерши».

Во втором говорилось о тайной встречи Боровского с Монкевицем.

И то, и другое сообщение были крайне важными. Они постепенно подбирались к верхушке белой эмиграции, хотя процесс и шел медленнее, чем того хотелось. Их интересовали ключевые фигуры русской военной эмиграции - генералов Скоблина, Монкевица, Кутепова, Миллера, Батюшина, некоторых других. Но Потапов реально осознавал, что все они очень профессиональные люди, подступиться к которым не так-то и просто. И то, что Боровский вступил в игру, рассматривалось как маленькая, но победа. Потапова же мучил один вопрос: «Ермолай работает на встречу с Монкевицем только ради того, чтобы объединить наши с ним усилия по спасению Шереметьевского, или же за его действиями кроется еще что-то, возможно, их общая с Монкевицем игра?»

Потапов разволновался не на шутку. «Ермолай всегда, делая один шаг, подразумевал при этом много ходов и успешно их осуществлял. А тем более, объединяются два таких опытных человека», - размышлял он. «Но если мы хотим добиться результата, нужно ради главного отодвинуть на второй план не столь важные в настоящий момент вещи. Располагая сведениями и на их основе предполагая, что собирается предпринять противник, мы можем в данной ситуации позволить себе именно такую тактику. Противник?» - тут же спохватился Потапов. «Думал ли я когда-нибудь, что Ермолая, а тем более, Монкевица назову противниками?» На душе было паршиво. Подавив в себе тягостные чувства, Потапов вызвал Артузова. Операция по перевербовке царской агентуры и внедрению ее в ряды белоэмигрантов, а также вербовке лиц, близких к руководству военных объединений русской эмиграции, вступала в свою завершающую стадию. После анализа сообщений источников из европейских стран и проработки донесений «лесника», резидента во Франции, они разложили ситуацию на многие составляющие.

Артузов, который очень любил перекладывать на язык схем этапы операции, теперь выделил их кружочками. Стрелками обозначил ходы – главные и вспомогательные. Вместе с Потаповым они еще не один раз прошлись по каждому направлению, предусмотрели пути отступления в случае непредвиденных обстоятельств, запасные варианты. Когда все стало сходиться, подвели черту. Становилось очевидным, что за кордоном начато формирование террористических групп с целью последующей их заброски в СССР. Париж, София, Белград, Бухарест должны стать основными центрами подготовки. Помощь в их создании уже стали оказывать 2-й отдел Генштаба французской армии, польская дефензива, румынская сигуранца, финская контрразведка.

На советско-финской границе контрразведкой неоднократно в последнее время пресекались попытки переброски на советскую территорию оружия, взрывчатки, специального снаряжения. Все это доставлялось и морским путем. Факты свидетельствовали, что идет активная подготовка к организации террористических актов на территории Советского Союза. А «Русской общевоинский союз» следует рассматривать как единый руководящий центр по осуществлению вооруженного выступления против СССР.

Потапов вызвал начальника отдела шифрограмм и стал надиктовывать поручения для закордонной агентуры. Основная роль отводилась в общей системе подготовки и осуществления этой части операции «леснику». От ее успеха зависело, смогут ли они выйти на заключительный этап – ликвидацию воинских формирований белоэмигрантов. «Чтобы перевербовка прошла успешно, я должен дать гарантии Ермолаю, - рассуждал Потапов. Но для этого мне необходимо как минимум сдать Рудкиса и всю его компанию, каналы связи во Франции, в Париже. Опасное, однако, это предприятие». Потапова мучили сомнения. «Разворошить этот улей – подписать себе приговор. Мстят там жестоко. Но мы начали кампанию против масонов, их организациям нанесен серьезный урон, в Россию, наверняка, никто теперь не сунется. А чтобы не сунулся никто и никогда, зависит только от нас, и от меня, в том числе. Значит, на определенный период я вне зоны досягаемости и, следовательно, вне опасности. Моя игра с ними закончена, мы выполнили друг перед другом взятые обязательства. Кто и как смог воспользоваться предоставленными возможностями, - дело каждого. Я занял свою нишу в этой стране. Если у них что-то не получилось здесь, и Россия выходит из-под влияния - это их проблемы».

Потапов еще долго взвешивал все «за» и «против» и, наконец, достав из сейфа «Новый завет» 1910 года издания, открыл комментарии к нему. Отыскав нужные страницы, он стал составлять шифрограмму для Ермолая.

 

Боровский любил весь ход предстоящей операции переложить на язык схем. «Ошибки быть не должно», - рассуждал он, обводя кружочками ключевые звенья и обозначая стрелками предполагаемые ходы. Теперь он был особенно сосредоточен. Любовь к своему ремеслу брала свое. Давненько Боровский не раскладывал полноценный пасьянс. Да и операции такого масштаба что-то припомнить не мог.

«Шереметьевский», - проговорил Боровский, обводя его фамилию кружочком. «Больше всего ему угрожают представители масонских организаций, которые стремятся установить контроль над секретными исследованиями, владеть основным правом их применения.

Опасность для него исходит от Николаи и куратора исследований – хитрого «лиса» - Райха. Они в настоящий момент удерживают «натуралиста» и намерены пользоваться его услугами еще очень долго, отпускать от себя не собираются. И сражаться будут с каждым, кто на него посягнет.

Шереметьевскому угрожает Потапов. Он наверняка надеется на перевербовку. Торг здесь не уместен. Ему нужен сам Николай Дмитриевич, его разработки, и присутствие в России, или, скорее, работа на Россию. Но для этого Потапову необходимо вывести Шереметьевского из-под влияния Николаи, Райха, масонов. Значит, именно в этом звене появляется реальный шанс для наших совместных действий».

Затем Боровский стал вычленять ключевые фигуры каждого звена, анализируя степень их авторитетности в своем окружении, возможность повлиять на исход операции. Плевицкая – Скоблин, Кутепов – Миллер – Монкевиц, «лесник» - Феофан, Феофан – масоны. Череда имен, знакомых и незнакомых, цепь событий, свершившихся и возможных. Боровский еще долго размышлял над разложенным пасьянсом. Ведь еще были князь Проханов, «кукловод», который судя по его действиям, дал согласие работать на Советы, приезд в Париж Мелетия Волжского, и, конечно же, Ариадна. «Ариадна…», - тянул Ермолай Алексеевич. Еще раз все взвесив, и оценив ситуацию, ее имя он подчеркнул жирной линией. Боровский откинулся на подушки в любимом кресле. Он явно был доволен собой. Все в его пасьянсе сходилось, картина становилась более-менее понятной. Оставалось только одно – ждать, ждать скорого приезда Шереметьевского в Париж. Как следует из информации, переданной Потаповым с последней шифрограммой, вместе с Райхом он прибыает во Францию в марте для участия в каком-то важном собрании, которое организуют уже хорошо знакомые персонажи в большой игре, - представители влиятельных масонских организаций. Значит, они попадают, в первую очередь, под их покровительство. И эти персонажи в мою бытность имели тесные контакты с Вальтером Николаи. Но вот откуда они прибудут, никто не знает. Утечки информации не допустила ни одна разведка. «Не допустила по той простой причине, что никому не известно его место нахождения. Следовательно, это – не Европа, и не Азия. Этим местом может быть только американский континент. Но он большой. И двигаться они в сторону Парижа будут через третьи страны. Это очевидно, все разведки мира живут по одним правилам и в этом их беда. Слишком все понятно, предсказуемо и по этим причинам становится даже не интересно», - подытожил свои рассуждения Боровский. Он явно входил в азарт.

 

Вопреки всем ожиданиям Николая о тайной переброске на европейский континент, они направлялись на встречу вполне легально, но, как и предполагалось, через третью страну. Под видом успешных деловых людей из США они прибыли в Японию, имея желание открыть свое предприятие и расширить бизнес. Господин Матахачи, так теперь звали Николая, возвращался на родину своих предков после долгих лет отсутствия, и что немаловажно, с вполне приличным капиталом. Его компаньоном был не менее успешный молодой человек с непривычной для здешних мест внешностью не то европейца, не то американца. Для начала они поселились в портовом городе Кобе, приобрели небольшой двухэтажный дом, на первом этаже которого открыли представительство экспортно-импортной фирмы, магазин и небольшой ресторанчик.

Дела сразу пошли хорошо. Обаяние господина Матахачи. сыграло свою роль. Он был приветлив и обходителен, внимателен ко всем, кто посещал их заведение, а еще очень хорош собой и прекрасно знал местные традиции, что вызывало к нему особое уважение. Поэтому круг общения их с Райхом быстро расширялся. Среди новых знакомых были не только известные и уважаемые в городе люди, но и простые портовые рабочие, иностранцы, которых оборачивалось тут немало, особенно американцев.

- Вам не кажется, дорогой господин Матахачи, что в нашем лице бизнес потерял весьма предприимчивых людей, - частенько в последнее время задавал Шереметьевскому вопрос Райх. – Иногда мне кажется, что это и есть наше истинное призвание. И именно в этой стране я осознал себя истинно деловым человеком. -. Не хотите ли вы сказать, что край цветущих хризантем так покорил вас, что все мечты посетить Париж и ваши грезы заключить в свои объятия хорошенькую парижанку, остались в прошлом? Вы стареете, Гюнтер! Захотелось покоя? Но это так не похоже на вас! - с легким укором произнес Шереметьевский.

- А вы опасный собеседник, Шереметьевский! Во всем видите сразу некую подоплеку! Или это ваше подсознание теперь говорит за вас? Нет, дорогой Николай Дмитриевич, так, кажется, в России принято обращаться к собеседнику, наши цели ясны и мы движемся к ним, не меняя курса и ориентиров, - с некоторой грустью в голосе произнес Райх.

- Я не думаю, что предпринимательская деятельность нам вредит. Мы набираемся опыта, обрастаем связями и, что немаловажно, имеем уже приличный капитал, - ответил Шереметьевский, который всем своим видом подчеркивал, что упоминание о России не заметил вовсе. - Мне кажется, у нас вполне достаточно средств, чтобы пуститься сегодня во все тяжкие и развеять ваше странное для меня настроение. Гюнтер! У нас же впереди Париж!

- Да, вы правы, впереди Париж! – ответил Райх. Он явно был смущен тем, что позволил быть несколько сентиментальным перед Шереметьевским. А потом, посмотрев на него холодным взглядом, произнес: «Вы не только опасный собеседник, но и опасный человек. Я же понимаю, что вы ищите любую возможность покинуть нас, исчезнуть, раствориться. Но у вас безвыходная ситуация, вы обречены быть с нами. России, той России, в которой вы когда-то жили, больше нет, связи утрачены, а бывшие ваши хозяева разбрелись по свету. Если вы и предпримите попытку перебраться в Россию через Сахалин, Камчатку, например, вас тут же арестуют и вздернут на первом попавшемся суку как бывшего офицера царской армии.

Мы хоть и вдалеке, но прекрасно знаем, что теперь происходит там, в вашей бывшей стране. И поверьте, мне иногда даже страшно осознавать, сколь жестокими бывают русские люди. Расстрелы, одни сплошные расстрелы всех подряд. И вас не минует эта участь, попади вы туда, и сделает, это, кстати, ваш бывший начальник собственноручно. Господин Потапов, так, кажется, величали царского генерала, который покровительствовал вам, и который теперь с таким же рвением служит большевикам. Россия уничтожает себя сама без всякой посторонней помощи. Вам туда не надо, дорогой Шереметьевский, поберегитесь, вас давно уже предали, а вы все питаете какие-то надежды. Давайте будем служить науке. И вообще, впереди у нас Париж. Мне кажется, вас там ждет сюрприз».

- Если вам не хочется пуститься во все тяжкие, не желаете ли наведаться к местным гейшам. Они приведут ваши мысли в порядок, я в этом не сомневаюсь, - произнес Николай, будто все сказанное Райхом относилось не к нему.

Он пытался поддерживать разговор на фривольной волне. В душе же все кипело. «Потапов и большевики? Бред какой-то! Райх, как всегда, блефует, испытывая мои нервы! А если все сказанное им, правда? Тогда становится понятным, кто причастен к передаче секретных материалов из России, становится понятным и то, откуда происходила и продолжает происходить утечка информации, а главное, от кого. И этим загадочным «кто-то» является Потапов? »

- Гейши – это хорошо, но нам надо работать, - жестко произнес Райх.

- Следует обработать собранную информацию. Япония вооружается, стремительно вооружается, идет милитаризация экономики. Это факт. Мы должны все свои наблюдения включить в предстоящий доклад. Только наши исследования могут стать серьезным сдерживающим фактором. К сожалению, мир готовится к новой войне, и нам в этом мире отведена, не сомневаюсь, особая роль.

- И все же не в правилах этого народа отказывать в гостеприимстве. Тем более, что вы Акэми очень приглянулись, - с некоторым укором произнес Николай.

- Скажите, что вам очень хочется увидеть милую Оцу. Я понимаю ваше влечение, - вяло произнес Райх. – Когда мысли мужчины заняты женщиной, это плохой помощник в делах. Значит, нужно идти к этим размалеванным и занудным гейшам. Ради дела и вас, дорогой Шереметьевский, я готов на любые жертвы, - отставляя стакан с виски в сторону, произнес Райх. Он явно был не в духе. Все эти чайные церемонии, долгие беседы с гейшей были не для него. Он часто задавал себе вопрос: «Что интересного нашел Шереметьевский в восточной культуре? Все так нудно, церемониально! И эти эмоции! А какой сложный язык!»

Полумрак успокаивал. Как всегда в назначенное время появилась Оцу. Несмотря на то, что они уединились, Николай чувствовал незримое присутствие Райха, который был излишне напряжен для такого заведения.

«Хитрый лис что-то чувствует, как никогда стал подозрительным», - отметил про себя Николай. «У него перепады в настроении, он нервничает, значит предстоит что-то серьезное, а Райх не уверен то ли в себе, то ли в предстоящим деле. Но Райх прав в одном – напряжение в мире нарастает. И если наши исследования его еще больше усилят, может случиться непоправимое. Значит, все-таки что-то затевается», - думал Николай, вслушиваясь в мелодичный голос Оцу. Николай смотрел на нее влюбленными глазами. Сегодня они говорили о близости родственных душ, о том, как все взаимосвязано в этом мире, и о том, что любящие люди все равно соединяться, несмотря на все испытания.

- Вы так добры, так нежны, из ваших уст льется как струящийся ручей истинная мудрость, - мягким вкрадчивым голосом произносил Николай. – Не могли бы вы помочь мне найти в этом мире дорогие моему сердцу души. По некоторым причинам я утратил с ними связь и хотел бы послать им весточку. Я не знаю, как воспримут мое решение окружающие меня люди, поэтому хотел бы сделать все тайно, - выбрав удобный момент, произнес Шереметьевский, протягивая ей красивую открытку, внутри которой тонкий пергамент отделял рисунок от изысканной надписи с наилучшими пожеланиями.

В ответ мило улыбнулись в знак согласия.

- Не могли бы вы вложить открытку в свой конверт и отправить со своего адреса, - произнес таким же вкрадчивым голосом Николай.

В ответ вновь мило улыбнулись.

Занавеска резко одернулась, на пороге появился Райх. Ничего не говоря, он изучающим взглядом окидывал уютное помещение, милую Оцу и Шереметьевского, который явно пребывал в благодушном настроении.

- Желаете воспользоваться услугами Оцу, - произнес Николай. _ Рекомендую. Более ангельского создания вы не встретите.

- Нам пора, - резко произнес Райх.

Всю дорогу до дома они молчали. Николай не предпринимал даже попытки начать разговор. Это могло вызвать подозрение, будто он стремится узнать у него цель такого неожиданного вторжения в их с Оцу мир. Шереметьевский делал вид, что настроение Райха его не интересует. Несколько дней Райх вел себя так, словно не замечал Николая. Вдруг неожиданно распахнулись двери, и с победным видом в кабинет зашел Гюнтер, картинно положив перед Шереметьевским местную газету. Николай пробежал глазами сообщение. Там говорилось, что в драке между местными бандитами убита некая особа, шпионившая под видом гейши за известными в городе людьми и собиравшая о них сведения с целью дальнейшего ограбления. В подтверждение этому при ней была найдена открытка с тайнописью, расшифровать которую пока не удалось, но, предположительно, она использовалась для передачи такой информации своим хозяевам. Местные власти предпринимают все меры, чтобы уничтожить бандитов и навести порядок в городе».

- А вы рекомендовали мне ее как ангельское создание! – произнес Райх. Под угрозой был, оказывается, наш бизнес! Но, право, не расстраивайтесь. Через неделю в качестве туристов мы отправляемся в путешествие по Европе. Нас ждет Венеция, Рим и, конечно же, Париж. Об этом мы можем оповестить всех наших здешних знакомых. Японцы ведь фанаты путешествий и, надеюсь, по-хорошему будут завидовать нам.

- Я, как и вы буду искренне рад вновь оказаться в Европе, - произнес Николай. А Оцу жаль. Кто бы мог подумать, что такое милое существо может состоять в какой-то банде. Но что поделаешь, портовый город в любой стране связан с криминалом. Впредь нужно быть осторожнее, - с сожалением проговорил он.

Внутри все похолодело. Шереметьевскому очень жаль было Оцу. Он винил себя в смерти ставшего близким ему человека, утонченного, с доброй душой и наивностью, с которой она смотрела на мир. Но самым страшным было то, что он в который раз убеждался - за каждым его шагом следят и ему действительно грозит опасность, о которой предупредил его Боровский по таким странным каналам. Опасность, оказывается, грозит ему везде, даже здесь, на краю земли, и исходит она по-прежнему от Райха. «Кто-то приказал ему хорошо меня караулить. И судя по всему, не только бывший, а может, настоящий шеф Николаи. Во всем этом пока много неясного, мне остается ждать, ждать и только ждать», - заключил Николай. «Все должно произойти в Париже. Другого шанса у меня не будет. Но как скоро мы будем в Париже?

Если Райх открыто обозначил маршрут, значит, забросил удочку, и будет выжидать, кто проявит себя на этом пути. Бедный Гюнтер! Более глупого шага придумать просто нельзя. Или он видит во мне идиота, или предстоящие дела затмили его разум? Но это же прописные истины в работе любой разведки. Беда в том, что все в шпионском мире живут по одним правилам и раскладывать ходы становится даже не интересно. Конечно же, маршрут будет другим».

 

- Наш путь должен, кажется, лежать на юг Европы, а мы, судя по всему, направляемся на север, и, думается мне, в Боварию. Шутник, однако, вы Райх, - произнес с легким укором в голосе Николай.

Райх молчал. По выражению лица было понятно, что он доволен. Ему в очередной раз удалось сбить с толка тонкого психолога Шереметьевского.

 

На улицу Иветт в Париже Боровский пробирался окольными путями, соблюдая все правила конспирации. Он неожиданно останавливался, чтобы закурить и осмотреться, нет ли за ним слежки, заходил в кофейню и устраивался с чашечкой ароматного кофе у окна, чтобы прочитать последние городские новости, наблюдая при этом за тем, что происходит вокруг, возвращался обратно по той же улице и переходил на параллельную. Минуя сквозной двор, он, наконец, оказался недалеко от нужного ему дома. Ермолай Алексеевич все рассчитал правильно. Быстро темнело, и он мог на время затаиться среди вечнозеленых туй небольшого садика, которыми изобиловала каждая улица Парижа, и оставаться незамеченным. Из дома напротив поодиночке, вдвоем, или группами после некоторого интервала, стали выходить люди. Боровский покинул свое укрытие и подошел к трамвайной остановке.

- Леонтий Дмитриевич, не хотите ли остаток вечера провести где-нибудь в малоприметном кафе, - тихо произнес Ермолай Алексеевич, подходя к рядом стоящему мужчине. Тот даже не пошелохнулся, делая вид, что все сказанное относится не к нему. Затем, окинув взглядом стоящих на остановке людей, и подняв воротник пальто, он быстро зашагал прочь. Выдержав временной интервал, за ним последовал Боровский. Через какое-то время он заходил в кафе, каких в Париже много, и которые занимали обычно первые этажи больших и не очень больших зданий. Парижане по традиции проводили воскресный вечер за чашечкой кофе, выкуривая ароматную сигару и ведя неспешную беседу, поэтому даже в таких кафе, удаленных от центра города, народу всегда было много.

- У вас свободно? Вы позволите? - располагаясь за одним столиком с мужчиной с трамвайной остановки, произнес Боровский.

- Но разве я могу вам отказать, - любезно улыбаясь, проговорил Леонтий Дмитриевич. – Право, я все еще не могу поверить своим глазам. Я слышал, что вы где-то во Франции, рядом со Скоблиным, но на встречу не надеялся и не рассчитывал. Только вот как вы смогли найти меня?

- Если старик Боровский и не у дел, не стоит все-таки забывать, в каком ведомстве я состоял, - дружелюбным тоном, не лишенным ворчания, свойственного его возрасту, проговорил Ермолай Алексеевич.

- Ах, да, извините, это там, где все обо всем и обо всех знают, - в тон ему произнес Леонтий Дмитриевич. - Но все равно искренне рад нашей встречи. Чем могу служить?

- Я также рад нашему контакту и вы наверняка понимаете, что он вовсе не случайный, - уже серьезным тоном заговорил Боровский. – О многом хочется расспросить, о многом хочется рассказать, но, к сожалению, у нас очень мало времени.

- Слушаю вас, - проговорил Леонтий Дмитриевич. Он теперь был сосредоточен. - Так просто такие люди как вы на связь не выходят.

- Не подумайте, милейший Леонтий Дмитриевич, что я пришел вас шантажировать, или принуждать к каким-то действиям. Мне действительно нужна ваша помощь, ибо речь идет о проблеме, от решения которой зависят судьбы очень многих людей, - быстро заговорил Боровский. - В свое время мы закрыли глаза на то, что в период работы советником русского посольства в Париже, вы тайно, еще с 1914 года приступили к созданию «Общества» для будущей русской парижской ложи, предвидя скорый конец войны с предполагаемым, теперь уже известным исходом. Мы тоже владели ситуацией, правда, нас не всегда, к сожалению, слушали.

Но вы оказались умны, стали налаживать связи со своими дипломатическими коллегами из русских посольств и братьями своей Великой Ложи в Европе. Вы находили старых друзей, завязывали отношения с новыми. Нам известна была ваша переписка с братьями-масонами и то, что вы методично собираете их имена и адреса, и, в первую очередь, дипломатов. Поэтому вычислить и ваше место нахождения не составило труда. Вы оказались отменным аналитиком и организатором и вот теперь, в Париже, возобновлена деятельность «Астреи», одной из самых обширных и престижных дореволюционных российских лож Послушания Великой Ложи.

- Вашей осведомленности остается только позавидовать, - не без удивления произнес Кандауров. – Да, мы восстановили свою деятельность при полной и весомой поддержке Великих и Премудрых Мастеров, и, конечно же, французов. Что поделаешь, если русские масоны, съезжающиеся в Париж со всех концом разоренной и измученной Европы, чувствуют у нас почву под ногами более прочную, чем жалкое существование под Диникиным, Врангелем и иже с ними. Благодаря господину послу Маклакову, прибывшему в Париж по иронии судьбы 25 октября 1917 года, русское посольство для них теперь стало и отдушиной и центром, вокруг которого они вновь стали объединяться. Только не покидает опасение, что Франция вот-вот признает Советскую Россию и тогда могут возникнуть проблемы, но они уже не будут такими болезненными, потому что мы, как замечено, вновь смогли объединиться.

- В вашем голосе пессимизм! А как же братья в России? - проговорил Боровский.

- Вы не хуже меня должны знать, что на масонов начато гонение, их ликвидируют, братья уходят в подполье. А первым советским послом во Франции будет Красин. Нам это известно доподлинно, - парировал Кандауров. – Но у вас было какое-то важное дело.

- Мне надо воспользоваться вашими каналами связи. Я располагаю сведениями, что вы лично установили прямые контакты не только с русскими братьями за границей, а они присутствуют в Берлине, Копенгагене, Льеже, Белграде, Брюсселе, Амстердаме и многих других городах Европы и Америки, но и с ложами Англии, Дании, Швеции, Италии, других государств. Меня интересует Данциг, - произнес Боровский.

- Логово шпионов всех разведок мира, набежавших туда со всего света? – вскинув от удивления брови, проговорил Кандауров. – Вы втягиваете меня в свои непрекращающиеся шпионские игры? И даже здесь, в Париже, они не дают вам покоя!

- По вашим каналам след ует узнать, не ожидается ли приезд в Данциг в ближайшее время с американского континента, а возможно из какой-нибудь азиатской страны, Индии, не исключено, Японии, группы или нескольких ученых. Хорошо было бы узнать, не планируется ли в этот период каких-то тайных переговоров. Я располагаю очень предварительной информацией, что они все-таки должны состояться и пройти в обстановке особой секретности с участием представителей Всемирного Масонского Верховного Совета. Скорее всего, в них планируется и участие Вальтера Николаи, - продолжал Боровский.

– И вот еще, не затруднит ли вас передать по своим каналам в Копенгаген эту открытку – приглашение на шахматный турнир, - произнес он, раскрывая ее перед Кандауровым и в углу приписывая две латинские буквы LT.

- Наши братья масоны, бывшее ведомство контршпионажа Германии, Вальтер Николаи – бывший шеф разведывательной службы при Ставке верховного главнокомандования германской армии, действительно, все очень серьезно, - проговорил Кандауров.

- У нас крайне мало времени, - тихо добавил Боровский. – Я вас очень прошу, Леонтий Дмитриевич. От этой информации зависит так много! За ней – спасение человеческих жизней!

- Я вам верю, и, зная вашу исключительную порядочность, постараюсь сделать все возможное.

 

Дни тянулись медленно. Время от времени Боровский доставал свой план-схему и уже в который раз обводил жирной линией два первых звена. «Отсечь масонов и обезопасить Шереметьевского, перерубить пуповину, соединяющую известных нам еще с 1910 года из их числа личностей со Всемирным Масонским Верховным Советом, с германской разведкой», - рассуждал Ермолай Алексеевич. «Встреча Монкевица с товарищами должна отсечь еще одну опасную линию, отвести на какое-то время Потапова от Шереметьевского, сделать его путь свободным».

Но Боровский понимал, что ждать какой-то информации от Кандаурова еще рано. Слишком мало времени прошло. Поэтому на традиционную встречу в Париж, которая должна была состояться, как всегда, в русском ресторане он отправлялся с мыслями об общевоинском союзе, предполагая, что дебаты разгорятся нешуточные. Плевицкая на гастролях, поэтому отвлечь спорщиков будет некому.

Предвкушая острую дискуссию, которая под русскую водку обещала быть особенно жаркой, Боровский занял свое привычное место за столиком в конце зала. Надрывно звучала скрипка. Подозвав официанта, Ермолай Алексеевич сделал заказ, и, невзначай, бросил взгляд на приборы. Они были разложены в нарушение этикета. «Мне подают знак. Но это не Кандауров!» - пронеслось в сознании. «Скорее всего, мне не угрожают, мне бросают вызов!» Боровский еще какое-то время раздумывал, а потом переложил приборы в нужном порядке. Принесли заказ, но условного знака не было. Наконец, подали горячее. Ермолай Алексеевич развернул салфетку, оттуда выпала записка. «Сегодня в одиннадцать в Булонском лесу».

 

Боровский входил в лесопарковую зону, понимая, что за ним следят. Нападение должно быть неожиданным и может последовать с любой стороны. Он концентрировал внимание на всем, что казалось подозрительным. Освещение заканчивалось, впереди - лес с вековыми деревьями. «Меня пытаются вывести из равновесия, стремятся вызвать состояние паники, которое обязательно должно наступить, когда вокруг неизвестность. Все так банально и предсказуемо», - анализировал про себя ситуацию Боровский. «Пожалуй, дальше я не пойду. Если не обозначено место встречи, я выберу его сам». Ермолай Алексеевич присел на скамейку, на которую падал отдаленный свет от фонарного столба и стал ждать, изучающим взглядом окидывая местность. «Ко мне, наверняка, подойдут сзади и это должен быть Рудкис», - отметил про себя Боровский. «Он жесток, хладнокровен, как никто другой, заинтересован замести следы, обрубить все концы».

Послышались шаги. Из тени ночного леса появилась фигура вполне безобидного старика в стареньком клетчатом пальто и такой же старенькой шляпе. Он напоминал обычного парижанина, прогуливающегося по заведенной традиции перед сном. Старик сзади приближался к скамейке и, не заметив ничего подозрительно, остановился.

- Ермолай, ты затеял опасную игру, - тихо произнес старик. – Не стой на нашем пути. Твое время прошло, изменить ты уже ничего не сможешь.

- Сядь, чего стоишь за спиной! Или в глаза посмотреть стыдно? – грубо оборвал его Боровский.

- Жаль мне тебя, Ермолай, - проговорил старик, присаживаясь рядом. – В твоем-то ремесле о совести надо было давно забыть, а ты все к ответу призываешь, к нравственности взываешь. Дурак ты, Ермолай, и жизнь свою прожил бестолково. Кому нужна твоя честность, порядочность. Деньги, власть – вот что правит миром. И ты бы мог это все иметь. А в результате – нищета, предательство тех, кому служил долгие годы, не жалея себя. А был бы сговорчивым, как Потапов, восседал теперь в кабинетах новой власти.

- Главное, для себя самого оставаться честным, душой, мыслями, делами, - спокойным тоном говорил Боровский. – Поверь, Рудкис, это гораздо приятнее, чем бегать от всех подряд, прятаться, выкручиваться, лгать, жить в страхе, что в любой момент тебя могут разоблачить. Такая продажная жизнь не стоит и ломаного пятака. И власть твоя сомнительна. Над кем и какую власть ты имеешь? Угождаешь хозяевам, заискиваешь перед ними, крепко втянули они тебя в свои грязные делишки, в страхе держат. И живешь ты надеждой, что отбросят тебе кусок пожирнее за очередную ликвидацию объекта. Пес ты грязный, Рудкис, и очень несчастный! А могло бы быть все по-другому.

- Твои речи меня не трогают, каждый свой выбор сделал, - оборвал его резко Рудкис. – Помочь своему подопечному ты уже не сможешь и помешать нам тоже! Ты же понимаешь, какая сила за нами – огромные деньги, а они правят миром. Но ты стал на пути. По сути – ты никто, но можешь навредить. Нет у нас времени разбираться с твоими головоломками, под ногами ты путаешься, понимаешь? – приходя в ярость, зло заговорил Рудкис.

- Убить меня пришел, - с насмешкой произнес Боровский, хватая за запястье Рудкиса и сильно пережимая руку, которую он все это время держал за пазухой. Блеснул нож. Рудкис навалился на Боровского своим телом и стал прижимать к скамейке, пытаясь высвободить руку. Ермолай Алексеевич с силой оттолкнул его от себя и уже наваливался на Рудкиса.

- Все мне понятно, только вот не могу взять в толк, почему Ариадну оставил в живых? Или в твоем жестоком сердце нашлось сострадание? Или совесть замучила, что Прохановы слишком много сделали для тебя? На лице старика появилась усмешка, а потом он так искренне расхохотался, что Боровский от неожиданности пришел в смятение. Рудкис мгновенно воспользовался ситуацией и с силой уже навалился на Боровского.

- Ермолай! Ты опять о совести! Сострадание?! К кому? К какой-то избалованной, капризной девке? Шлюхе, сбежавшей от приличного мужа к плебею? А Мелетий этот ох, как нам пригодился. Лучшего повода выехать беспрепятственно в Европу, Америку и придумать нельзя было, – хохотал он теперь от души. А потом посмотрел на Боровского холодным взглядом и прошипел ему в лицо: «Приказ был оставить для собственноручной расправы! Придушат ее!»

От этих слов все похолодело внутри. «Ариадну ждет расправа?! Но зачем? От кого?» - пронеслось в сознании Боровского. Собрав все свои силы, он оттолкнул от себя Рудкиса. Тот повалился на землю, нож выпал из его рук. Началась схватка.

- Я тебя еще тогда признал, мразь! Великий артист! Резидент ты наш! Сколько раз Потапову говорил взять тебя в разработку, убрать с пути! Теперь мне понятно, почему этого не произошло! Предатель! На всех работал?! Всех в страхе держать вздумал?! Власти над миром захотелось?! Так не бывает! Гад ползучий! Феофан ты на самом деле, отребье никому не нужное, которое на российских задворках князь Проханов нашел, от грязи отряхнул, на сцену вывел! А артистом ты отменным стал, спору нет, ходил тут между нами, даже я какое-то время сомневаться начал. Поэтому и Рудкиса отловить так и не смогли. Как же мне приятно будет удавить тебя своими руками. Рудкис изловчился, вывернулся из-под Боровского и, схватив нож, набросился на него.

- Рано торжествуешь! Ни разу еще Феофан свою жертву не пощадил! Убивать! Убивать надо каждого, кто станет на пути!

Силы покидали Боровского, схватило сердце, но он пытался держать руку Феофана на весу.

- Здоровый черт, но все равно тебе конец, теперь уж точно конец, о Феофане - Рудкисе никто не должен узнать, - приговаривал Феофан, сжимая второй рукой горло Боровского.

Длинный ноготь на костлявом мизинце впился в кожу и больно ранил.

Боровский начал задыхаться, удерживать Рудкиса больше не было сил, руки слабели.

- А-а-а!… раздался вопль, переходящий в протяжный хрип.

На Боровского всем телом рухнул Рудкис. Ермолай Алексеевич обессиливший распластался на траве.

- Ермолай Алексеевич, Ермолай Алексеевич, вы живы? – Это последнее, что услышал Боровский.

Он не помнил, как долго пролежал в беспамятстве. Когда же очнулся, увидел склонившегося над собой Кандаурова.

- Слава Богу! Очнулись! Нам надо уходить! Как можно было одному идти на такую опасную встречу?! – приговаривал он, помогая подняться Боровскому. – Мы же условились держать связь. Я как чувствовал, что все этим закончится. Вы же не могли не знать, что за вами следят.

- Видите ли, я никем не хотел рисковать, я и так вам обязан! – собирая последние силы, чтобы встать, произносил Ермолай Алексеевич.

- Но ваше безрассудство, извините за такие слова, могло погубить вами же задуманное предприятие, от которого, как вы сами говорили, зависит судьба многих людей. Мы же договорились, что вы будете ждать моего сообщения, - тихо говорил Кандауров, подхватывая Боровского под руку и подставляя ему плечо.

- Да, старик Боровский переоценил свои силы! Оказывается, я и есть на самом деле старик!– Спасибо, дорогой Леонтий Дмитриевич, спасибо! Но впереди опасность! – вдруг спохватился он. При этих словах Боровский выпрямился. Откуда-то появились силы.

- Дорогой Леонтий Дмитриевич! Нам надо действовать! Немедленно действовать! – заговорил Боровский, сильно волнуясь. – А Рудкис?! Вы его убили?!

- Вы имеете в виду Спиридона Моисеевича Ракитского? – переспросил Кандауров. Ермолай Алексеевич удивленно посмотрел на него и ничего не ответил.

- Пойдемте отсюда, нам надо спешить, вам действительно угрожает опасность, за вами следят, и на время необходимо укрыться, - увлекая за собой Боровского, с тревогой в голосе произносил Кандауров. – Спиридон Ракитский давно нарушил клятву масона и исключен, вычеркнут из списков! Но слишком много на нем было завязано. Братьям доподлинно стало известно, что Ракитский был связующим звеном не только с Россией, а теперь и с Данцигом. Если возникла фигура этого жестокого и хладнокровного человека, значит там действительно планируется что-то очень серьезное.

- Я так и знал, я это предполагал, - тяжело дыша, проговорил Ермолай Алексеевич.

- Поспешим, вам действительно на время надо залечь на дно, месть может быть жестокой, - с еще большей тревогой в голосе поизносил Кандауров.

 

«Меня вновь использовали как приманку», - в сердцах рассуждала Ариадна. «Плевицкая! Кто бы мог подумать! Великая певица и разведка! Советская разведка! Но она каким-то образом связана с Боровским! Ну, конечно, связана! Они же вместе были в лагере для перемещенных лиц. Но советская разведка и Ермолай Алексеевич?! Я, кажется, схожу с ума! Мне повсюду мерещатся шпионы! Я ни с кем не могу нормально разговаривать. Этот спектакль с камеей! Хорошо, если нам удалось выманить из западни опасного зверя! А если нет, и наживку не заглотили! И что тогда?! Опасность грозит большому количеству дорогих мне людей! А Ермолай Алексеевич?! Что будет с ним? Нет, все будет хорошо, если Боровский рядом. Я в этом уверена! Надо собраться с мыслями».

Ариадне как никогда хотелось побыть одной. Скоро встреча в русском ресторане с Плевицкой, нужно обязательно собраться с мыслями. «А может, встреча состоится не с Плевицкой, а с кем-то мне неизвестным? Но я так привыкла к неожиданным поворотам, что не хочется об этом думать. Мне нужно просто отдохнуть». По традиции она взяла свежую прессу. Чтение успокаивало ее, отвлекало от тревожных мыслей. Развернув газету с городскими новостями, на первой странице она прочитала: «Третьего дня недели в Булонском лесу обнаружен труп пожилого мужчины. Он был убит четырехгранным стилетом ударом в спину. Орудие убийства находилось на месте преступления. Следов преступников пока обнаружить не удалось».

Ариадна вглядывалась в лицо убитого старика на снимке и не могла поверить своим глазам. «Рудкис или Феофан? Феофан или Рудкис?» Вдруг какая-то сила подняла ее, и она уже выбегала из дома.

- В оперу! – бросила она подъехавшему таксисту.

Там было непривычно много народа.

«Несчастье-то какое! Кому мешал этот скромный приветливый старик?!» - причитали вокруг.

Ариадна бежала по коридору, читая надписи на гримерках, и, наконец, с силой распахнула дверь с табличкой «Мелетий Волжский». Она лихорадочно стала перебирать костюмы на вешалках, за которыми всегда так трепетно ухаживал Феофан, сбрасывая в одно место те, что были такими знакомыми, потом начала вытряхивать содержимое из ящиков стола. Ариадну душили рыдания, страх, холодный ужас охватил ее, бил нервный озноб. Она сидела на полу на куче тряпья, вытаскивая из нее то парик, то жилетку, в которой старик был когда-то в полуразвалившемся доме, то коробку с накладками для лица – брови, бакенбарды, и еще много разного реквизита! «Артист! Великий артист!» - только и смогла произнести она.

 

«Ненавижу! Ненавижу!» – причитала Анна. Она металась по комнате как загнанный зверь, заламывая руки. Рыдания сменялись истерикой. «Рудкиса нет! Контакты обрываются! На нем было завязано столько каналов связи, восстановить которые просто невозможно! А впереди встреча! Важная встреча. Потерян ценный агент! Мы столько сделали в свое время, чтобы внедрить его в высшие круги российского общества, в тайную контрразведку, он находился на связи с Потаповым. Россия уходит! Россия окончательно уходит из-под нашего влияния! Потапов! Мерзавец! Он всех обманул!» – почти выла Анна, не зная, что предпринять. Потом она прекращала плакать и тупо смотрела в одну точку.

«Ермолай! Я знаю, это дело его рук! Сомнения нет, что он связан с Потаповым, который очень хотел освободиться от своих обязательств, порвать с нами отношения, - пыталась собраться с мыслями Анна и трезво взглянуть на ситуацию. Рудкис, только Рудкис мог держать его в страхе! А теперь все потеряно!»

Анна резко остановилась перед зеркалом и внимательно посмотрела на свое отражение в нем. «Что это я так распустила нервы? Мое лицо! Это может навредить моей внешности! Я осталась одна, довериться некому, да и делать этого не следует. Действовать я должна теперь сама! И только сама!» - заключила Анна и принялась приводить себя в порядок. Теплая ванна с молоком и медом, немного хны, которая должна придать золотисто-рыжеватый оттенок волосам. «Мне нужно быть неотразимой! И я обязательно буду неотразимой!» - заключила Анна, окончательно беря контроль над своими чувствами и мыслями.

 

Николай пребывал в хорошем расположении духа. Он вдыхал воздух Европы, которая после долгих лет отсутствия казалась теперь такой родной И даже послевоенные перемены, люди, приходившие в себя после страшной войны, бросающаяся в глаза их подозрительность, непривычная для европейцев сдержанность, не могли изменить его радостного настроения. «Данциг! Это же так близко к дому, родному дому», - размышлял Николай, сидя в холле небольшой гостиницы, расположенной недалеко от города. Но тут же ловил себя на мысли, что не знает, где теперь его дом. «Россия, Германия, Париж?» Но, несмотря на некую растерянность из-за неопределенности своего положения, Николаю как никогда было уютно и покойно. Не покидало ощущение, что он, наконец, обретает почву под ногами. «Нужно осмотреться и попытаться восстановить прежние каналы связи, не все же стали работать на большевиков, наверняка, бывшая закордонная агентура залегла на дно, не исключено, что восстановлена сеть и она действует тайно», - размышлял Николай.

«Европа и есть теперь мой дом», - сделал он окончательно для себя вывод. «И в этом доме нужно во всем побыстрее разобраться. Какие бы силы не стояли теперь за нашими исследованиями, нужно попробовать объединить усилия людей пусть даже из когда-то враждующих держав, ради того, чтобы научные разработки не попали в руки шарлатанов и процесс их применения не превратился в неуправляемый. Мне кажется, что Райх это понимает тоже». Николай давно хотел начать с ним этот разговор. Теперь же он все больше убеждался в его необходимости. А пока у него было несколько минут свободного времени, когда просто хотелось побыть наедине со своими мыслями.

Райх отправился улаживать кое-какие формальности и вот-вот должен появиться. Николай прекрасно понимал, что за ним следят, следят все – служители гостиницы, люди Райха. Но это ему вовсе не мешало наслаждаться тишиной, уютом со вкусом обставленного холла. Он привык быть под пристальным наблюдением разных служб, поэтому давно не обращал на всю эту шпионскую суету никакого внимания. При этом выработалась привычка все замечать и брать на вооружение любое изменение ситуации, быть во всеоружии на случай непредвиденных обстоятельств. У него была хорошая позиция – напротив висело зеркало во всю стену, и Николай мог наблюдать, что происходит сзади него.

Вдруг он увидел там приближающегося к нему мужчину. Он показался Николаю знакомым. Еще мгновенье и они уже обменивались крепкими рукопожатиями.

- Господин Вайс! – с нескрываемой радостью в голосе произносил Николай.

- Господин Коэн! Искренне рад! – тряс его руку Вайс. – Какая встреча! Помню, помню наше с вами сражение. Вы – сильный противник. Более приятного партнера по шахматам я не встречал!

- Не преувеличивайте мою роль в той игре, я ее с позором проиграл, но не жалею, передо мной был поистине великий шахматист! – в тон ему произносил Николай.

- Если вы располагаете некоторым временем, мы могли бы разыграть партию прямо здесь, - любезно предложил Вайс.

- Не смею отказать, - поднимаясь и направляясь к шахматному столу, который был тут же в холле, не менее любезно проговорил Николай.

Первые ходы, Вайс разыграл защиту и сделал ход конем.

Распахнулись двери зала для переговоров, и в холл своей стремительной походкой входил Райх. Николай замер от удивления – рядом с ним шла эффектная блондинка. Уложенные в кудри волосы отливали красивым золотистым блеском. Мадам была так элегантна, что служители гостиницы даже на какое-то мгновенье прекратили работу, провожая ее восхищенными взглядами.

- Анна! Этого не может быть! – непроизвольно вырвалось у Николая.

- Я обещал вам сюрприз в Париже, - с победной улыбкой произнес Райх, явно довольный, что смог так удивить Шереметьевского. – Но решил не испытывать ваше терпение. Мадам Анна Гёльштен! – картинно произнес он.

Они стояли напротив друг друга, все еще не веря, что, наконец, встретились. Николай был восхищен. Пред ним стояла женщина – само совершенство! Сколько всего передумано за то время, пока они не виделись, он так долго находился в полном неведении. Сначала его мучили сомнения, переживания. Николай никак не мог понять, почему Анна, женственная, обворожительная, может быть так жестока, имея причастность к страшным опытам. Он ее ненавидел в такие минуты. Но потом его одолевали совсем другие мысли. «Ее заставили, несомненно, заставили, наверное, у нее не было выхода!» - пытался оправдать ее действия Николай, когда чувства к Анне возвращались с новой силой. Но ее не было, он заставлял подавлять в себе любые воспоминания о ней. И теперь она рядом.

Николай смотрел на Анну, не скрывая своего восторга, в ее же взгляде читалось восхищение. Шереметьевский, красавец Шереметьевский, о котором так мечталось, был перед ней.

- Не забудьте о королеве! – нарушил эту идиллию Вайс. – Королеве может угрожать опасность, - загадочно улыбаясь, произнес он. – Позвольте откланяться. Сегодня наша партия закончилась, еще не начавшись. Но я этому искренне рад. Когда рядом такая мадам, лучше о шахматах на время забыть. Слова Вайса отрезвили Николая. «Ермолай! Дорогой Ермолай Алексеевич вновь предупреждает меня! Мне грозит опасность. И чем ближе становится Париж, тем больше растет обеспокоенность Боровского. Но откуда исходит опасность? Райх, понятно, но есть еще что-то, о чем я не знаю, и о чем меня предупреждает Боровский. А если он предупреждает меня таким образом, значит мои предположения о наличии каналов связи с участием бывшей закордонной агентуры подтверждаются? А может Анна? Но она всегда была рядом, и ей нет резона убирать меня. Им нужны исследования!»

- Вы расстроены? – все также улыбаясь приятной улыбкой, проговорил Вайс.

- В некотором роде, да, - в тон ему ответил Николай. – Но надеюсь на продолжение.

- А чтобы оно обязательно состоялось, я позволю себе пригласить вас на шахматный турнир и передать это приглашение. Вы можете сыграть партию в любой стране и с любым партнером, а результаты будут переданы по указанному адресу в шахматный клуб Копенгагена. Заключительные игры пройдут в Париже, куда вы направляетесь. Надеюсь, вы одержите немало побед и выйдите в заключительный тур, где мы, я уверен, обязательно встретимся. Подумайте над защитой. У вас на это есть время. Королеве может угрожать опасность.

-Ох, уж эти мужчины! Женщинам не остается места в вашей жизни, когда речь заходит о шахматах, охоте, и еще других слабостях сильного пола, - с легким укором произнесла Анна, подхватывая Николая под руку и увлекая за собой.

 

Николай утопал в шелке струящихся золотистых волос Анны, вдыхая ее удивительно утонченные ароматы, теряя рассудок.

- Анна, Анна, вы сводите меня с ума, - нежно нашептывал Николай.

Его руки скользили по бархатистому телу, он растворялся в ее плоти, испытывая состояние невиданного и непознанного доселе блаженства.

- Анна, Анна, вы так прекрасны, как истосковалась моя душа, я не могу без вас жить, - приговаривал он, принимая ее ласки.

От нее исходили импульсы, стремящиеся навстречу чувствам Николая. Они слились в необузданной страсти.

 

«Контора братьев Каплан на Елисейских полях – место встречи русских масонов в экстренных случаях», - отмечал про себя Ермолай Алексеевич, заглядывая в извещение, где был указан их адрес. «Кандауров таким образом подал условный знак, значит, есть какая-то информация», - пытался собраться с мыслями Боровский. Пробираться на Елисейские пришлось окольными путями. Присутствовало волнение и преодолеть его не было сил. Ермолай Алексеевич ругал себя, заставлял сосредоточиться, но это у него получалось плохо. «Нервы ни к черту», - который раз корил себя Боровский и тут же успокаивал: «Слишком уж ответственное и волнительное предприятие».

Но все переживания сразу же ушли на второй план, когда он переступил порог конторы.

- Ваши документы подготовлены, все в полном прядке, - произнес услужливый сотрудник заведения, подавая Боровскому пакет с бумагами. – Не изволите ознакомиться?

- Непременно, - ответил Боровский, располагаясь за столом и надевая очки. – Я много слышал о вашей конторе лесных отзывов. Надеюсь, что юридически все будет сделано правильно.

Боровский перебирал аккуратно сложенные в определенной последовательности страницы контракта о приобретении недвижимости в Париже, несколько раз возвращался к его начальным положениям.

«Страница седьмая, седьмая страница, наверняка, - это седьмая страница», - доставая извещение и вновь внимательно рассматривая подчеркнутую на нем семерку - номер контракта, строил предположения Боровский. Больше всего теперь Боровский боялся открыть эту самую седьмую страницу. Пугали неизвестность, не покидало предчувствие, что там - тревожная информация.

«В Данциг прибыла Анна Гёльштен, у нее состоялся контакт с представителями германских служб шпионажа. В неприметной гостинице – частном особняке, принадлежащем Великой Ложе Франции, разместились два бизнесмена из Японии. Однако их деловых контактов и встреч по сделкам не отмечено. Зафиксировано пристальное к ним внимание со стороны австрийских, германских, румынских спецслужб. Анна имела интимные отношения с господином Матахачи, под таким именем зарегистрирован один из двух прибывших людей. Их отношения похожи на сугубо личные».

Боровский испытывал состояние, больше напоминающее шок. «Анна все-таки добилась своего! А Шереметьевский?! Неужели он не понимает, что попал в западню?!» Его охватил холодный ужас. Это серьезно осложняло весь ход операции.

- Месье нехорошо? – спросил у Боровского услужливый сотрудник. – Что-то не так?

- Да, мне сегодня весь день не здоровится, - тяжело дыша, произнес Боровский. Вытирая со лба пот. – Да и сумма получается слишком уж большой. Мы с супругой рассчитывали на несколько меньшую. Мне нужно посоветоваться, - поднимаясь и раскланиваясь со служителем конторы, произнес Боровский.

- Будем рады еще раз видеть вас у себя, - произнес служитель конторы. - Мы постараемся пересчитать сумму и сделать все возможное, чтобы сделка состоялась. «У меня для конспирации нет времени. Счет пошел на дни», - подгонял себя Боровский. Он должен был успеть к вечернему выступлению Плевицкой. «Шереметьевский! Милый Шереметьевский! Что же вы наделали?!» - бормотал про себя Боровский. Он так был раздосадован, что не знал, кажется, впервые в жизни, как поступить.

«Остерегайтесь женщин! Вы должны обращать внимание на женщину только в том случае, когда подозреваете, что она является агентом службы разведки или контрразведки противника, и то лишь при уверенности, что вполне владеете собой», - повторял Боровский незыблемое правило разведчика. Схватило сердце. Он приостановился. «Нет, Шереметьевский не мог потерять голову. Значит, так сложились обстоятельства», - заключил Ермолай Алексеевич после некоторых раздумий. Это придало ему силу. Ускоряя шаг, он вновь заспешил в русский ресторан.

 

Перед Потаповым лежало срочное сообщение от «лесника», в нем говорилось, что Боровский в нарушение своего привычного распорядка посещать раз в неделю русский ресторан в Париже, прибыл туда неожиданно и подал условный знак. Достав из сейфа «Новый Завет» 1910 года издания, перелистав комментарии к нему, он начал расшифровку текста, приложенного «лесником» к своему донесению.

«По информации, полученной из достоверных источников, интересующий нас объект прибыл в Данциг в сопровождении «лиса» и находится под пристальным контролем известной нам особы. Ее влияние на сей раз может стать определяющим в переходе «натуралиста» под контроль организации, чьи интересы она представляет. Требуется незамедлительное принятие мер».

Потапов явно был доволен. Все складывалось так, как и задумывалось. Резидент в Париже молчит. Феофана - Рудкиса больше нет, щупальца масонов отсечены, наступление на их братью идет по плану. «Мне пока ничто не угрожает!» - анализировал ситуацию Потапов. «Молодец Ермолай! Какой же он молодец! Как все рассчитал, разложил, расставил акценты! Убрать такую помеху с пути!»

Потом мыслями он обращался к «натуралисту». «Шереметьевский в Европе! Представляю, как мечется известная нам особа, если отправилась на встречу сама, значит, нервничает, значит на кону большие деньги и не менее масштабные аферы. Но Рудкиса больше нет и им меня не достать!» Последнее, больше всего радовало Потапова, который в очередной раз убеждался, как хорошо работать с Ермолаем, великим профессионалом, милым сердцу Ермолаем.

Вызвав начальника отдела шифрограмм, Потапов надиктовал информацию для «лесника».

«Встреча, теперь нам нужна встреча с Монкевицем. Нам так нужна эта встреча!» - оставшись один, повторял Потапов.

 

Ермолай Алексеевич был взволнован как никогда. Он вообще в последнее время замечал за собой чрезмерную эмоциональность. «Я так возбуждаюсь по каждому поводу, а мне нужно как никогда сохранять трезвость рассудка. Ведь сегодня, именно сегодня мы должны окончательно расставить акценты в наших дальнейших совместных действиях», - пытался привести в порядок свои мысли Боровский. А потом отмечал, что именно согласование позиций его беспокоит больше всего. Принадлежность пусть даже и известных ему людей к разным организациям и системам – и есть главная сложность. «Как поведут они себя на завершающем этапе операции?» - теперь для Боровского это был самый сложный вопрос, который не давал покоя.

Но не покидало еще и странное предчувствие. Ему почему-то казалось, что это его последнее дело, подготовить которое надо особенно тщательно. На душе/p было неспокойно. «Не проходящее чувство тревоги, так не свойственное моему характеру… Что это? Предупреждение быть особенно внимательным или какой-то особый знак судьбы?» - размышлял Боровский и тут же гнал от себя тревожные мысли. «Чтобы все прошло успешно, так необходимо собраться! Да и причин для волнения нет. Кандауров оказался очень порядочным человеком. Благодаря его помощи удалось все свести к единому знаменателю», - подводил некоторые итоги Боровский.

Собравшись с мыслями, он начал готовиться к предстоящей встрече, Теперь Боровский внимательно изучал именное приглашение.

«Присутствующих в храме просят быть по возможности в смокингах (во всяком случае – темный костюм), черных галстуках и белых перчатках, Мастеров – в лентах и запонах (передниках).

После собрания, бр. Трапеза исключительно по именным приглашениям, распределенным Досточтимыми Мастерами Ложи «Лотос». Ввиду ограниченного числа мест, особая запись не принимается.

По поручению Досточтимых Мастеров и бр. бр. Учредителей с бр. приветом Исп. об. Секретаря Л. бр. В. Сафонов».

Боровский был удовлетворен, как развивались события. Лучшего повода, чем мероприятие, связанное с выделением «Лотоса» из ложи «Астрея» придумать было сложно. «Да, и событие в эмигрантской жизни в ее масонском разрезе, несомненно, положительное. Если по закону масонства в ложу не может входить более тридцати человек, то создание новой ложи говорит о том, что русское масонство не только объединяется, но и расширяется», - отмечал Боровский еще одну позитивную тенденцию в их эмигрантской жизни. «Лотос, лотос.., - повторял он. Цветок в египетском мифе, который символически означает чистый дух в противоположность материи. И смысл, и название хороши. Чистый дух, чистые помыслы… Пускай и моя операция, если ей и суждено быть последней, будет называться «Лотос».

Ермолай Алексеевич с каким-то трепетным чувством подходил к храму Русского масонства, расположенному по улице Иветт, 29. «Возрождается русская жизнь со всеми ее традициями, и даже неважно в какой форме это происходит. Главное, что к людям приходит вера, вера в то, что и здесь, в Париже, они могут ощущать себя русскими не только по крови, но и по духу», - размышлял Боровский, прочувствовав всю торжественность события. Он не был масоном, и никогда не понимал идеологии масонства, а как профессионал, видел в нем попытку при законной власти властвовать над ней. Но теперь, находясь совсем в иной среде, понимал, как важно для людей, оторванных от родной земли, которых заставили вырвать свои корни и навсегда оставить надежду на возвращение, быть вместе.

Перед входом было вывешено объявление:

«Внимание дор. бр.

Храм может вместить 85 человек. Таким образом на Собрании Инсталляции л. «Лотос», кроме приглашенных (всего 65 человек, имеющих зеленые трианглии) можно впустить всего 20-25 бр., которые придут заблаговременно.

Вход без передника и ленты не допускается по Уставу. Никаких запасных передников и лент у Привратника не имеется, и отлучиться со своего поста для их разыскивания он не имеет права.

Поэтому благоволят стучаться в Храм только имеющие на себе передники или ленты.

По поручению Д.М.

И.О. Секретаря бр. В. Сафонов»

Но, несмотря на предупреждение, храм был переполнен и специально приглашенными, и другими братьями, считавшими нужным личным присутствием подчеркнуть значение создания новой русской ложи. На приглашение учредителей откликнулись весьма многочисленные братья обоих масонских Послушаний Франции.

Ермолай Алексеевич почувствовал на себе чей-то взгляд и обернулся в его сторону. На него, улыбаясь своей доброй улыбкой, смотрел Кандауров, с противоположной стороны в смокинге с черным галстуком и в белых перчатках ему навстречу шел «лесник».

 

Ариадна с некоторой опаской входила в ресторан. Она не знала, как ей теперь вести себя с Плевицкой. Из интересной дамы, общение с которой было приятным и полезным, Надежда Васильевна перешла в категорию просто лиц, причастных к деятельности советской разведки. Поэтому постоянно нужно было быть в напряжении, анализировать, как и почему именно это сказала Плевицкая, с каким выражением лица и оттенком речи, что за всем этим кроется.

Ариадна впервые поймала себя на мысли, что с некоторых пор совершенно другими глазами смотрит на мир, на окружающих ее людей. И происходит это с позиции тех наставлений, которые ей давали люди разных специальных служб здесь, в Европе, там, в России. «Во мне явно что-то изменилось», - отмечала она про себя. «Неужели и я становлюсь такой, как они все, - люди специальных служб?» - думала Ариадна, присаживаясь за столик в конце зала, откуда хорошо была видна сцена. Смолкли последние звуки скрипки, над рестораном нависла выжидательная тишина. Судя по тому, что не было привычной суеты официантов, гости сделали заказ, значит, скоро выход Плевицкой.

- А вы явно изменились, у вас такой сосредоточенный взгляд, вовсе не соответствующий этому приятному заведению и несколько фривольной его атмосфере, - раздалось рядом. – Вы позволите? Эмоциями не только нужно управлять, но и знать, где, когда и как употребить.

Ариадна от неожиданности даже вздрогнула. Она слышала приятный знакомый голос Аскольдова.

Не дожидаясь ответа, он уже присаживался рядом, передавая ей три бордовые розы на длинном стебле, перевязанные золотистой ленточкой.

- Это что, условный знак, который вы подаете таким образом кому-то мне неизвестному? – сухо произнесла Ариадна.

- Ну что вы так сразу! – с некоторым укором в голосе произнес Аскольдов. – Нельзя же все переводить на какие-то условности. В этой жизни есть еще и человеческие отношения. Мне просто захотелось сделать приятное красивой, нет, обворожительной мадам.

- Я вам не верю, - отрезала Ариадна, принимая цветы. – Возможно, вами и движут благородные чувства. Но я так часто верила людям, думала, что они искренне относятся ко мне, а потом оказывалось, что все это было очередным спектаклем, иллюзии уже давно утрачены. Жизнь научила меня трезво смотреть на вещи.

- А вы, действительно, изменились, - как-то задумчиво произнес Аскольдов, посмотрев на Ариадну изучающим взглядом. – Я открываю для себя новую госпожу Проханову. Но это не значит, что цветы, знак моего искреннего преклонения перед вашей красотой, не следует принимать, - уже с укором произносил он.

- Цветы давайте, будем надеяться, что это все-таки не условный сигнал кому-то, а знак внимания ко мне, - отстраненно проговорила Ариадна, принимая букет. – Но вы ведь пришли на эту встречу по делу. И букет, как нельзя, оказался к стати. Хороший повод для контакта со мной – интересный мужчина пришел преподнести мадам цветы. Я вас слушаю. Аскольдов не мог начать разговор, так был изумлен разительными переменами, происшедшими с Ариадной за то время, что они не виделись. Выдержав паузу, пока страсти улягутся,

Митрофан сделал заказ и приготовился слушать выступление Плевицкой, которая вот-вот должна появиться на сцене.

- Руководство очень довольно тем, как вы легализовались в Париже, вашим кругом общения, вполне естественным образом жизни истинной парижанки, - наконец, проговорил он.

- Легализовалась? Я? Боже упаси! – вырвалось у Ариадны.

- Но как тогда называть.., - удивленно посмотрев на Ариадну, попытался возразить ей Аскольдов.

- Я не легализовывалась, говоря вашим языком, - резко оборвала его Ариадна. - Я жила и живу нормальной жизнью, такой, какой должен жить нормальный человек в нормальном государстве. Это в вашей стране, на которую вы по каким-то непонятным мне причинам работаете, признаком дурного тона являются образованность, воспитанность, приличные манеры, круг общения с уважаемыми и авторитетными людьми. Все это, по-вашему, – буржуазны пережитки. Это тем, кто живет по ту сторону, надо легализовываться, долго проходить подготовку для того, чтобы существовать в другой цивилизации, а я просто живу. Ненависть, одна ненависть к таким как я, движет людьми в советской России, - с явным раздражением произносила Ариадна. - Оставьте свои прелюдии. Я вам не служу. У нас с вами соглашение! И только! Потому что на карту поставлено благополучие моих родных! Я слушаю ваше задание!

Зазвучали первые аккорды, полились чарующие звуки русской песни. Зал замер, а с ними и Аскольдов с Ариадной. Теперь каждый думал о своем. Ариадна о том, когда же в ее жизни закончится этот кошмар и от нее отстанут, Аскольдов – о причинах перемен в поведении Ариадны, о том, что эмоции – не лучший помощник в делах. Хотя он тут же отметил, что Ариадна научилась трезво смотреть на вещи, быстро собираться, управлять своим настроением, когда речь шла о деле. После выступления к ним присоединилась Надежда Васильевна. Когда же обмен любезностями закончился, она, все еще улыбаясь, проговорила:

- дорогая Ариадна, наша встреча не случайна. Вам с Николаем Дмитриевичем угрожает опасность!

- С Николаем Дмитриевичем? Вы не ошиблись? Ничего не перепутали? – вскинув от удивления брови, произнесла Ариадна.

- К сожалению, это так, - произнес Аскольдов. - Мы должны объединить наши усилия, чтобы ничего не случилось и все прошло успешно.

- Что все? – не могла совладать с волнением Ариадна. Она никак не могла понять, причем здесь Николя, почему речь идет о них двоих.

Смятение, непонимание, воспоминания об их с Николя жизни, отношениях, тяжелом расставании нахлынули с такой силой, что оставаться здесь больше не было сил. Ариадна поднялась и, швырнув Аскольдову розы, устремилась к выходу.

- Шантаж какой-то! Вы меня опять хотите использовать! Интересно, кем я должна стать на сей раз – приманкой или жертвой?

Ариадна резко остановилась. Перед ней был Ермолай Алексеевич, милый, дорогой Ермолай Алексеевич Боровский!

- Вы уже уходите? - с добродушной улыбкой произнес он. – Не могу ли я вам составить компанию? Если, конечно, общество такого старика как я, устроит юную и прелестную мадам? Могу ли я предложить вам прогулку по Люксембургскому саду?

Разговор был тяжелым для двоих. Искренние чувства к Боровскому сменялись обидой, досадой, что он, как и те, кто окружал Ариадну все последнее время, многое утаил от нее. «Я ему так верили, так ждала этой встречи, а он все знал и не пытался даже что-то изменить». По ее щекам текли слезы. Боровский не успокаивал Ариадну, ничего не говорил, просто шел рядом, иногда бросая на нее свой взгляд, в котором было и сочувствие, и понимание, и радость оттого, что она рядом.

Ариадна же чувствовала его по-доброму искреннее к себе отношение. «Наверное, так нужно было для дела, если Ермолай Алексеевич поступил именно таким образом. Главное, что он никого не предал, как Потапов, другие, столько всего пережил в эмиграции, и теперь хочет помочь Николя, мне», - размышляла Ариадна. Ей становилось покойно от присутствия Боровского. От него исходила особая теплота, она ощущала искреннюю заботу о себе. Ермолай Алексеевич был действительно сейчас самым близким для нее человеком, и довериться она могла только ему, как и он мог довериться только ей. Ариадна постаралась реально посмотреть на ситуацию, успокоиться.

- Видите ли, дорогая Ариадна, - произнес Боровский, когда понял, что она привела себя в порядок, Николай Дмитриевич Шереметьевский – наш человек, и он нам очень дорог. И при этом, он еще и великий ученый. А помочь ему мы сможем только сообща.

Ариадна вновь была в смятении. Она удивленно посмотрела на Ермолая Алексеевича.

- Чей человек Николя? Страны Советов? Эмиграции? Или еще кого-то мне неизвестного? - тихо задала вопрос Ариадна. Я понимаю, мне могут угрожать, кажется, все, кого я знаю, – Потапов, Аскольдов, английская разведка, и даже моя бывшая служанка Илза, и я к этому привыкла. Но Николя? Кто он тогда на самом деле? Боже! Какой ужас!

- Все обсудить, у нас еще будет время, - глядя на Ариадну и понимая ее растерянность, произнес Боровский. – А теперь давайте просто соберемся с мыслями и отбросим излишнюю эмоциональность. Она всегда плохой помощник в серьезных делах.

 

Николай отправил в Копенгаген в шахматный клуб открытку, указав результаты последнего шахматного поединка, и стал ждать, кто же с ним выйдет на связь. Это был шанс, зацепка установить контакт хотя бы с кем-нибудь. А он был так нужен. В Данциге, по наблюдениям Шереметьевского, шли какие-то важные переговоры. Если в них участвуют Райх и Анна, то не трудно догадаться, что интерес к ним проявлен как со стороны представителей влиятельных масонских организаций, так и разведок нескольких стран, в том числе и Германии. Его же к ним не допускали.

«Но раз я здесь, значит мое время придет. И пока определят мою роль, я должен разыграть свою партию. Мне очень нужен хотя бы какой-нибудь контакт с тем, кого я знаю», - размышлял Николай, устроившись поудобнее в холле гостиницы на своем привычном месте. Он, как всегда, находился под пристальным вниманием всех, кто его здесь окружал. Напряжение нарастало день ото дня. Чтобы держать свои нервы в нормальном состоянии, Николай окончательно пристрастился к шахматам. Зачастую, стоя у шахматной доски, он колдовал над очередной задачкой. И, конечно же, пресса. Благо, тут ее было много. Теперь он перечитывал свежие новости, в который раз отмечая про себя, как же все изменилось в Европе.

- Не желаете «Монд»? В последнее время неплохо пишут, - раздалось рядом.

Из глубин памяти стали наплывать воспоминания. Русско-японская, ГУГШ, Аскольдов. «Ну, конечно же, Аскольдов!» - пронеслось в сознании Николая.

Он развернулся и вопросительно смотрел на приятной внешности молодого мужчину. «Митрофан! Дорогой друг и товарищ!» - пронеслось в сознании. Как же хотелось обнять его, расцеловать, пришельца из той, прошлой жизни, но этого Николай не мог позволить себе. Глаза, только глаза, если бы в них кто-нибудь заглянул сейчас, светились неподдельной радостью.

- Здесь есть информация о братьях Великой Ложи Франции. В отличие от России, французы не скрывают присутствия таковых в жизни их страны, - подавая газету Николаю, произнес Аскольдов.

- Да, я уже в курсе, что русские масоны активно объединяются вокруг воссозданных лож в Париже. Что поделаешь, времена, - все еще глядя на Аскольдова с нескрываемой радостью, проговорил Николай. – Насколько я понял, вы из Парижа?

- Да, здесь большая встреча и русские масоны, которых я представляю, ищут поддержки. Мы благодарны, очень благодарны французам. Но былое величие и значение русского масонства, авторитет в мире должен быть восстановлен, - горячо заговорил Аскольдов. – Скоро предполагается ваша поездка в Париж. Будьте крайне осторожны с Анной. Затевается какая-то грандиозная афера, ставка сделана на ваши исследования. Вам с Ариадной грозит опасность, - быстро произнес Аскольдов.

На лице Николая застыл немой вопрос, который он не решался задать.

- Ариадна в Париже, она в игре, - проговорил Аскольдов, покидая холл. – У распорядителя гостиницы в номер попросите шахматы. Перед предстоящей партией вам ведь необходимо решить сложную шахматную задачу. В футляре найдете все необходимое. Особо обратите внимание на королеву. Извините, дела и важная встреча, а «Монд» я вам настоятельно рекомендую, - громко произнес Аскольдов на прощание.

 

Николай раскладывал пасьянс. «Предупреждения об опасности исходят от разных источников и с завидной настойчивостью. Я не думаю, что они касаются только моей персоны. В исследованиях заинтересованы все, и они становятся камнем преткновения в отношениях определенных групп людей, разведок разных стран, ученых. Доминировать будет тот, кто получит доступ к новейшим разработкам. Судя по всем признакам, в Данциге, как на бирже, идет торг: кто больше заплатит, посулит наилучшую выгоду. Город напоминает гудящий улей, только не из пчел, а представителей, кажется, всех разведок мира, которые, не таясь, собирают здесь всю возможную информацию. Понятно, что Райх и Анна торгуются. А чтобы торг был успешным, надо предложить нечто экстра ординарное», - заключил Николай. «Только вот торгуются они между собой или, объединившись, с кем-то?» - на этот вопрос в разложенном пасьянсе предстояло ответить.

 

- Милая Анна, вы, как всегда, хороши, нет, вы сегодня просто обворожительны, - произносил вкрадчивым голосом Шереметьевский, положив на ее руку свою.

В ответ Анна улыбнулась своей милой улыбкой. По всему было видно, что внимание Шереметьевского ей приятно. У нее даже появился особый блеск в глазах, а весь вид подчеркивал, что она действительно счастлива. По-другому и быть не могло. Она успешна и хороша собой. И рядом с такой мадам должен быть достойный мужчина, умеющий оценить ее ум, красоту, деловые способности. Но при этом Анна нервничала, постоянно поглядывая на часы.

- Надеюсь, этот вечер мы проведем наедине? – интригующе произнес Николай. – Вы не посмеете отказать, не правда ли? Анна улыбнулась несколько растерянной улыбкой, но было видно, что нервозность усилилась. Николай держал в своих руках ее руку, а во взгляде одновременно читались мольба и надежда.

- Я же вижу, что и вы желаете нашей близости, - таким же вкрадчивым голосом продолжал он.

- Но у меня… - пыталась что-то сказать Анна.

- Никаких «но» сегодня не принимается, - прервал ее Николай.

Анна зарделась от таких слов, не зная, что делать.

- И этот румянец! Он так идет вам, и говорит мне о многом, в том числе и о вашем согласии. Разве я не прав, милая Анна? - наклоняясь к ней, нашептывал Николай.

- Мне надо позвонить, - наконец, произнесла Анна после некоторого замешательства от таких настойчивых ухаживаний Николая. Они льстили ей, но впереди – серьезная встреча, отменить которую невозможно.

Кивком головы Анна подозвала распорядителя и, раскрыв сумочку, достала оттуда карточку.

- Соедините меня по указанному телефону, - сухо произнесла она. – Извольте сделать это быстро!

- Я постараюсь что-то предпринять, - мягким голосом, несвойственным Анне, тихо произнесла она.

- Мадам! Ваш вызов! – произнес подошедший служитель гостиницы.

- Вас ждут у стойки дежурного!

Анна поднялась и стремительной походкой направилась к телефонному аппарату.

У него были мгновенья. Раскрытая сумочка осталась лежать на столе, и она была рядом. Николай внимательным взглядом осмотрел ее содержимое и незаметным движением руки достал ключ. Анна такой же стремительной походкой возвращалась к столику, где ее ждал Шереметьевский. На его лице застыл немой вопрос.

- Нам на какое-то время все же придется расстаться, я непременно должна быть на переговорах. От них зависит многое, в том числе, наше будущее, - как-то загадочно произнесла Анна. – Но свидание обязательно состоится, и, конечно же, сегодня, - поднимаясь и закрывая элегантную сумочку, - проговорила она так, будто все уже решено.

- Я буду ждать и надеяться, что больше ничто не сможет помешать нам, - мечтательно глядя в глаза Анне, произнес Николай. - А мне ничего не остается делать, как продолжить разгадывать очередную шахматную головоломку и ждать, ждать, ждать нашей встречи.

Николай с раздосадованным видом направился к своему номеру. Не заметив никого подозрительного, он осторожно открыл дверь в комнату Анны и вошел в нее. По подсчетам Николая в его распоряжении был максимум час. Лихорадочно работало сознание. Он окидывал взглядом вещи, предметы, мебель. «Металлический чемоданчик должен быть здесь. Анна на встречу ушла с дамской сумкой», - размышлял Николай. Но где же она его прячет?» - задавал теперь себе вопрос Шереметьевский.

Осторожно ступая, Николай обходил комнату, заглядывая за ковер, картину. «В шкафу, в столе такие вещи не хранят, под кроватью тоже», - с иронией отмечал он про себя. Тревога усиливалась. «Может, его вообще здесь нет?! Но тогда где? По возможности я неотлучно был с Анной. Я точно зафиксировал, когда Райх передал небольшой металлический чемоданчик Анне. Его она никуда не выносила. Скорее всего, с бумагами она работает в номере и куда-то их прячет. Искать, надо искать», - подгонял себя Шереметьевский. Глянув на часы, он понял, что у него есть еще минут сорок. «Книжный стеллаж и зеркало. Остаются только они». Шереметьевский заглянул за раму. Там была стена. «Значит – стеллаж», - отметил он про себя. Но ничего такого, за что можно было бы зацепиться, он не видел – книги, полки, все, как обычно.

Николай сделал шаг к стене, чтобы еще раз повнимательнее все рассмотреть, и вдруг, поскользнувшись, наступил на какой-то предмет. Стеллаж медленно и бесшумно стал отходить от стены. Николай стоял перед открытым сейфом. Еще мгновенье и он уже работал отмычками, добрым словом, при этом, вспоминая Аскольдова и всех, кто послал его как спасение, за предоставленный шпионский набор, который когда-то они еще в дни своего обучения называли орудиями труда любого разведчика. «Бумаги! Вот эти бумаги! Наша сводная записка по исследованиям, а вот и то, что от меня, по всей видимости, так тщательно скрывалось», - перебирал он листы, фиксируя в памяти все, что там было написано. С улицы послышался звук тормозов останавливающегося автомобиля. Николай в последний раз окинул взглядом комнату – не нарушен ли прежний порядок и бесшумно повернул ключ в двери.

- Анна, дорогая Анна, я как верный ваш слуга встречаю вас у входа, - раскрывая свои объятия, произнес Николай.

- Эта встреча… Мне казалось, что она не закончится никогда, - проговорила Анна. В ее голосе чувствовалась усталость.

- Дорогая, милая Анна, разве можно так много работать, пощадите себя, свою красоту, нельзя же забывать, что вы – молодая женщина, и при этом неотразимая, - с укором в голосе произносил Николай, привлекая к себе Анну и заключая в свои объятия. Он утопал в шелке ее струящихся волос, касался их губами, наслаждаясь пьянящим горьковатым запахом.

- Право, здесь неудобно. Нас могут увидеть, пройдемте, - проговорила Анна, пытаясь высвободиться из объятий Шереметьевского и открыть сумочку, чтобы достать ключ. – Где же он? Ах, вот, как всегда, куда-то запропастился, - наконец произнесла она, доставая его из бокового кармана.

 

«Шахматы, королева, тайник. Я могу, конечно же, я могу доверять Аскольдову, - размышлял Николай, закладывая сообщение в основание шахматной королевы. Я не знаю, на кого работает теперь Аскольдов, но он с Ермолаем, и это для меня важно. Чтобы не случилось, где бы я не был, и какой не была теперь Россия, эти исследования должны принадлежать ей, моей стране. Она взрастила меня, дала мне все, что я умею в этой жизни, я ее плоть. Когда-то каждый из нас принес присягу, и я останусь верным ей, как уверен, верен присяге и Боровский. Он знает, как распорядиться информацией и обязательно передаст все по назначению».

- Вы очень любезны, - проговорил Николай, возвращая служителю гостиницы шахматы. – Теперь я – во всеоружии, надеюсь сразиться с серьезным партнером на равных.

- Всего вам доброго, месье, хорошей дороги и успехов в предстоящей игре, - ответил тот на прощанье.

 

«Ариадна? Как она могла оказаться втянутой в эту игру? Ариадна, милая утонченная Ариадна», - размышлял Николай по дороге в Париж.. Заныло сердце, воспоминания нахлынули с такой силой, что от невозможности освободиться от них, хотелось выть. «Ариадна, что же случилось, если вы связаны с Аскольдовым? Шпионаж и Ариадна? В это сложно поверить. Но Аскольдов появился по каналу Боровского. Ермолай Алексеевич и Ариадна?!» Эти мысли не покидали Шереметьевского. «Скоро Париж, а у меня нет никаких версий, и даже предположений».

Кругом шла голова. От тревожных мыслей отвлекали не без намека язвительные пассажи Райха по поводу его отношений с Анной.

- Вы в растерянности, мой друг. На вашем любовном фронте намечаются перемены? – задавал он вопрос и тут же сам на него отвечал. – Перемены нам не нужны, а вот тесные, и даже весьма тесные отношения с мадам, как нельзя кстати.

В ответ Николай улыбался загадочной интригующей улыбкой, про себя отмечая именно последнюю фразу. «Если Райх заинтересован в тесных контактах с Анной, значит – они по разные стороны и идет нешуточное соперничество. Райх заинтересован в ее расположении, которого он так и не смог добиться в Данциге».

- Дорогой Гельмут, не кажется ли вам кощунственным желание избавиться от влияния мадам, которая слишком много сделала, чтобы ваше предприятие состоялось? – с некоторым укором в голосе произнес Николай.

- У нас партнерство, дорогой друг. А в нем, как известно, есть этапы, на которых оно взаимовыгодно, а есть этапы, когда им начинаешь тяготиться, поэтому следует разойтись и определить последующие правила игры, чтобы не мешать друг другу, - поправил его Райх. Николай не счел нужным продолжать дальше разговор. Больше всего его сейчас волновала Ариадна. На душе было тревожно.

- Вы, как всегда правы, - только и добавил Николай.

До Парижа они большей частью молчали. Впереди серьезный научный форум, доклад, закрытые встречи.

«Понятно, что мне угрожают все, но Ариадна? Что могло случиться в ее жизни такое, что жизненные пути пересеклись с такими непростыми людьми». Вспомнились фотографии, которыми тряс перед ним Райх, подозревая Ариадну в связях с английской разведкой, влиятельными организациями масонов. «Масоны?! Ариадна имеет к ним отношение, к Великой Ложе Франции?! Перстень! Перстень на ее руке, на это обращал внимание Райх!» Его охватил холодный ужас.

 

Артузов нервничал, он был в неведенье. Доклад Потапова в Политбюро затягивался. «Слишком много информации поступает в последнее время на одну и ту же тему. Сначала наши сотрудники ГПУ будто бы обнаружили на Соловецких островах при строительстве СЛОНа – Соловецкого лагеря особого назначения Гришку Распутина, когда очищали их от монахов, живших там в многочисленных скитах, разбирательства по этому поводу. Потом Сергей Вронский, известный астролог, Георгий Гуджиев, основоположник учения о «четвертом пути», какая-то ведьма Наталья Львова, которая с помощью магии помогает обрести власть над людьми. И всех их таскают «наверх», там их выслушивают, и что, самое страшное, прислушиваются.

Ничего не меняется в этом мире. Сначала была царская семья, теперь большевики, и все они так увлечены оккультистами, предсказателями. Но полученная от «лесника» информация совершенно другого характера и она тревожная», - заключил Артур Христианович. Он уже который час дожидался Потапова в приемной. Наконец, в коридоре послышались знакомые шаги. Дверь легко отворилась, и на пороге появился Николай Михайлович. Кивком головы он пригласил Артузова зайти, плотно прикрывая за собой дверь. На его лице читалась обеспокоенность.

- Наша информация принята, более того, поручено рассмотреть в кротчайшие сроки вопрос о целесообразности набора в органы выпускников медицинских вузов, - проговорил Потапов. - Как же были правы Монкевиц, Ермолай Боровский, настоявшие в свое время на необходимости разработки именно этой темы, темы научных исследований о средствах влияния на психику человека, управления поведением масс. И вот теперь мы имеем результаты. То, что получено от источника при содействии Боровского и передано «лесником» - это страшно! Если эти процессы не остановить, мир слишком быстро может измениться. Человечество рискует попасть под контроль проходимцев и шарлатанов, у которых есть очень большие деньги, чтобы вкладывать их в реализацию полученных научных результатов и управлять народами в своих интересах.

- Да, но имеющаяся в нашем распоряжении информация об исследованиях – это, в первую очередь, русская школа. Данные ведь получены от источника, непосредственно причастного к ним, и как я понимаю, русского по происхождению, - заметил Артузов.

- Правильно понимаешь, товарищ Артузов, - как-то странно произнес Потапов, растягивая слова. - И теперь наша задача состоит в том, чтобы вывести этот источник из-под удара, выбить козырь у нечистоплотных людей, которые очень уж хотят прибрать к рукам эти исследования, опередить всех и держать в узде весь свет. Нам так важно вывести наш источник из-под удара! И не только!

- Вы имеете в виду закрытую конференцию в Париже в марте? Хорошо было бы… - хотел развить мысль дальше Артузов.

- Хорошо было бы, - прервал его Потапов. – Очень хорошо мыслишь, товарищ Артузов. – Мы должны решить с тобой одним махом три важнейшие задачи. И здесь именно тот случай, когда торг с Ермолаем и другими товарищами из русской эмиграции уместен!

Потапов достал из сейфа переложенный Артузовым на язык схем их план действий, они склонились над ним, определяя дополнительные ходы.

 

- Надеюсь, вам не стоит напоминать о наших правилах игры, - жестким тоном произносила Анна, когда они остались одни. – Ничего не изменилось. Вы здесь лишь только потому, что предстоит закрытая встреча с участием узкого круга лиц и ваши аргументы должны быть более чем убедительны. На кону стоит слишком многое. Вы же понимаете, что грозит вам, если вы переступите черту дозволенного.

Николай в ответ улыбнулся Анне своей обворожительной улыбкой, в его глазах читался восторг.

- Вот такой вы мне нравитесь еще больше, - мягким вкрадчивым голосом произнес Николай, предлагая ей свою руку.

Анна зарделась, но быстро собралась. Взяв Шереметьевского под руку, они направились в зал. Николай едва сдерживал эмоции. Они переполняли его. «Неужели это не мираж, а все происходит наяву?» - пронеслось в сознании. Из малочисленной группы ученых на него внимательным взглядом добрых глаз смотрел один, до боли знакомый человек. Едва уловимая улыбка, выдающая неподдельную радость встречи. Николай вглядывался в знакомые черты. «Как же он изменился – похудел, осунулся, в нем с трудом можно узнать полноватого добряка и классического интеллигента-ученого», - отметил про себя Николай, улыбаясь своей искренней улыбкой и отвечая ему взаимностью.

- Керенц! Дорогой Керенц! Как же я рад вас видеть! Я уже не надеялся – быстро заговорил Николай, незаметно пожимая ему руку, когда они оказались рядом.

- Рад, я так рад, что мы свиделись, я всегда с теплотой вспоминал нашу совместную работу, - отвечая на его пожатие, произнес Керенц.

- Но раз мы здесь, будем надеяться, что наши пути больше не разойдутся, - тихо произнес Николай, стараясь не привлекать внимания собравшихся участников встречи, которые находились в ожидании остальных гостей.

Небольшими группами подходили люди. Но, судя по тому, как нервничала Анна, а Райх постоянно бросал свой взгляд на распахнутую дверь, явно ждали еще кого-то, и очень важного.

«А вот и интрига, которая должна была раскрыться в Париже», - отметил Николай. Было видно, как о чем-то беседуя, по коридору к залу приближалось несколько человек. «Ронге, шеф австрийской разведслужбы, бывший или настоящий? – перебирал в памяти он знакомые персонажи. Вальтер Николаи, бывший или настоящий начальник германской спецслужбы. А как занервничал Райх при его появлении! Я не верю своим глазам! Этого не может быть!?»

Николаю хотелось наплевать на все условности протокола, договоренности и устремиться навстречу, навстречу дорогому и искренне уважаемому Боровскому, любимому Ермолаю Алексеевичу! На мгновенье их взгляды сошлись, они дали понять друг другу, как рады этой встрече. От Николая не могла ускользнуть резкая перемена в настроении Анны. Она вдруг растерялась, что-то явно стало для нее неожиданным и пошло по другому сценарию. Но Анна быстро собралась и теперь мило раскланивалась с гостями.

Николай начал свой доклад. Анна переглянулась с Райхом. Недоумение, непонимание. Рамки выступления явно расширены, и Шереметьевский начинает излагать какие-то новые мысли, делать выводы, не оговоренные ранее, в Данциге. В его голосе звучит подчеркнутая уверенность в правильности своей позиции. «Что это? Вызов? Стремление показать, что он давно раскрыл их планы и знал о других исследованиях, которые проводились в нарушение всяких международных норм и прав человека, но были дополнительным козырем в большой игре?» Анна побелела, Райх побагровел.

«Шереметьевский предупреждает об ответственности и призывает все исследования поставить под контроль, возможно военных, объединить усилия, чтобы полученными результатами, которые всего лишь предварительные и требуют всестороннего изучения, опробации, не воспользовались сомнительные организации и корыстные люди! Как это все понимать? – паниковала Анна. Он говорит об объединении усилий стран в легальном открытом изучений неограниченных возможностей человеческого мозга, психики, запрещении тайных опытов над ними? Кошмар! Бред! Что он себе позволяет?»

Ему вторил Боровский, выступающий в рамках обсуждения доклада, раскрывая некоторые направления более подробно, в том числе, о совместной деятельности разведок, при этом констатируя, что русские ученые давно занимаются изучением данной проблемы и перечислил те направления, где они добились весомых результатов.

«Разработки должны вестись под контролем военных, наблюдателей, нужны договоренности стран, организаций, тайные службы должны отслеживать процессы», - улавливала Анна обрывистые фразы. Ей казалось, что она теряет рассудок. «Наша козырная карта, оказывается, уже бита и кем? Русскими, какими-то русскими, которые, при всей неразберихе в стране, тоже имеют аналогичные исследования. А может их у нас просто украли? Но этого не может быть! Шереметьевский? Но все было под строжайшим контролем!» Анна медленно повернулась в сторону Шереметьевского. Их взгляды встретились. Николай смотрел на Анну с жалостью и сожалением. У нее подкашивались ноги. Нужна была опора, чтобы удержаться, совладать с собой. Последним ударом стало выступление Ронге, а затем Николаи. Они сначала приветствовали создание Русского общевоинского союза и в лице его представителя Боровского высказали надежды на тесное сотрудничество, а затем говорили практически об одном и том же - контроле, взаимодействии, и были солидарны в своих выводах.

Все это слышать было выше ее сил. Анна стала задыхаться, не хватало воздуха. Она едва дождалась окончания встречи и буквально выбежала из зала. «Что, что я буду докладывать … У нас выбита почва из-под ног! Все пошло не так!» - почти рыдала Анна. Вдруг она остановилась «Не так?! Разве? Любые исследования требуют денег и очень больших, а они есть у тех, кто имеет влияние в этом мире. Мы создадим правительство, чего бы это нас не стоило, которое будет стоять над всеми. Мировое правительство! Ему и только ему может и должен принадлежать контроль над всем, и этими исследованиями в том числе. Шереметьевский! Мерзавец! Ненавижу! Она резко развернулась, чтобы возвратиться и объясниться с ним. Но увидела Райха, он мило беседовал с Николаем.

- Шутник, вы, однако, Шереметьевский, так все продумали, организовали, и даже находясь вдалеке от Европы, смогли сделать так, что сразу несколько весьма влиятельных разведок смогли договориться между собой, и без участия известной нам особы - добродушно произнес Райх.

- Дорогой Гельмут, ну, вы же сами еще совсем недавно жаловались, что крайне тяготитесь женским влиянием в серьезных играх. Теперь мы беспрепятственно, и при такой сильной поддержке сможем продолжить наши с вами дела, - также мило улыбаясь, ответил ему Николай.

- И заметьте, сотрудничать теперь мы может только с известным русским ученым Шереметьевским Николаем Дмитриевичем! Лихо, однако, поработали ваши бывшие хозяева, чтобы вот так просто вывести вас из-под влияния всех и вся и вновь сделать вполне легальной фигурой! Бывшие, а, может, и настоящие? Шутник, вы все-таки Шереметьевский, как и все, впрочем, русские, - задумчиво произнес Райх, погружаясь в свои какие-то мысли. Подошли Ронге, Николаи, Боровский. Вчерашние соперники в тайной войне, они будто забыли о былом противостоянии, жестокой борьбе и теперь мирно беседовали между собой, мило улыбаясь и о чем-то увлеченно споря.

- Но где же наша очаровательная мадам Гёльштен? Мы так давно не виделись, а у нас есть что обсудить, - несколько загадочным тоном проговорил Боровский, окидывая взглядом участников устроенного приема по случаю окончания конференции.

- О! И вы очарованы мадам? Понимаю! Молодость, красота, - в тон ему произнес Ронге.

Боровский и Шереметьевский обменялись взглядами. При этом, Николай не мог не заметить, что Ермолай Алексеевич обеспокоен, несмотря на желание казаться невозмутимым.

- Что-то случилось? Ариадна?! Ей грозит опасность!? – тихо спросил Николай, приблизившись к Боровскому, поднимая при этом бокал в его честь.

- Подождем звонка! Распорядитель церемонии предупрежден, - улыбаясь и всем своим видом давая понять, как ему приятно общение с талантливым ученым, произнес Боровский.

Подступающее чувство ненависти, уязвленного самолюбия не позволяли Анне успокоиться. Она металась по дому. «Если нет Рудкиса, это не значит, что не будет расправы! Жестокой расправы! Я посчитаюсь за все! Звонок! Где же этот проклятый звонок?! Почему не звонит телефон?! Заказ ведь давно выполнен! Или они все заодно – геи, разведка, большевики! Анна билась в истерике. Зазвонил телефон!

 

Наконец зазвонил телефон, нарушивший тишину дома. Плевицкая подняла на Ариадну глаза. «Все как договорились», - тихо произнесла она. Ариадна подняла трубку и условилась о встрече. Они скоро будут.

О чем-то возбужденно беседуя, Надежда Васильевна Плевицкая и Ариадна Проханова, две изысканные парижанки, входили в особняк по улице Раффе. Приветливая прислуга сразу же пригласила к кофе. С минуты на минуту должен появиться хозяин особняка, он же, уважаемый в Париже ювелир, чтобы представить мадам выполненную работу – кольцо, усыпанное семью изумрудами.

Отворилась дверь и в зал вошла элегантная мадам с золотистыми волосами.

- Месье Люпон поручил мне представить ваш заказ, - грудным приятным голосом произнесла она.

Ариадна от неожиданности вздрогнула, вглядываясь в ее образ, такой знакомый, до боли знакомый. «Где же я могла ее видеть?» - перебирала теперь в памяти она тех, кто когда-то был на ее таком долгом и сложном пути. «Париж, «Лувр», приветливая продавщица, которая терпеливо предлагала ей очередную модель платья, а потом отправила к закройщику, который настойчиво и рекомендовал ей посетить Трувиль», - вдруг вспомнила Ариадна. «Так вот, значит, что за компания пустила меня по ложному следу!» - с ужасом подумала она, поднимаясь навстречу мадам.

- Вы?! Так это, оказывается, вы? Скромная продавщица из «Лувра»? – вырвалось у Ариадны.

- А ты оказалась живучей! – грубо бросила ей мадам, наставляя на нее дуло пистолета. – Как же мне хотелось отвязаться от тебя, убрать с пути! Но изворотливости твоей можно позавидовать! И защитников много у тебя нашлось, карты они нам тоже изрядно перепутали!

Плевицкая попыталась подняться.

- Не двигаться, а то и тебя пристрелю, певичка. Думаешь, за генерала вышла замуж, светской дамой стала. Ничего твоя жизнь не стоит. Ты же понимаешь, что и тебе конец. Свидетели мне не нужны, а за плебейку никто не вступится.

Надежда Васильевна замерла в кресле.

- Но зачем вам все это нужно было? Мы не знакомы! Я вам ничего плохого не сделала! – не удержалась Ариадна.

- Дура ты! А еще при свете высшем ошивалась! Там же одни … - грубо выругалась Анна площадной бранью. – Правда, по-вашему, это называется интриги. Или вы хотите сказать, что не искушены в интригах? Не ты мне нужна была, а Шереметьевский! Из сердца его тебя вырвать хотела, слишком уж глубоко ты ему туда занозой засела! Ему я нужна, а не такая как ты! С ним мы завоюем мир! А этим русским все равно владеть буду я, в подземелье упрячу, на край света увезу, но тебя в его жизни больше не будет! Анна обходила со всех сторон Ариадну, держа наготове пистолет.

- А ты по-прежнему хороша, аристократка! - с пренебрежением произносила она, медленно приближаясь к Ариадне. – С каким же удовольствием я тебя придушу собственноручно, как я мечтала о том мгновении, когда увижу твои муки.

- Михля! Остановись! Не надо! – вдруг раздалось рядом.

Анна, держа на вытянутой руке пистолет, резко повернулась в ту сторону.

- А! И ты пожаловал! Как же и ты мне надоел! Все стоишь на нашем пути! Ты же знаешь, что с такими мы расправляемся жестоко! – с металлом в голосе выкрикнула Анна. – А ты очень мешать стал, и Спиридона Ракитского убил! Такое мы не прощаем!

- Михля! Брось оружие! Ты проиграла, Михля Берковна Гольштейн! На сей раз, править миром тебе почти удалось, не так, как тогда в 1910-м. Жаль мне стало тебя, думал, втянули в аферы, сама не понимаешь, что творишь, отпустил с Богом, а ты и вправду оказалась изобретательной, в элегантную мадам даже превратилась. Живи спокойно, поезжай в Бруклин, в Америку многие из твоего тихого еврейского Воложина уехали. Там ты развернешься, заработаешь много денег и будешь снова мир завоевывать. Зачем тебе все эти авантюры?

- Уйди с дороги! Не стой на моем пути! – не сводя дула пистолета с Ариадны, с ненавистью в голосе произносила Анна. – Спасибо, что отпустил. Но я добро помню и с тобой рассчиталась сполна! Предупредила, чтобы Россию быстро покидал! Вздернули бы тебя большевики давно, а так живешь в Париже!

- Михля! Отпусти ее! - пытался уговорить Анну Боровский. – Я пришел без оружия, хватит крови, ты пролила реки человеческой крови, покайся!

Из тени коридора вышел Шереметьевский и осторожно ступая, чтобы не привлекать внимания, обходил ее с противоположной стороны. Ариадна замерла от неожиданности. «Николя! Он здесь?! Боже! Сохрани его!» - пронеслось в сознании. В ее глазах застыл ужас, она понимала, что может случиться непоправимое.

- Как же ты мне надоел! Как же ты все перепутал! – выкрикнула Анна, стреляя в упор в Боровского, тут же наставляя дуло пистолета на Ариадну.

Раздался выстрел. Пистолет выпал из руки. Анна вдруг замерла, посмотрев в сторону Шереметьевского, на мгновенье их взгляды встретились, она рухнула замертво.

Николай бросился в Боровскому, он тяжело дышал, истекая кровью.

- Не стоит, не надо, не беспокойтесь, ранение смертельное, - едва слышно произносил Ермолай Алексеевич. - Я рад, что мы свиделись, дорогой Николай Дмитриевич, теперь моя совесть чиста перед вами, я сделал все, что мог, простите меня старика, что не доглядел, вы столько пережили, вы – великий ученый, берегите Ариадну, она это заслужила, Симочке мо-е-е-й… - раздался шипящий звук, переходящий в хрип. Боровский замер. Николай пытался приподнять его, звал по имени, но все было тщетным.

- Нет! Нет! – вырвался крик отчаяния. –Зачем эта смерть?! Ради чего эти жертвы?! Боже, что творится в этом мире?! Николая душили рыдания. Боровский, любимый Ермолай, как его звали между собой молодые офицеры, уходил, уходил от них навсегда из этой жизни, великий профессионал, который в любой ситуации по-отечески заботился о своих питомцах, лелеял, ходил талант каждого из них. Он проживал вместе с ними их судьбы, пропуская через себя успехи, и неудачи, коря себя за них. Вот и теперь, он мог просто жить, наслаждаться с любимой Симочкой дарованным им судьбой временем, но не посмел променять благополучие на долг и офицерскую честь.

Подошла Ариадна, оправившаяся от шока, и присела рядом. Последний раз заглянула она в распахнутые глаза Боровского с навечно остановившимся взглядом. Они были такими чистыми, будто входил он в тот, другой мир с такими же чистыми помыслами, с какими жил среди них в этой жизни. Из глаз потекли слезы. «Боровского больше нет, но он сделал все, чтобы мы с Николя были. Николя… Сколько пришлось пережить ему, выстрадать. Я могу об этом только догадываться», - думала Ариадна, глядя на Шереметьевского. В ее глазах читались боль и сострадание.

- Ариадна, милая Ариадна, как же нам теперь жить? – беря ее руку в свои, касаясь губами и прижимая к своей щеке, шептал Николай. – Как же нам жить?

Какая-то неведомая сила повлекла их друг к другу, обнявшись, они просто молчали. Ни для слов, ни для слез не было сил…

 

- Простите, Ариадна, по-другому было нельзя, - тихо произнесла Плевицкая, покидая зал.

 

В доме Прохановых, что был в пригороде Парижа, стоял непривычный переполох. Суетилась прислуга, волновались молодые хозяева. Все жили предстоящими событиями, а их обещало быть много: скорое возвращение в Париж князя Проханова с супругой из Италии, приезд с гастролями Анастасии и долгожданная встреча с ней, и, конечно же, выступление в Парижской опере Мелетия Волжского, снискавшего всемирную славу. Это известие только и обсуждал весь театральный бомонд, тем более представлять его приезжает сам неугомонный Церетели.

Все эти хлопоты отвлекали Ариадну от страшных воспоминаний. Как могла, ее поддерживала Надежда Плевицкая. Она чувствовала свою вину перед княжной, но надеялась на понимание. Именно Плевицкой было поручено найти ход, чтобы заманить в западню крайне опасную особу, вывести из большой игры, а главное, окончательно оборвать ее связи с масонством в России, влиятельными кругами а Европе и Америке. Это можно было сделать только с участием Ариадны, за которой давно охотилась Анна Гёльштен. Княжна теперь тяжело переживала случившееся.

Но осознание того, что Николя больше ничто не угрожает, оправдывало действия Надежды Васильевны, к которой Ариадна все больше проникалась уважением. К объяснению же с Шереметьевским она была не готова, да и не хотелось ничего говорить, для этого просто не было сил. Николай ни о чем не расспрашивал Ариадну, ни настаивал на их общении, понимая, как сложно приходится ей теперь. Ему хотелось, чтобы она сама во всем разобралась, приняла для себя решение, в душе надеясь на то, что обстоятельства окончательно примирят их, а впереди у них долгая счастливая жизнь. А пока они просто бросали друг на друга изучающие, словно познавая вновь, взгляды, или же ободряющие, давая понять таким образом, что душевное состояние каждого для них не безразлично.

Предстоящие хлопоты были как нельзя кстати. Теперь это было единственной возможностью отвлечься от пережитого кошмара и придти в себя. Николаю доставляло удовольствие иногда украдкой наблюдать за Ариадной, которая любила посидеть на террасе в одиночестве, подставить свое лицо первым весенним лучам. Вот она перебирает прессу, вот раскладывает украшения, о чем-то думая, или вспоминая.

«Как же она все-таки хороша! Как расцвела и превратилась в красивую молодую мадам, истинную парижанку, будто и не было в ее жизни тревог, ужаса, который пришлось пережить этой утонченной княжне», - отмечал Николай, любуясь ее образом. «Время, нужно время, чтобы что-то определилось в наших отношениях», - успокаивал он себя, когда эмоции переполняли его. Понять, что это – сострадание, жалость, или к нему возвращались прежние чувства, он не мог, да и не хотел. Страх быть непонятым, отвергнутым вновь заставлял подавлять в себе всякие чувства. О предстоящей встрече с Мелетием и вовсе не хотелось думать. «Пусть все идет, как идет. Ариадна должна сама сделать свой выбор», - окончательно принял решение Николай.

 

В зале стоял подобающий в таких случаях шум. Публика собиралась изысканная, и все хотели использовать время перед началом концерта, который обещал быть сенсацией сезона, для того, чтобы узнать или обсудить все последние новости, продемонстрировать новый, и непременно, эффектный наряд. На сей раз, в центре всеобщего внимания были Прохановы. Они возвратились из Италии и княгине, которая выглядела помолодевшей и все еще очень привлекательной, хотелось со многими поделиться впечатлениями. И не только. Сегодня был первый выход на главную парижскую сцену ее дочери – Анастасии. О ней уже знают в Европе. Хотелось, чтобы она закрепила свой успех в Париже. Но по этому поводу больше волновался князь Константин Александрович Проханов. Он так много талантливых исполнителей вывел на большую сцену! И вот теперь очередь наступила для Анастасии. В ее таланте он не сомневался тоже, но очень хотелось, чтобы она была принята почтенной публикой.

Княгиня была безмерно счастлива еще и оттого, что вся семья после долгой разлуки, наконец, воссоединилась. Рядом была Ариадна. Она так расцвела, похорошела и на нее по-прежнему бросали восхищенные взгляды, а рядом с ней - Шереметьевский, галантный, обходительный, внимательный. Очки, которые он практически не снимал в последнее время, совсем не портили его, а наоборот, придавали солидности, делая еще более интересным.

«Какая красивая, гармоничная пара, поздравляем, княгиня, у вас удивительная, необыкновенная семья», - слышалось отовсюду. Потом шли неизменные расспросы об Италии, впечатлениях от путешествия.

- Николай Дмитриевич тоже много путешествовал, и даже побывал за океаном! Это так романтично! – закатывая глаза, с восторгом произнесла княгиня. Она была горда за Шереметьевского, и не скрывала своего восхищения и удовлетворения, что рядом с ее дочерью такой достойный во всех отношениях мужчина. А потом не без доли кокетства произнесла: «Вы непременно должны поделиться с нами своими впечатлениями. Это должно быть так интересно!»

- Непременно, дорогая княгиня, - пообещал Николай, улыбаясь своей обворожительной улыбкой, какой мог улыбаться только Шереметьевский, целуя руку в знак искреннего уважения к ней. - Это действительно было незабываемое путешествие!

Зазвучал оркестр, занавес стал медленно открываться. Из глубины сцены навстречу публике шел Мелетий Волжский, статный красавец, с уверенным взглядом в глазах. Зал взорвался овацией. А когда они стихли, полились чарующие звуки арий, сначала из «Хованщины», потом «Снегурочки». Зал ревел! А когда аплодисменты стихли, своим сильным голосом с красивым грудным тембром запел он раздольную русскую песню. «Волга, Волга, мать родная…», - расходилось по пространству. И столько тоски, любви к родным волжским просторам было в этом исполнении, что зрители вслушивались в звуки незнакомой им песни, затаив дыхание. Его взгляд теперь был обращен к центральной ложе, откуда на него смотрела необыкновенно красивая мадам, на шее у которой на бархатном ремешке покоилась тончайшей работы камея.

Вспомнилась Волга, пароход, юная красавица, которая всякий раз оставляла своих спутников, чтобы подняться на палубу, и, затаив дыхание, слушать его исполнение. Самым большим счастьем тогда было петь для нее, утонченной, изысканной. И самым большим счастьем было теперь петь для этой обворожительной мадам, которая смотрела на него восторженным взглядом своих распахнутых глаз с длинными, загнутыми вверх ресницами. Казалось, что не было между ними прожитых лет, и такого долгого расставания. Исполнение так тронуло душу, что Николай впервые за те годы, прожитые без России, вдруг понял, что она всегда была в его сердце. Он не позволял себе думать, вспоминать о ней, чтобы не дать волю чувствам, чтобы выжить. Но разве он мог пережить все, что с ним произошло, если бы не было в его душе этого великого чувства любви к своей стране, к дорогим сердцу людям, к своему дому. И теперь Мелетий возвращал ему Россию, его Россию, с великой русской рекой, с пароходом, неловкими и неуклюжими ухаживаниями за юной красавицей, которая совсем не хотела обращать на него внимание. «Свое счастье, наверное, нужно выстрадать, отвоевать у судьбы, обстоятельств», - подумал Николай и осторожно положил на руку Ариадны свою. Ему казалось, что она тоже вспоминает сейчас Россию, их Россию, родной дом, пароход. Эта русская река, раздольная песня соединила их, и все так переплела в судьбах.

Ариадна ощутила какое-то трепетное чувство, исходящее от Шереметьевского. Его прикосновение было таким нежным, робким, осторожным, что у нее сжалось сердце. Казалось, Николай очень боялся нарушить то хрупкое равновесие, которое сложилось в их отношениях в последнее время.. «Разве можно винить человека за его чувства, за его любовь? Ради нее столько пережито…» - подумала Ариадна, и, немного погодя, положила на руку Николя свою.

После бурных оваций, Мелетий вывел на сцену Анастасию, юную, изящную красавицу. На ней было длинное белое бархатное платье с бледно-сиреневой розой на левом плече. Полились первые фразы романса «Для берегов отчизны дальней». Николай замер, все еще не веря, что такое возможно. Он с волнением ждал, когда же прозвучит:

«Но там, увы, где неба своды

Сияют в блеске голубом…»

«Да, я не ослышался, мне подают условный знак. Длинное белое платье, роза на левом плече и эти слова», - отметил про себя Николай, едва сдерживая волнение. В ложу бесшумно зашел официант, подавая гостям вино, К Николаю он подошел последним, под его бокалом лежала записка. «Чтобы узнать будущее, надо разобраться в прошлом. Кукольник». В углу была приписка: «После концерта в фойе у афиши».

Николай по ступенькам быстро спускался в фойе. От волнения сильно билось сердце. «Кукольник.., кукольник… Чтобы это могло значить?» - пытался разобраться в том, что хотел сказать ему автор записки. «Кукольник – это писатель, писатель любовно-исторического авантюрного жанра… Мне, скорее всего, говорят о том, что знают, кто – я. Ведь авантюра – это и есть шпионаж, и в моей жизни есть любовная история…», - размышлял Николай. «Но мою историю мог знать только очень узкий круг людей. Кукольник – кукловод, кукловод – кукольник», - возникали теперь ассоциации. «Наверное, все-таки это «кукловод» выходит на связь…», - приходил к выводу Николай. «Но кто этот загадочный кукловод на самом деле, от которого в ГУГШ регулярно поступала очень ценная информация, а потом его имя часто мелькало в переписке закордонной агентуры, нелегалов. Боровский не раз подчеркивал, что кукловод - ключевая фигура, связующее звено не только в контактах со всеми военными агентами, в закордонной агентурной сети, но и со многими влиятельными военными, политиками Европы. Но это было в царской России. Восстановлена старая агентурная сеть? Или же он представляет другую сторону?» Николай искал глазами того, кто мог ждать его, но не находил. Только как всегда шумный, с неуемной энергией Церетели, что-то возбужденно рассказывал обступившей его публике. Заметив Шереметьевского, он так обрадовался, что, извинившись перед ней, уже шел навстречу Николаю.

- Какая встреча! Как я рад! Сколько лет! Сколько зим! – приговаривал он. А потом, заключив в объятия несколько растерявшегося Николая, который все продолжал оглядываться в сторону афиши, тихо произнес: «Наверное, вас, как и нас интересует будущее? «Натуралист», игра только начинается, большая игра!» С противоположной стороны фойе к ним приближался Аскольдов.

 

Конец первой книги.

 

P.S.

Ермолай Алексеевич Боровский выполнил свои обязательства перед Потаповым. Ему удалось убедить Николая Августовича Монкевица в целесообразности встречи со свом бывшим соратником и коллегой. Она состоялась уже после гибели Боровского. Монкевиц в то время являлся ближайшим помощником генерала А.П.Кутепова, одного из руководителей созданного в 1924 году Русского общевоинского союза (РОВС). После этой встречи во взглядах Монкевица произошли серьезные изменения. Он активно стал выступать против прямой интервенции стран Антанты в советскую Россию, полагая, что эта акция «будет направлена исключительно для их выгоды, а не для восстановления великой страны». В эмиграции стали циркулировали слухи, что Монкевиц является агентом ГПУ. Слухи усилились после его загадочной смерти, когда он поздним ноябрьским вечером 1926 года вышел из дома генерала Деникина и бесследно исчез, оставив после себя записку. В ней говорилось, что, запутавшись в деньгах, он кончает жизнь самоубийством. «Во избежание лишних расходов на погребение, прошу моего тела не разыскивать», - заканчивалась она. Трупа нигде найдено так и не было. Загадочную смерть генерала считали инсценированной, и полагали, что следы самого следует искать в России.

Надежда Плевицкая, псевдоним «фермерша», и ее супруг генерал Николай Скоблин, псевдоним «фермер», дали официальное письменное согласие работать на советскую внешнюю разведку. На основании полученной от них информации ОГПУ только за четыре года сотрудничества было арестовано 17 агентов, заброшенных РОВС в СССР, установлено 11 явочных квартир в Москве, Ленинграде и Закавказье. О значении деятельности супругов для советской разведки свидетельствует докладная записка, подготовленная куратором французского направления Сергеем Михайловичем Шпигельглассом на имя начальника иностранного отдела ОГПУ А.Х. Артузова. «Фермер», будучи завербован, стал активно влиять как на общую политику РОВС, так и на проведение боевой работы».

Однако их судьба сложилась трагично. Генералу Скоблину членами РОВС были предъявлены доказательства их с Плевицкой связей с советской разведкой. Понял, что разоблачен, под благовидным предлогом он покинул штаб-квартиру союза, и исчез. Некоторое время Скоблин скрывался на конспиративной квартире советской разведки в Париже, а затем был переправлен в Испанию. Он погиб в Барселоне во время бомбардировки города франкистской авиацией.

Надежда Плевицкая была арестована французской полицией по обвинению в шпионаже в пользу Советского Союза. Своей вины она не признала, никого из тех, с кем пришлось сотрудничать, не выдала. Суд приговорил ее к 20 годам каторжных работ и к 10 годам запрета на проживание во Франции после освобождения. Скончалась Плевицкая в тюрьме города Ренна 5 октября 1940 года по официальной версии от тяжелой болезни. Как полагают военные историки, она была убита по указанию германских спецслужб после того, как гестапо, захватив архивы тюрьмы, установило ее принадлежность к советской разведке.

Деятельность Скоблина, Плевицкой, как и некоторых других членов РОВС, способствовала тому, что советской внешней разведке удалось пресечь попытки белой эмиграции создать на территории России единый центр борьбы с Советами, о чем свидетельствует успешно проведенная операция «Синдикат-2» в 1924 году, а также впоследствии дезорганизовать работу Русского общевоинского союза, в рядах которого состояло более 20 тысяч человек. Это имело исключительное значение особенно накануне Второй мировой войны, когда Германия была лишена возможности использовать членов этой организации в борьбе против СССР.

 

В середине 1920-х годов в органы ОГПУ был объявлен набор выпускников медицинских вузов. Созданные в последствии в недрах органов государственной безопасности СССР секретные лаборатории занимались разработками различных видов не смертельного оружия, влияния на сознание людей и управление их поведением, где были достигнуты выдающиеся с научной точки зрения результаты. Лаборатории ликвидированы в 60-х годах прошлого века по личному указанию Н.С.Хрущева.

 

К концу 1920-х годов в России масонство было практически ликвидировано. Этому содействовали решения IV Коминтерна, принятый в июне 1922 года декрет Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, подписанный Калининым и Енукидзе «О регистрации всех обществ, союзов и объединений, которые каким-либо образом могут объединить рабочий класс с его врагами». В нем поручалось «Народному Ему вторил Боровский, выступающий в рамках обсуждения доклада, раскрывая некоторые направления более подробно, в том числе, о совместной деятельности разведок, при этом констатируя, что русские ученые давно занимаются изучением данной проблемы и перечислил те направления, где они добились весомых результатов.- Уйди с дороги! Не стой на моем пути! – не сводя дула пистолета с Ариадны, с ненавистью в голосе произносила Анна. – Спасибо, что отпустил. Но я добро помню и с тобой рассчиталась сполна! Предупредила, чтобы Россию быстро покидал! Вздернули бы тебя большевики давно, а так живешь в Париже!text-align: justify;комиссариату внутренних дел произвести в двухнедельный срок со дня опубликования настоящего постановления регистрацию всех обществ, союзов, объединений за исключением профессиональных союзов и не допускать открытия новых обществ и союзов без соответствующей регистрации в Народном комиссариате внутренних дел, по утверждению устава соответствующим органом. Общества, союзы и объединения, не зарегистрировавшиеся в указанный срок, подлежат немедленной ликвидации».

В августе 1922 года были опубликованы декреты за номером 622, 623 и 624 о запрещении всех обществ, не имеющих санкции правительства. Аресты и расстрелы, высылка интеллигенции за границу и ее добровольный отъезд из страны в 1922 году, приговоры по делу Таганцева, когда был расстрелян известный поэт «серебряного века» в русской литературе Николай Гумилев, а также по делу Комитета помощи голодающим, разгром «Тактического центра», процесс Промпартии, другие не столь громкие процессы способствовали ликвидации в СССР всех тайных обществ. Последней была уничтожена масонская ложа «Астрея», члены которой были сосланы на Соловки.

 

Конец первой книги.